Виктор Ерофеев - Время рожать. Россия, начало XXI века. Лучшие молодые писатели

Там, где Волковский погост, бродит пес, умен и прост. Но он не наш с тобой, мой меринос. Навел ли ты страх на чертово логово, спас ли ты друга, исчадье богово? У того, кому имя — доблестный сенбернар, на зубах — огонь, а из носа пар. А под нёбом — целебный отвар.

Кофейник, прозрачный, пустой, лишь на дне — смерти остатки, с золотыми кругами, стрелками и разводами, с тенью, где ручка, с мраком, где носик, а крышечки нет. Разбилась. Вместо нее — белое блюдечко, а на блюдечке — черненая ложечка, а за ложечкой — белая чашечка, а в чашечке харкотья красные и гнилые хабцы. Трехголовый торшер. Его покоцал неведомый воин: снес ему две башки и нечто в шейных позвонках повредил. Оттого торшер светить особо не может и своими обрубками меня укоряет, как будто не мною он был с помойки восхищен и жирафенком в дом принесен. Цветистое, что самовар на продажу, ложе мое, на коем сижу, сплю и плачу. Свитер мой, брошенный в одночасье, потому что настало тепло. Рюкзачишко мой, старый, с той земли еще, со всем содержимым его, ибо вывалилось: хлеб, паспорт, и так, пустяки. Зеленая ванночка, в кою ссу, сру и воду лью для стирок и омовений. Мочу я пью. Какашки прячу в пакетики из-под булочек. Воду — в раковину. Дверь — на засов. В моей комнате есть печка без глаз. В ней уголь сгорает и пламя гудит. В четырех каменных стенах. На полу, як на грязном подносе. Под сводчатым потолком. А если выглянуть из окна, что значит над бездной склониться, над маленьким двором, покрытым травой, над решетчатым люком, в нем дымы клубятся, — он вглубь уведет, — над маленьким двором за ржавой оградой, над двором чужим. А если выглянуть из окна, то за рыжими — люди седеют, а крыши темнеют — крышами я рассмотрю вензеля Голубых мостов ……………………………………………………

Повеситься в такое утро — дело не из простых. Потому что за окном сидит толстая птичечка из невиданных прежде, а сорока сама не своя — все бы ей гнездо свое щипать да попкой трясти. Прибирается, вишь, к приходу птенцов, уюту ей, блядь, захотелось. И все эти суки истошно чирикают, пчикают и свиристят, невестятся, раздуваются, крыльями бьют, фррр-фррр из стороны в сторону, птичечки эти, засранки, мудрость которых из перышек прет. Воздух пря, стены дрожат, соседи готовят луковый свой обед. Но когда зазвонят колокола к началу службы Господней, сердце сожмется и будет легче зад оторвать от тебя, красный мой стул. Ты стоишь возле белой стены, а возле другой белой стены встану я и буду смотреть на белую стену, возле которой стоит красный стул. Ты есть. И ты гость. Ты с зимней ночи пришел и пригрелся у печки. Ты — прекрасный, красный, точеный, верный, хрупкий, нежный, ножки твои слабы, спинка твоя из соломки. Ты измышление древнего мастера. На тебя кладу я подушку и одеяло, всякий раз, когда пол хочу вымыть и с тем новую жизнь начать. Ты хранишь их сомнительную чистоту, потому что, пропахшие телом моим, они, как ни крути, самые чистые из моих достояний. Как все глупо выходит! Мы ведь могли бы быть счастливы. Ты да я, и никакой стол нам не нужен! И без него проживали б себе спокойно. С утра пораньше пили бы кофе, курили б тонкие папироски, читали б книжки-малышки да платили б скромную миту ……………………………………………………

Откуда берется боль? Что болит у меня? Что нарастает во мне? Почему мне хочется стены царапать, кромсать их, бить и кусать, пока кровь на них не проступит? Почему мне хочется копченый окорок выжрать? Почему мне хочется извиваться, пердеть и трястись? Ты слышишь, кто-то по кухне ходит? Это я, жу-жу. А я не открою. Я тут буду пастись. Я сойду на нетю. Я в воздухе растворюсь. У меня времени много. Меня никто не найдет. Это жу-жу в кухне ходит. Это жу-жу во мне сидит. Жу-жу в комнате ходит. Жу-жу во мне сидит ……………………………………………………

Прости. Покривился-то как. Хочешь, сказку тебе расскажу, помнишь, как прежде ……………………………………………………

