Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 5 2008)

Илья копался в книгах. Сосед спросил:

— Пушкина здесь нет? Илья ответил с улыбкой:

— Вряд ли. Детективы в основном и любовь.

— Надо бы Пушкина... Да, да... Именно Пушкина. — Он даже пальцем погрозил: — Великий поэт. А мы его не читаем. Всякие там трень-брень. Пушкина надо читать и понимать его! — возвысил он голос. — Я и сам, признаться, дурак. В школе когда-то учили. “Буря мглою небо кроет...” А потом... — махнул он рукой. — Все забыл. Но случай помог. Вот послушай...

Он взял Илью под локоть, и они пошли потихоньку.

— Младшая внучка у меня — школьница. Она больше у нас живет. Ро дителям некогда, вот бабка с ней и кохается: уроки и прочее. И вот как-то раз, осенью дело было... Помню, ненастный день, темный какой-то. И по работе был тяжелый, сплошная ругня. Я домой приехал, жене говорю: чу ток отдохну, что-то устал. Ушел в свою комнату, лег и лежу в темноте, ни свет, ни телевизор не включаю. А они в другой комнате, жена и внучка. Слышу, что внучка учит какой-то стишок. Голосок у нее милый, детский, что-то повторяет и повторяет снова и снова. Я прислушался, слова стал различать. А эти слова: “Пора, мой друг, пора! Покоя сердце просит...” Господи, да конечно же просит, еще как просит. Именно покоя. “Летят за днями дни, и каждый час уносит частичку бытия...” — как-то вроде жалоб но внучка говорит. Меня даже обожгло: как все точно, правдиво. Я встал и потихоньку дверь приоткрыл, стою слушаю. А внучка повторяет снова и снова: “Пора, мой друг, пора! Покоя сердце просит...” Голосок у нее неж ный. Словно она именно мне говорит, своему деду, старому дураку, внуша ет: “...предполагаем жить, и глядь — как раз умрем”. Это ведь правда голи- мая: все “предполагаем” да “располагаем”, а потом хлоп — и нету.

Как я в те минуты ясно все понимал, отчетливо: какой я дурак! Вот сегодня — суббота, а я на работе весь день проторчал, ругался, скандалил. Целый день. “Каждый час уносит частичку бытия...” Ведь я мог с дорогими людьми этот день провести: с внучкой, с женой. Поехали бы за город, в лес, побродили. Внучка так любит лес, осень, листья красивые. А я на нее люблю глядеть, слушать ее. Или можно поехать к маме. Мама, слава богу, живая. Старенькая... Тоже — дитё малое в девяносто лет. Скоро уйдет. Буду плакать, жалеть. А ведь мог день возле нее провести. Но вместо этого на работе собачился. И до того дособачился, что даже на своих родненьких глядеть не хочу. Забился в свою конуру. Будто они в чем-то виноваты. А ведь они у меня — главная радость в жизни, именно они: жена, сын, дочь, внуки, мама. А вот выходит, что прячусь от них. Слава богу, дожился. И уже мне стало казаться, что это они специально устроили, внучка с женой, внушают мне: “На свете счастья нет, но есть покой и воля. Давно завидная мечтается мне доля. Давно, усталый раб, замыслил я побег...”

Жена-то ведь знает, как мне непросто работается. Она сто раз говорила: “Бросай все, проживем!” Думаю, неужели она специально для меня весь этот спектакль разыграла?

Вышел я к ним. Они говорят: “Разбудили?..” — “Разбудили, — отвечаю. — Спасибо”, — и прочитал наизусть все стихотворение. Читаю, а сам чуть не плачу. Внучка в ладоши хлопает: “Дед! Какой ты молодец!” А жена глядит и лишь головой качает.

Я потом проверил, в дневник заглянул: все верно, задавали учить наизусть этот стих.

Такой вот случай. И я с той поры Пушкина так полюбил... У нас его десять томов, красные такие, подписка, собрание сочинений. И я их читаю, перечитываю. И тебе советую, дружок.

На том разговор закончился. А нынешним утром, в больничном холле, у выхода, седовласый пожилой сосед снова признал Илью, заторопил его:

— Пошли, пошли... На свете счастья нет, но есть покой и воля! Вот мы и пойдем на волю. Прогуляемся.

На воле, в парке, было по-утреннему свежо. Ночью прошел дождь, и пахло горьковатой, влажной листвой и корой.

— Пошли-пошли... А то прицепится какой-нибудь. Про геморрой нач нет рассуждать. А наше дело молодое... — хохотнул спутник, поворачивая вглубь неухоженного парка, где лиственные высокие кроны смыкались над потресканной асфальтовой дорожкой, лишь кое-где желтыми пятнами да золотистыми лучами пропуская солнечный свет.

Утренние птичьи песни были негромки: пересвист да журчанье синичек, славок, пестрых зябликов, постаныванье горлиц да победительный клик ястребка-хозяина где-то высоко, в маковках деревьев.

Зато мобильный телефон спутника Ильи то и дело взрывался музыкой звучной.

