Алессандро Барикко - Трижды на заре

Оно очень красивое.

И что с того?

Было бы очень красивым, если бы не было в нем этой злобы.

Злобы?

У вас злое лицо.

В точку!

Да ладно.

Я сама злая.

И этим довольна.

Да, я этим довольна, мне нравится быть злой, это меня оберегает от мира, я поэтому ничего не боюсь. Что дурного в злобе?

Мужчина задумался. Потом сказал, что молодым нужно быть очень осторожными, потому что тот свет, в котором живешь, когда молодой, будет тем светом, в котором будешь жить всегда, по причине, которой он так и не понял. Но знает, что это так. Сказал: например, в молодости многие страдают меланхолией, и происходит так, что они навсегда меланхоликами остаются. Или они выросли в полумгле, и эта полумгла их потом преследует целую жизнь. Так что нужно быть осторожнее со злобой: в молодости она кажется роскошью, которую ты можешь себе позволить, но это не так, а правда в том, что свет злобы — холодный свет, уничтожающий яркость красок, причем уничтожающий навсегда. Сказал также, что он сам, например, вырос среди насилия, среди трагедии, и должен признать, что по ряду обстоятельств ему так и не удалось выйти из-под этого света, хотя в целом можно сказать, что он в течение всей своей жизни старался поступать хорошо, с единственной целью расставить вещи по местам, и, в сущности, в этом преуспел, но неизменно в том свете, который никак не получался никаким иным, как только светом трагедии, светом насилия, с редкими проблесками красоты, которых он тем не менее никогда не забудет. Потом он увидел, как лифт спускается с четвертого этажа на первый, и заметил, как лицо девушки напряглось, как прошло по нему что-то очень похожее на короткую судорогу страха. Мужчина невольно отступил к своей комнатушке, но потом решил, что нельзя бросить здесь девушку, и тогда сказал: скорее, за мной, и она, странное дело, за ним пошла и позволила привести себя в служебную каморку; там мужчина ей сделал знак сидеть молча и стал метаться по комнате, сам не зная, что ищет. Слышно было, как открылась дверь лифта, как парень заорал, зовя свою девушку. Мужчина чуть подождал, потом вышел из комнатушки и подошел к стойке. Парень был в трусах и футболке. Мужчина посмотрел на него со всей безликой снисходительностью, на какую оказался способен.

Вынужден попросить вас не кричать так, сказал он.

Хочу и кричу. Куда она подевалась?

Кто?

Моя девушка.

Не знаю. Она забрала полотенца.

И куда подевалась?

Не знаю, кажется, поднялась.

Когда?

После того как вы позвонили по телефону, она забрала полотенца, а потом — не знаю.

А это вот что?

Это?

Ты охренел, что ли? Это, ЭТО — разве это не полотенца?

Она их, наверное, забыла. Не знаю, я был занят, вернулся к себе в…

Что за хрень…

Она их, наверное, забыла.

Куда она подевалась?

Может быть, на минутку вышла на террасу.

На какую еще террасу?

Разве я вам не говорил, что на верхнем этаже есть терраса, там ночью очень красиво, весь город в огнях. Наверное, ей захотелось немного…

Терраса?

Не знаю, если она не вернулась в номер…

Как выйти на эту распроклятую террасу?

Поднимитесь на лифте до последнего этажа, потом по лестнице еще на этаж. Дверь не заперта.

Но скажи вот что: уверен, что она не выходила?

Из гостиницы?

Из гостиницы. Я что, по-арабски говорю?

Все может быть: я уже сказал, что был занят, вернулся туда, и…

Не делай из меня дурака, ладно?

Я всего лишь выполняю свою работу.

Дерьмовую.

Я сам так думаю иногда.

Вот молодец: думай, думай, это помогает.

Ваши полотенца.

Подотрись ими.

Вы их не возьмете?

Старый мудак…

К этому парень ничего не добавил. Направился к лифту, но тут что-то пришло ему в голову, и он направился вверх по лестнице, вполголоса сквернословя. Мужчина не двинулся с места. Только заметил, как дрожат у него руки, и порадовался, что парень на это не обратил внимания. На случай, если парень вернется, немного постоял за стойкой, пытаясь поскорее придумать, что делать дальше. В голову ничего не приходило. Вот кретин, подумал он, причем имея и виду вовсе не парня. Вернулся в комнатушку, теперь уже зная, как зовут девушку. Мэри Джо, сказал он, теперь вам лучше уйти, и побыстрее. Она сидела на раскладушке. Ноги вместе, в этой своей красивой манере. Помотала головой. Я боюсь, сказала. Чего? — спросил мужчина. Выходить.