Дракон поработил город Башен, убил короля, а дочь его сделал наложницей. Три раза в день он входил к ней, брал ее силой. И сладким было ей то, что он делал над ней. И он брал ее снова и снова. Случилось так, что девушку эту полюбил знатный и храбрый юноша. И сказал он себе в сердце своем: «Дракон сей злодей. Убью его и освобожу милую королевну». И пришел он к матери своей и попросил у нее сочувствия и благословения. Но мать сказала ему: «Умоляю, не делай этого, потому что дракон силен, и я боюсь за тебя». И пришел он к отцу своему и попросил дать ему меч фамильный и благословить на битву с драконом. А отец в ответ: «Не дам, и думать о том не смей. Ибо ты слаб и опозоришь семейство». И пришел он к другу и попросил у него совета и денег. И заплакал друг, и воскликнул: «Оставь их, ибо любит она его». Но юноша не послушался его совета и укрепился в мыслях своих. В тот же вечер явился он в замок и плюнул в лицо дракону. И сказал ему, — тихо так, но слышали многие, «Хоть ты и трус, но вызываю тебя на поединок честный». Дракон не был трусом. Толст он был. Это правда. Оттого и ленив. Но не мог он уклониться от битвы, потому что не хотел навлечь на себя бесчестия. Он был, как-никак, властитель большой земли. Поединок назначили на следующее утро. На рассвете, во сне, покусал нашего юношу черный кот. Проснулся он, и клычки его вспомнил. Падал мокрый снег. Догорали свечи. Одевшись, он встал, умылся колючей водой, наскоро помолился Господу своему, поцеловал меч и вышел прочь. И он проиграл свою битву. Дракон не стал сводить с беднягой счеты и отпустил его прочь. А через год королевна удрала с проезжим торговцем ……………………………………………………

Еще одну можно? Эта складнее будет ……………………………………………………

Некая женщина вернулась в родной город из-за границы, прямо с вокзала направилась в ближайшее отделение милиции, там, будучи принята участковым, призналась в том, что шестнадцать лет назад совершила убийство, все обстоятельства описала, место и число указала, и даже час, много курила, была грустна и немногословна. Ничего не оставалось, как завести на нее дело, а ее саму в камеру посадить, потому что кто ее знает: прописки нет, друзей нет, родные померли, да и вообще ебнутая. Началось долгое следствие, но разъяснилось все быстро. Убийства такого в архивах не значилось, среди неопознанных трупов подходящего не нашлось, по адресу, выдаваемому за место трагедии, вот уже целую жизнь проживала чета несдававших квартиру почтенных граждан, которые слыхом не слыхивали ни о складе люстр, устроенном, якобы, в их жилище, ни об извращенце татарской национальности, пришедшем туда позабавиться с тринадцатилетней девочкой, ни о тонкой стальной трубке, ни о залитой кровью прихожей, ни о забрызганных мозгом стенах, ни о высосанных глазах, ни о вырванных пуговицах, рассыпавшихся по полу и хладнокровно собранных, кроме одной, ни о раскрытом окне, ни о пожарной лестнице, ни о чем подобном, упаси Бог, было закрыто за отсутствием состава преступления 15 февраля 1997 года ……………………………………………………

Последнюю. Времени чуточку ведь осталось? Она совсем коротенькая, правда ……………………………………………………

Некоего человека нашли в его комнате в полном беспамятстве, он лежал на полу, глаза его были завязаны шелковым платком, в комнате царил страшный бардак, он не ел, должно быть, дней десять, должно быть, не пил. От него смердело. Он не мог говорить, он не сказал ни слова. На полу лежала записка: «Я хочу, чтобы улетела мышь».

«Сущее существо нашло на помойке старый стул и принесло добычу домой. Этот стул стал единственным его другом и собеседником, коему оно поверяло все, что бродило в его запертом сердце. Но однажды стул словно взбесился и забил существо до смерти».

Я — мальчик тихий, и все говорят, что — красивый. Из Москвы приехала дочь генерала. Мы познакомились. У нее была такая особенность: она носила трусы и лифчики, как до нее еще никто не носил: не для прикрытия тела или самозащиты от физиологии, а как архитектурные излишества. Но чаще всего она вообще не носила белья. Я хотел обрадовать этим маму, да вот не подобрал нужных слов. Слова очень движутся, времена вращаются, я как будто на коньках. Во мне прокис весь русский язык под Парижем. От меня останутся одни опечатки. Это наконец короче неважно. Мама реставрирует иконы, у нее заказы, ей не до лифчиков. Родители любили содержать меня в строгости. Я не навязывался. Им не нравилось, что я хожу в ободранной форме офицера ВМС.

Теперь я в Лондоне. Я открываю сезон беспорочного будущего, куда я сбежал по семейной нужде. Здесь в моде — мода, и я разрастаюсь, сравняв большинство с меньшинством, собак и железо в гастрономический ноль желаний. Я сплю на небе, как попало. Меня снимают для молодежных журналов, сначала не верят, зовут палачом венских грез. У меня была подружка из Москвы, прямой переводчик послания, она закончила перевод, я бросил ее — в одиночку жить веселее.