Кохэй Хата - Госпожа Кага Сёнагон

Отлучаясь домой из дворца, Косёсё-но кими и Мурасаки то и знай обменивались письмами и стихами. А живя в одной комнате, любили убирать друг дружке волосы. Экая странная дружба, – случалось, подтрунивал над ними Митинага. И правда: когда Мурасаки нежно полюбила ее двоюродную сестру, как горько пеняла ей кроткая Косёсё-но кими.

– Вероятно, и вы, бывало, изволили замечать… – сказала Тень.

Еще в юную пору если Мурасаки дружила с какой-нибудь прелестной девушкой, то она уж не слишком нуждалась в ухаживании мужчин.

Тамэтоки кивнул. Потому-то и прочил он ей в мужья человека искреннего и умудренного жизнью, такого, как Нобутака.

Но будь то Дайнагон-но кими или еще одна, к которой всем существом потянулась Мурасаки, – о, она была особенно хороша, эта Сайсё-но кими, дочь Митицуна, Главного Начальника Правой дворцовой охраны, – они были не из тех, кому пришло бы в голову хотя мельком заглянуть в потаенные глубины ее души, занятой всецело, без отдыха и срока, трудом писания книги. А обменяться иногда с кем-нибудь, кто бы понял ее, письмом, поделиться раздумьями ей уже было невозможно. Она утратила давнюю свою общительность. Всякую ночь, если Косёсё-но кими была на дежурстве, она запирала на замок их комнату и склонялась над своей повестью. И все же, отдаваясь писанию исполненной печальной красоты истории Блистательного Гэндзи и Мурасаки-но уэ, она покамест так и не ведала, на что решиться; что будет дальше с Гэндзи после того, как он по своей вине оказывается в изгнании в Сума?

Даже общий замысел повести никак не устанавливался. И вот еще странность: Гэндзи, кажется, всем своим поведением получался вылитый Корэтика до ссылки его на Кюсю, а это было бы не весьма приятно членам рода, который теперь полностью перешел на служение Митинага.

Ведь еще в главе «Юная Мурасаки» Гэндзи, от которого Фудзицубо (Кагаяку Хи-но мия) понесла дитя под сердцем, снится удивительный сон. Объяснив его как намек на то, что мальчик, рожденный от Гэндзи, станет государем, а самому Гэндзи предстоит скорое изгнание в Сума, толкователь предсказывает ему необыкновенную, полную внезапных превратностей судьбу. Прочтя главу, и государыня Акико, и множество вельмож и придворных дам потребовали продолжать в этом духе. Даже сам государь изволил повелеть… Сколько ночей встретила и проводила она в мрачном, мучительном отчаянии! Впору было воззвать: «Помоги кто-нибудь!.. Подай руку!» И среди этих страданий как-то ночью явился к ее комнате своевольный Митинага и ночь напролет стучался в дверь – словно птица болотный пастушок, как написал он в стихах, присланных поутру, а она, со скорбью подумав о жалчайшей участи женщин в этом мире, упала на постель и проплакала до рассвета.

Тем же летом однажды за полночь к печальной тени Такако, склонявшейся над рукописью, добавилась еще одна: Нагико явилась к ней в своем призрачном облике и сказала:

Мурасаки в ответ:

В эту же пору Татибана Тамэёси, после того как Нагико умерла, женился на другой. Он продвинулся по службе, став младшим государственным советником в должности главного секретаря управы внутренних дел. A Кага Сёнагон была приглашена Мурасаки Сикибу вместе сочинять «Повесть о Гэндзи»… Разумеется, одна только Косёсё-но кими заподозрила что-то, когда спросила, с кем это она говорит по ночам, не одержима ли каким существом, которое является к ней в виде призрака? Мурасаки Сикибу лишь улыбнулась, но особенно не возражала. Однажды она просидела до зари, погруженная в свою рукопись. «Ночь уже забелела, я подошла к крытому переходу между флигелями и, опершись о перила, стала глядеть в воду ручья – он начинался как раз у моей комнаты. Я сказала вполголоса:

Косёсё-но кими незаметно подошла к ней тогда и сказала:

И тут что-то изменилось в выражении ее лица, и она попыталась заглянуть сбоку на отражение подруги в воде…»

Немного спустя Нагико-Тень, как шутливо звала ее Мурасаки (прозвище Кага Сёнагон она придумала себе сама), предложила на ее суд несколько своих мыслей. Они оказались новы и неожиданны.