Ну же, бегом, сказал мужчина.

Я и бежать боюсь.

Я вас провожу.

Все без толку.

Почему?

Я должна вернуться наверх.

Нет, вы уйдете отсюда, так будет правильно, я вас провожу.

Вы должны оставаться здесь.

Никто ничего не заметит.

Да и куда же я, на хрен, пойду? Сейчас не время спорить. Пойдемте.

Не берите в голову. Все прошло.

Пойдемте, говорю вам.

Это еще почему?

Выгляните на улицу: заря встает.

Ну и что?

Время идти домой, ложиться спать.

При чем тут время, я уже не девочка.

Это не вопрос времени, а вопрос света.

Что за чушь вы несете?

При таком свете правильно будет вернуться домой, он как раз для этого и создан.

Свет?

Нет лучшего света, чтобы очистить себя. Идемте.

Вы же не думаете в самом деле, что…

Думаю. Идемте со мной.

Мы даже не знаем, куда нам, на хрен, идти!

Сообразим на ходу. Может быть, на вокзал. Он открывается рано. Нам обоим не повредит хорошая чашечка кофе, правда? Идемте, сюда, через черный ход. Ничего, если я вас попрошу оставить полотенца?

И думать забудьте. Я их забираю с собой.

Как угодно, только поспешите, сюда.

Обожаю воровать полотенца из гостиниц.

Какое детство.

Ничего подобного. Думаете, я их уношу, чтобы кому-нибудь досадить?

Не вижу другой причины. Полотенца-то сами по себе не ахти. Идите за мной, здесь завернем за угол.

Качество меня не волнует. Просто дома я смотрю на них и вспоминаю, где была. Вы это можете понять?

Сувенир?

Типа того.

Слишком громоздкие для сувенира.

Верно. Может, вы их понесете? Спасибо.

Только прошу вас, идите быстрее.

Мы спешим?

Сам не знаю.

Какой, в самом деле, свет.

Что я вам говорил.

И впрямь, ясным летним утром заря разлилась по чистому небу так стремительно, что, казалось, застигла врасплох даже эти непритязательные кварталы, и они в конце концов поддались красоте, не предусмотренной при их постройке. Веру в радость вселяли отблески окон, и чахлая травка там, где она пробилась, сверкала удивительно яркой зеленью. Проходили машины, изредка, и даже они как будто замедлили ход, не особенно спешили, словно пересекали зону затишья. Мужчина и девушка шли рядом, и было странно на это смотреть, потому что девушка была красавица, а мужчина — весьма заурядный, к тому же старик. Нелегко было бы со стороны, на взгляд, проникнуть в их историю: она на каблуках, ступает уверенно; он чуть сутулый, с набором белых полотенец под мышкой. Может, отец и дочь — но куда там. Они обогнули стену старого пивного завода, обойдя главную улицу: мужчина не рискнул сказать, что предпочел свернуть сюда, поскольку все еще опасается парня в трусах, ведь он точно не найдет террасу, которой не существует в природе. Вместо этого стал рассказывать что-то о пивном заводе, о запахе солода и паба, который все еще реял вокруг. Рассказал, что владелец удрал на Карибские острова три года назад и какое-то время рабочие сами управляли заводом, причем это у них даже неплохо получалось, но потом дела пошли так, как и следовало ожидать. Девушка спросила, пробовал ли он когда-нибудь это пиво, и мужчина ответил, что уже много лет не пьет, не может себе этого позволить, потому что освобожден условно, из-за любого пустяка его снова отправят в тюрьму, глазом не успеешь моргнуть. Уж лучше я буду трезвым, с ясной головой, сказал он. Если и совершу что-то такое, добавил, то на трезвую голову и в здравом уме. Может, он отдаленно намекал на то, что делал сейчас. Девушка, должно быть, тоже об этом подумала, поскольку вдруг сказала, что теперь он может вернуться в гостиницу, она доберется сама. Но мужчина молча покачал головой. Он был так откровенно беззащитен в своем спокойствии, что девушка на миг ощутила любовь к нему. Только тогда она по-настоящему прониклась тем, что, разгуливая на заре вокруг мертвой пивоварни рядом с сумасшедшей девчонкой, человек в самом деле рискует потерять работу, и это, как ни странно, не понравилось ей. Ей вдруг запала в самую душу мысль, что старик не должен страдать; размышляя дальше, девушка даже пришла к выводу, что была бы счастлива, если бы он никогда в жизни не страдал. Вот почему она в какой-то момент спросила, ждали ли его родные все те годы, пока он сидел в тюрьме. Более-менее, ответил мужчина.