Юрий Поляков - Гипсовый трубач, или конец фильма

– Разумеется! Но у меня… у меня… - засмущался писатель. - Я сбегаю к Жарынину. Займу…

– Не надо никуда бегать, Андрей Львович! Современная женщина с пустыми руками в гости не ходит.

Она вышла в прихожую, вернулась с пакетом «Седьмого континента» и выставила на стол бутылку красного французского вина, коробку швейцарского шоколада и шикарно упакованную кисть янтарного винограда. Все ягоды в грозди были совершенно одинакового размера, напоминая шарики, извлеченные из большого подшипника и сложенные в виноградную пирамидку. Затем Наталья Павловна изучила посудное содержимое серванта, извлекла оттуда два пыльных фужера и подозрительно их осмотрела.

– Пойду - вымою. А вы пока тут… Штопор там! - она кивнула на нижние створки серванта, подклиненные сложенной бумажкой.

– Откуда вы и это знаете?

– Здесь все одинаковое. Кроме людей.

Она ушла в ванную и включила там воду. Кокотов стремглав выскочил из-под одеяла, сорвал с ног дырявые носки, добыл из чемодана свежие, натянул, затем посолдатски быстро оделся, пригладил пятерней волосы и даже успел для освежения дыхания пшикнуть в рот дезодорантом «Superbody» из баллончика, счастливо забытого на столе. Глянув на себя в зеркальный мрак ночного окна, он остался доволен собой. Когда Наталья Павловна, нарочно задержавшаяся в ванной, чтобы дать писателю время привести себя в порядок, вернулась в комнату с сияющими бокалами в руках, Андрей Львович уже второй раз вворачивал в пробку старенький штопор с пластмассовой ручкой. С первой попытки штопор сорвался.

– Погодите! - поняв, в чем дело, сказала она. - Переверните бутылку и подержите вниз горлышком. Вот так. Теперь дергайте!

Чпок!

– Минутку! - Она взяла и внимательно осмотрела пробку. - Нормально. Пить можно.

Кокотов, как и положено, плеснул немного вина сначала себе - и на рубиновой поверхности закружились кусочки раскрошившейся пробки. Потом он галантно налил гостье, а в завершение дополнил и свой бокал до нормы.

– За нечаянную встречу! - произнесла Лапузина с улыбкой.

– За встречу! - Кокотов торопливо отхлебнул, чтобы заглушить дезодорантовую гнусность во рту.

– Роскошное вино! - похвалила она, прикрыв глаза от удовольствия.

– Терпкое, - подтвердил Андрей Львович, сложив рот в дегустационную гузку, хотя на самом деле никакого вкуса после «Superbody» не почувствовал.

– Очень тонкий фруктовый оттенок…

– Смородиновый, - уточнил писатель, незаметно смахивая с губ пробочный сор.

– Знаете, о чем я подумала, когда вы наливали вино?

– О чем?

– Я подумала: почему-то считается, что первому мужчине женщина достается во всей своей чистоте и непорочности…

– А разве это не так?

– Разумеется, нет. Первому мужчине достается весь девичий вздор: гордыня неведенья, подростковые комплексы, глупые надежды, случайный разврат, происходящий от незнания собственной души и тела… В общем, все эти крошки и мусор… - Она кивнула на кокотовский бокал. - Зато позже, с опытом, женщина становится по-настоящему чистой, непорочной, верной, цельной и пьянящей, как это вино. И счастлив мужчина, его пьющий!

Они чокнулись и выпили еще.

– Вам не нравится вино? - проницательно усомнилась Наталья Павловна. - Или вы со мной не согласны?

– Ну что вы?! Чудо! - отозвался Кокотов, зажевывая жгучую химию дезодоранта виноградом. - Возможно, вы в чем-то и правы…

– В чем же я права?

– Женщины, с которыми лучше завершать жизнь, нравятся нам обычно в самом начале. И наоборот: те, с кем стоит начинать свою жизнь, привлекают нас лишь в зрелые годы…

– Роскошная мысль! - воскликнула Лапузина и посмотрела на Кокотова с тем особенным интеллектуальным любопытством, которое женщины удовлетворяют обычно только в постели. - Надо обязательно почитать ваши книги!

– Я работаю больше под псевдонимами…

– Это неважно. Фамилия не имеет значения. Оттого, что я двенадцать лет назад сделалась Лапузиной, я не перестала быть Обояровой…

– Обояровой?!

– Обояровой! Ну теперь-то вы меня, наконец, вспомнили?

Вспомнил! Еще бы! Как не вспомнить, если из-за этой мерзавки он чуть в тюрьму не сел! А дело было как раз на следующий день после ночного овладения Елениным Невинномысском. Счастливо утомленный, Кокотов лежал в своей вожатской келье. Добрая Людмила Ивановна, войдя в его любовное положение, разрешила юноше подремать до построения. Она вообще была довольна, что он забыл наконец шалопутную Таю и обрел радость познания с вполне приличной девушкой.

