Джозеф Хеллер - Поправка за поправкой

— Ты все читаешь, читаешь, — жалостно произносила она. — Как можно тратить столько времени на книги?

— Это не трата времени, — отвечал, словно оправдываясь, дядя Давид. — Книги хранят знание, а знание — великая вещь.

— И чего же в нем великого? — спрашивала тетя Сара. — Детям-то ты его оставить все равно не сможешь. С собой возьмешь, когда уходить придется.

— То же относится и ко всем великим вещам, — отвечал дядя. — Их приходится уносить с собой в могилу. Бросить и уйти без них невозможно.

— Если бы ты сложил все до одной книги в чемодан, — усмехалась тетя, — для тебя тут больше места осталось бы.

— Дело не в книгах, — пытался объяснить ей мой дядя. — Книги лишь помогают создавать великие вещи. Вот здесь.

И он медленно постукивал себя пальцем по лбу.

— И здесь, — добавлял он чуть громче, на сей раз постукивая пальцем по груди там, где сердце.

Великой трагедией всей дядиной жизни было разочарование в русской революции. Он родился в маленькой деревне неподалеку от города, который называется теперь Ленинградом. В юности был активным социалистом — таким активным, что ему пришлось бежать из России, спасаясь от властей. Дядя умел хорошо управляться с цифрами и, оказавшись в нашей стране, получил место бухгалтера в производственной фирме и работал там, пока Великая депрессия не привела фирму к банкротству.

Он внимательно следил за ходом революции в его родной стране и очень обрадовался свержению царского правительства. В то время он верил, что России предстоит стать высшим олицетворением всех прекрасных человеческих качеств. Когда же осуществление изначальных целей революции было отвергнуто ради решения задач более прозаических, вера моего дяди пошатнулась. В последующие годы он увидел, как предаются одна за другой его надежды, и когда закрывать глаза на реальность творившегося в России стало уже невозможно, погрузился в молчание и принялся искать утешение в книгах.

Первый свой удар Депрессия нанесла именно по нашим кварталам, мгновенно обратив в безработных многих наших знакомых и соседей. Я тогда учился в начальной школе и, конечно, не способен был понять ни неумолимых законов экономики, ни суровых тягот бедности.

Как-то утром дядя Давид отправился со мной в город, чтобы купить мне зимнее пальто. Осень подходила к концу, пальто, которое я носил в прошлые годы, было отдано моему младшему двоюродному брату. Домой мы возвращались в холодные послеполуденные часы и, подходя по улице к нашему дому, увидели мебель, сваленную одинокой грудой на тротуаре. Мы остановились, чтобы понаблюдать за происходящим; дядя негромко и горестно отвечал на мои вопросы, объясняя, какая здесь разворачивается драма. Так я впервые узнал, что такое выселение, и столь резкая перемена в жизни наших соседей меня испугала и ошеломила.

— Но ведь это ужасно! — воскликнул я.

— Да, — согласился мой дядя, — это ужасно.

Он положил мне на плечо ладонь, и мы пошли дальше.

— Ужасно, когда людей выбрасывают на улицу. И ужасно, страшно даже, что ты не можешь им помочь.

На следующей неделе дядя лишился работы. Среди дня я вернулся домой, чтобы поесть, и увидел его сидевшим с книгой у окна. Когда я вошел, он коротко взглянул на меня и, не сказав ни слова, опять углубился в чтение. Тетя приложила к губам палец — молчи, а когда я уселся за стол, сказала, что фирма дяди закрылась и работы у него больше нет.

Должно быть, у них были отложены какие-то деньги, потому что безработным дядя оставался почти три месяца, однако жили мы по-прежнему. Тетя Сара была рачительной хозяйкой и прекрасной стряпухой, если она и экономила на продуктах, мы этого не заметили.

Дядя что ни день отправлялся на поиски работы. Когда я просыпался утром, его уже не было, а возвращался он под вечер, иногда спустя долгое время после ужина. Он устало входил в дом, садился, горестно вздохнув, за стол и сообщал о новой неудаче. Тетя ставила перед ним тарелку, он молча ел, мрачно глядя в какую-то точку на кухонной стене, а поев, еще некоторое время оставался за столом. Потом вставал, подходил к чемодану, доставал книгу и, устроившись в гостиной, читал до поздней ночи.

Тетя очень за него волновалась и временами принималась умолять оставить книгу и лечь спать. Дядя всегда отвечал ей отказом, а если она настаивала, раздражался и переходил на кухню, и там она даже покрикивала на него, рискуя разбудить детей. В конце концов тетя сдавалась и оставляла его в покое, но при этом страшно тревожилась за его здоровье.