— Слушаю... Нормально, гуляем... Помню, конечно помню. Доча, моя милая, не суетись, за минуту такие дела не делаются. Там ведь еще и земля. И немалая: две тысячи гектаров. Это вам не шесть соток. Пойми сама и объ ясни своему милому. Но все это в работе, и подталкивать никого не надо. Тем более меня. Не суетись, не дергайся. И меня не дергай. Все будет сделано! Когда, когда... Обещали быстро. И я выйду быстро, если вы меня дергать не будете. На меня же машинку повесили. Прибор этот, суточный контроль сердца. Скоро выйду, приезжать не надо. Целую тебя и Мишаню.

И снова утреннюю тишину взрывала телефонная музыка.

— Живой. Обещают. Ни в коем случае! Мы никому ничего не должны, все перечисляем в срок. Такого заказчика, как мы, надо поискать. И пусть не мудрят. Скажи, вот выйду, прижму враз. Нам суды не нужны. Щетинку вкрутить сами сможем. Научились.

И через шаг-другой снова:

— Живой, живой... Не дождешься. Ну и что? Никаких сплетен. У нас на руках полная статистика. Такой ни у кого нет. Я не держу камня за па зухой, тем более для тебя. Мы в одной упряжке и, слава богу, друг друга знаем. Но у меня такая работа. Результаты всем рассылаю ежемесячно для информации. И тебе тоже. Но ведь никто не читает. Ты поройся, поищи в бумагах. Все есть у тебя на столе, под носом. А к нам какие претензии?! Делаю свое дело! С меня тоже спрос. И немалый. Недаром сюда попал.

Илья речи спутника своего поневоле слышал, но внимал иному: сочной зелени деревьев, пенью птиц, утренней свежей прохладе. Он шел и шел и вдруг встал, под ноги указав:

— Глядите.

Влажная дорожка была причудливо изукрашена земляными червями-выползками; они покрывали асфальт шевелящейся багряной ли, рдяной сетью, живым узором. Ступить было некуда.

— Вот это да... — выдохнул изумленный спутник Ильи. — Это после дождя. Сейчас бы набрать да на рыбалку, — поглядел он на Илью помоло девшими сияющими глазами.

Снова запела телефонная музыка; но он отключил ее и подвесил аппарат на ветку дерева. А потом присел, разглядывая червей.

— Хороши, хороши... Ох, на сазаника бы их, пучком... Такого бы взя ли сазаника, настоящего, нашенского... — И обратился к Илье: — Рыба лить любишь? Молодец. Выберемся отсюда и поедем с тобой. Только вдво ем. У меня дом прямо на Дону. Не дом, а дворец. Увидишь. Да еще два гостевых флигеля, да баня с парнушкой. Лодки. И катер с каютой и кух ней. Куда хочешь плыви. Там Васька у меня сторожует со своей Марусей. Васька — плут и пьяница, но... Рыбак! Он через воду все видит, до самого дна. Мы на Крестовку поедем, на Бурунистое... Там такие места... Васька — молодец! Маруся его держит. Она — хозяйка. Две коровы. Не молочко, а мед. А каймачок... — причмокивал он, щуря глаза, откровенно, по-мальчи шески хвастаясь. — А ирян, а сметанка... Томленая. Маруся все умеет. А Васька — по рыбе король. Уху варить — только сам. Никого не подпустит. Жарит тоже сам. Плотву, с икорочкой. Верещагу из рахманок... Нутрячок: печенки там всякие, на сковороде... Рыбцы горячего копчения. Только на ольховых опилках! Только на них. Поедем, всего отведаешь...

Седовласый немолодой спутник Ильи словно полжизни сбросил: разгладилось в тихой улыбке лицо и светили глаза.

— Никого не возьмем — ни друзей, ни баб. Никто не нужен. Зорьку- другую отсидим. На зорьке так славно: над водой — туманец, солнышко ти хое. А вечером — у костерика. У костерика славно: возле воды, на песочке...

Продолжили было путь с осторожностью. Но, словно напоминая о себе, на ветке дерева запел оставленный телефон. Пришлось вернуться, выслушать и ответить:

— Не паникуй. Никого мы не боимся. У них, конечно, руки загребущие, сила есть, но и мы кое-чего соображаем. Подъеду. Решим. Да, сегодня.

Спутник Ильи заметно стухнул после азартного мальчишеского оживленья.

— Вот и порыбаль. Подохнуть не дадут, не то что порыбалить. Дом есть, и катер есть, и Васька всегда на месте... — пожаловался он. — Все у нас есть, — произнес он со вздохом. — Все у нас есть! — еще раз подтвердил он и выразительно закончил: — У нас ума нет.

И через короткое время продолжил:

— Вот послушай. Жил да был такой человек — Иван Корнеевич Буди- лин. Господи, упокой, земля ему пухом, три года назад его схоронили. Толковый мужик, хороший руководитель. Но это я потом узнал. Я приехал в Усть-Хопер первым секретарем райкома. По тогдашнему времени — главным начальником в районе. Там мы и познакомились. Хутор Красно- Полянский — на берегу Дона, место золотое. Лесистое займище. Старые дубравы, сосняки, луга заливные. На Троицу зацветет — рай земной. Не даром Красные Поляны зовутся. Рыбное место. И дичи много. А уж ягод, грибов... Хуторок небольшой. К нему не враз и пробьешься. Даже летом. Песками отрезан. “Нива”, “УАЗ” — иначе не проедешь. А зимой — снеж ные переметы. Вот люди и разбегаются.