Итак, Кокотов лежал, предаваясь, быть может, самому упоительному занятию: лелеял нежные образы ночного свидания, уже освобожденные услужливой памятью от ненужных земных подробностей, раскладывал, поворачивал, разглядывал их так и эдак, любовно перебирал, как в детстве - свою коллекцию немногочисленных монет. И тут в комнату влетела бледно-серая, точно казенная простыня, Людмила Ивановна. Держась за сердце, она прошептала: «Обоярова пропала!» - «Как пропала?! - Андрей вскочил, схватил с тумбочки, словно табельное оружие, воспитательно свернутую газетку и собрался бежать на поиски прямо в трусах. - Когда пропала?»

Из задыхающегося рассказа воспитательницы выяснилось, что хватились за завтраком, но девочки, спавшие на соседних кроватях, уверяли, что когда их разбудил утренний горн, Наташина постель была уже пуста. Возникло предположение, что она раненько ушла встречать на Оку солнце - зрелище действительно необыкновенное. И хотя в планах культурно-массовых мероприятий значилась коллективная встреча восхода на Оке (был даже составлен поотрядный график), дети все равно норовили встретить зарю в одиночку или попарно. Солнцепоклонники хреновы! Ну хорошо, допустим, встретила рассвет и встретила. Почему не вернулась к подъему или к завтраку? Куда делась? Ясно - куда: полезла купаться, а там течение и ледяные ключи бьют! И это было самое страшное!

– Вы знаете, кто у нее дед? Академик! - кричала оповещенная Зэка.

– А хоть бы и слесарь! - пробормотал Ник-ник. - Все равно девочку жалко…

– А может, у нее… как сказать… роман с каким-нибудь деревенским? - предположила медсестра Екатерина Марковна, совсем к тому времени запутавшаяся с лагерным шофером Михой.

– У Обояровой?! Да вы с ума сошли!

– Но ведь Мухавина в прошлом году бегала в деревню к киномеханику. А у нее отец - главный инженер!

– Замолчите! - истерично крикнула директриса. - Обоярова - еще совсем девочка. А ваша Мухавина…

За Мухавину, которая в свои пятнадцать (по рассказам очевидцев) была уже на редкость грудобедрой девицей, Зэка разбирали на заседании парткома министерства. Только неопровержимое медицинское свидетельство о том, что до кинокрута девчонка бегала еще к кому-то, причем с последствиями, вовремя ликвидированными, спасло Зою от выговора с занесением.

– Ищите, ищите! - твердила она, глядя на Кокотова с мольбой и обидой.

В ее взгляде было все сразу: и запоздалое сожаление, что она взяла этого бестолкового студента на вторую смену, и напоминание о том, как спасла его от чекиста Ларичева, и упрек в роковой небдительности. И еще, конечно, - тоска хорошей женщины, вынужденной существовать в безысходном двоемужии…

Весь педагогический коллектив, усиленный старшеотрядниками, целый день прочесывал окрестности лагеря и прибрежный лес. По Оке плавала, тарахтя, моторная лодка спасателей, прощупывавших дно багром и бороздивших «кошкой». Вызванный из Москвы водолаз обшарил русло, путаясь в потерянных переметах и обрывках сетей. Безрезультатно.

Кокотову с самого начала помогала в поисках Лена, примчавшаяся при первом известии о катастрофе. И хотя она независимым видом старалась представить случившееся ночью чем-то несущественным, даже пустячным для серьезных и взрослых людей, в ее поведении ясно проглядывалось родственное соучастие в беде своего мужчины. Но когда мужчина попытался напоминающим движением коснуться ее груди, она отпрянула и гневно покраснела, мол, нашел время!

К вечеру надежд почти не осталось. Смеркалось, и поиски прекратили. Старвож Игорь, подавший документы в высшую комсомольскую школу, от отчаянья в кровь искусал свою неуправляемую нижнюю губу. Медсестра Екатерина Марковна уже во второй раз делала Людмиле Ивановне укол магнезии. Лена молча гладила Кокотова по руке, давая таким образом понять, что будет ждать его даже из тюрьмы. В кабинете Зэка стоял густой запах корвалола и валерьянки. Надо было уже звонить в министерство и родителям утраченного ребенка. Вожатые и педагоги молчаливо собрались возле административного корпуса и напоминали родственников, ожидающих вынос тела. Дети, отправленные по палатам, пугали друг друга страшными рассказами про утонувших пионеров, устраивающих по ночам свои потусторонние сборы и линейки…

Именно в этот момент заплаканную Обоярову в лагерь за руку привел колхозный агроном, обходивший покосы и нашедший девчонку в стоге сена…