Ну, во-первых: разве не слишком далеки от них принцесса Кагаяку Хи-но мия, или Юная Мурасаки, или первая жена Гэндзи, дочь министра Лои-но дзё, то есть дамы «высших достоинств»? Мурасаки Сикибу, конечно же, согласилась с нею. Ночь выдалась дождливая, и Косёсё-но кими должна была провести ее подле государыни. В эту ночь «облик» и «тень» проговорили до белого света. В итоге вторая и третья главы повести – «Обманчивое деревце» и «Цикада» – стали писаться совершенно по-новому. Так, например, рассказ о том, как изумлен был Гэндзи, когда вместо вожделенной Уцусэми – Цикады обрел только ее платье – скорлупку, а сама она ускользнула, – рассказ этот родился из давнего и особенно милого сердцу Мурасаки воспоминания: о том, как Нобутака, чтобы «изменить направленье пути», заехал в их дом и что из этого получилось.

Говорили они с сердечной болью о судьбе женщин «средних достоинств» – из не слишком знатных семейств, – о тех, про которых ее дядя Фудзивара Хидэёри сложил знаменитое стихотворение:

Если ты не напишешь об этом, я сама напишу, сказала Kara Сёнагон. Она как будто предчувствовала, что Блистательный Гэндзи и неудачница Уцусэми, едущая в столицу вместе с мужем-чиновником, снова увидятся в главе «Застава встреч». Но и это еще не все! Нагико, которая поехала на Кюсю в провинцию Хидзэн и там умерла, не переставая говорила о своей мечте: встретиться в «Повести» с новой главной героиней. Ею будет дочь несчастной Югао из главы «Вечерний лик», четвертой в повести. Имя ее Тамакадзура. После смерти матери служанка увозит ее на Кюсю и там воспитывает. Об этом и напишет Нагико-Тень, а Мурасаки пусть продолжает писать как о главной – о Мурасаки-но уэ.

– Ах, вот как было! – Тамэтоки хлопнул ладонью по столу.

А было так. Татибана Тамэёси вскоре после того, как уехал в Хидзэн, был вызван обратно в столицу по неотложному служебному делу. В его отсутствие Нагико упорно преследовал один грубый деревенский самурай, однако ей не пришлось спасаться бегством от этого мужлана, как Тамакадзура в «Повести». Она попросту успела умереть от повальной хвори. Рассказ этот ужаснул Мурасаки, а Нагико-Тень снова горько досадовала о своей внезапной кончине. Впрочем, они переговаривались совершенно по-детски. «Значит, ты будешь Тамакадзура?» – «Но ведь я не буду мешать Мурасаки-но уэ, правда». Одна говорила: то-то и то-то, другая отвечала: так-то и так-то. Одна слушала, другая писала. Рука Мурасаки самозабвенно скользила кистью по бумаге и все же не поспевала, а Тень – даром что тень! – сердилась з нетерпении. Сколько было таких ночей!

Рожденная в их совместном труде полная значительности главная тема уходила все дальше, к новым главам, и – возвращалась назад, меняя облик начальных, вплоть до самой первой главы, прекрасной и печальной «Фрейлины Киирибуцо»… Мурасаки Сикибу не хотелось, чтобы возникли слухи, будто ссыльный Гэндзи напоминает пусть даже не Корэтика. а кого-либо из живущих или некогда живших людей. Но не зря прозвали ее Ходячим сводом японской истории. Почтительнейше, даже дважды упомянув в главе «Фрейлина Кирицубо» священное имя императора Уда, Мурасаки решительно соотнесла образ государя, отца Гэндзи, с именем Дайго – сына Уда, то есть словно бы отодвинула время действия повести на шесть царствований назад. Но это еще не все. Она придумала открыть ее уж совершенно невинным зачином: «При каком государе, не – Вот почему даже мужчины, приверженные китайской учености, которые в руки не брали „Повесть о Гэндзи“, почитали ее чем-то вроде официальной истории.

Ход рассуждений Мурасаки был таков: кто носил фамилию Минамото? Потомки принца крови, не предназначенного царствовать. Уже во втором, в третьем поколениях они впадали в безвестье, теряли права, словом, претерпевали все невзгоды обыкновенных людей в этом мире, полном горечи и непостоянства. В мире, где вольготно живется лишь только одной из ветвей рода Фудзивара, только одной! Так не попытаться ли представить себе, что некий принц из семьи Минамото, то есть Гэндзи,[14] оттесняет от власти кого-нибудь из могущественных Фудзивара, что его сын становится государем, а описание его царствования соотнести с годами правления Дайго, Судзаку и Мураками – великих государей. Само собой понятно, что она сделает это с должным тактом, избегая слишком явного отпечатка подлинных событий истории. Ей казалось, что она пишет от имени всех обиженных судьбою люде.:.