Потратив три месяца на поиски, работу дядя все же нашел. Временную, на строительстве, которое, на наше счастье, растянулось на семь месяцев. Уже через несколько недель после его завершения нам пришлось продать кое-что из мебели. Мой двоюродный брат перебрался ко мне в комнату, а его кровать, несколько кресел, ламп и всякого рода домашнюю утварь мы продали. О продаже договорился дядя, все предназначенные для нее вещи мы перенесли в прихожую нашей квартиры.

Покупатель появился после полудня. В дом он вошел с самым почтительным видом и на протяжении всей сделки проявлял в обращении с нами показную чуткость. Он тщательно осматривал каждую вещь, что-то шептал сам себе, производя вычисления, и наконец ушел с тетей на кухню, торговаться. Они проспорили там долгое время — негромко, невнятно. Тетя Сара вернулась очень недовольной и заявила, что ничего продавать не станет.

— Сколько он тебе дает? — спросил дядя и, услышав ее ответ, сокрушенно улыбнулся.

— Продай все, Сара, — сказал он. — Времена наступили скверные. Больше этих денег ты ни от кого не получишь.

— Не продам, — решительно возразила тетя. — Я лучше работать пойду. Вот завтра утром пойду и найду работу.

— Где? — спросил дядя Давид. Улыбался он грустно, говорил негромко, жалостливо. — Где ты ее найдешь?

— Я же работала раньше, вот и теперь стану. Не так давно это уж и было, а здоровье у меня пока крепкое. Устроюсь официанткой или буду в ресторане напитки продавать. Это мне все еще по силам.

— Нет, Сара, — сказал дядя и медленно покачал головой.

— Почему? — не сдавалась тетя. — Почему нет?

— Ты уже не юная девушка.

— Но я могу работать. Я сильная — для женщины.

— Они тебя не возьмут. Там нужны молодые девицы с огоньком в глазах, с крепкими бедрами, которые покачиваются на ходу. А ты уже не такая.

Тетя Сара пыталась найти какой-то ответ, и смотреть на нее было жалко. Мы видели: она того и гляди расплачется, — и наивное горе ее опечалило всех нас. Дядя положил ей на плечи ладони и улыбнулся, глядя прямо в глаза.

— Но когда ты была помоложе! — воскликнул он. — Тогда была совсем другая история. Ты могла зайти в любое заведение, и все были бы только рады принять тебя.

Тетю его слова утешили мало. Так или иначе, мебель мы продали, а в следующие недели из дома начали уходить, маленькими компаниями, крадучись, и другие вещи. Одежда латалась и перелатывалась, пока не становилась негодной для носки, школьные уроки мне приходилось делать еще до вечера, чтобы не зажигать, по возможности, свет при наступлении темноты.

Потом настал день, когда тетя Сара вышла из дома, чтобы обойти окрестные прачечные, и получила работу: починка рубашек, штопка протертых на ткани дыр, обметка замахрившихся воротничков и манжет. Она приносила рубашки домой и, переделав все хозяйственные дела, усаживалась с шитьем на кухне. Дядя ворчал на нее за это — с юмором, конечно, но с юмором сокрушенным, полным жалости к себе, — она же отвечала на его поддразнивания негодующим упорством. Впрочем, как ни посмеивался над нею дядя, уговорить ее отказаться от шитья он ни разу не попытался.

Несчастья наши длились и длились, одно порождало другое непостижимым для мальчишеского ума образом. Все это походило на резинку, которую растягивают, растягивают, и она становится все тоньше, а напряжение все растет, не обещая никаких передышек, и я понимал, что приближается миг, когда все должно лопнуть, обрушиться. Или откуда-то придет облегчение, или произойдет разрыв и мы полетим, кувыркаясь, в хаос, в сумятицу, в трагедию. И в один прекрасный день дядя, не предупредив нас ни словом, привел в дом незнакомца, чтобы продать ему книги.

Помню, как дядя стоял на коленях у платяного шкафа перед раскрытым чемоданом. Он брал книги по одной, каждую обеими руками, спокойно прочитывал название и отдавал ее незнакомцу, который, повертев книгу, добавлял ее к выраставшей рядом с ним стопке. Тетя, оглушенная этой новой бедой, стояла неподвижно, с великой скорбью наблюдая за происходящим.

Судя по тому, как вел себя дядя, он поначалу намеревался продать их все, но потом решимость его пошатнулась. Половина книг уже перебралась в стопку, когда дядя заколебался и опустил одну из них на пол рядом с собой.