Людмила Бояджиева - Пожиратели логоса

Трошин пожал плечами:

— По-моему, намерения преступника совершенно ясны! Он хочет обратить внимание общества на борьбу с насилием или провоцирующими его фактами. Тюрьмы, допустим, личный мозоль злодеятеля, а диски с жестокими компьютерными играми, и литературные сочинения, перегруженные патологическими кровавыми эффектами — явления одного порядка. Преступника волнует масс-медиа, как стимулятор агрессивного поведения.

— Вы не эксперт по вопросам культуры, милейший. Без вас разберутся относительно эстетических и символических достоинств использованных инструментов убийства, — мягко отстранил капитан Трошина от обсуждения мотивов преступлений.

— Это не инструменты, а говорящие улики. Убили их до этого, а потом украсили, как фазанов петрушкой. Неспроста же! — настаивал Трошин. Уничел… Слияние человеческой плоти и инородной силы с целью создания совершенства… Маниакальный синдром, отягощенный извращенным садизмом и жаждой мифотворчества!

— Если во всех безобразиях искать метафорический смысл, то бутылку «Пепси», монтировку и даже древко знамени бывшей союзной республики Казахстан, использованных аналогичным образом, приходилось бы осмысливать в определенном идейном контексте. Ан нет! Извращенцы без всяких концепций применили то, что оказалось под рукой, — жестко посмотрел на Теофила Очин, ощутивший желание хорошенько вмазать по «сенсорному механизму» этого трепача. — Попытайтесь мыслить конкретно: кто совершил преступление, как, зачем. В случае с предыдущими жертвами специалисты установили — некто, обладающий фантастической силой, удерживал несчастных на унитазе. Внедрялся в тело через естественные отверстия и уничтожал внутренности. Затем расчленял тело путем отрыва головы, верхней части туловища и устраивал известные вам композиции. Какова же физическая сила исполнителя? Какими должны быть инструменты? Или здесь орудовала целая группа, так сказать бригада хирургов с группой дрессированных хищников? Где же следы уникальной операции? Увы, никаких мало-мальски вразумительных версий вы нам предложить не можете…

— Никита Сергеевич прав. Кого, собственно, колышет это самое слиянии с сантехникой! Откуда появляется преступник? Куда пропадают улики? Вот над этим помозгуйте, господин Трошин, а не сочиняйте псевдофилософские теории, — с раздражением и заведомой безнадежностью втолковывал экстрасенсу Пахайло. — Предметы надругательства, как полагает господин Очин, не носили особого смысла. Они просто попались под руку. Возможно, убийца реализует известную русскую присказку «засуньте себе в жопу». Нет сомнения и в гомосексуальном аспекте преступлений. Надругательство над женским естеством и акцентирование анального внедрения.

— Ничего себе — сексуальность!.. — пробормотал экстрасенс, вернув на переносицу косые очки. — Оторвать голову и выгрызть внутренности до самой диафрагмы. Так где же они!? Ведь следов ликвидации большого объема…м. м… тканей не обнаружено? — Он вскочил, метнулся к окну, отдернул портьеру пытаясь высмотреть пейзаж за дубовыми рамами.

— Дошло наконец! — икнул полковник. — Окна в номерах, где совершалось преступление и в данном и в прошлом случае закрыты герметически, из них ничего не выбрасывали, в коридор не выносили. И никто не выходил.

— Наш эксперт потрясен увиденным. Надо сделать скидку на профессиональную неподготовленность к такого рода зрелищам. Теофил Андреевича — филолог, — выступил в защиту своего кадра представитель смежников. Теофил обратился к нему, как достойному собеседнику.

— В моей работе конкретика не так важна. Доминантные модуляции информационного поля дают представление об энергетической парадигме… — он внимательно вгляделся в белесый от городского освещения ночной небосклон, перевел взгляд на темные окна противоположного дома и глубоко вздохнул. Причем в тонком поскуливающем звуке, исторгнутом экстрасенсом улавливался толи крик раненной души, толи подавленный зевок. — Пока могу посоветовать обратить внимание на низовые пласты бытийной сферы. — Он шаркнул ботинками по бежевому ковролину. — Что там у них — дерево, бетон?

— Проверим. Можете досыпать, Трошин. Извините, что побеспокоили среди ночи. Думали, по горячему следу… Ступайте домой, а мы с коллегами сейчас начнем вскрывать полы, — пообещал Севан, смеясь уголками рта.

— Трубы в санузле и вентиляционные шахты непременно проверьте!.. уже от двери уточнил Трошин.

Тощий экстрасенс с торчащими под свитером лопатками вышел в коридор, ощущая прилипшую к спине сорочку и вновь подкатившую кислую тошноту — то ли от голода — за весь день трудящемуся организму был предоставлен один хилый чисбургер — то ли от полученных впечатлений, совсем для него, в отличии о мэтров литературы, не очистительных. Не психоделического шока, ни эротического возбуждения, ни эстетического позыва к самостоятельному творчеству увиденное не вызвало. А вот в смысле стошнить, это пожалте-с… Вот прямо здесь, на мраморное благолепие… Он на секунду прислонился к стене, зажмурился, явственно представляя вращающееся в черном небе огненным колесом слово «жуть» — раскаленная до бела, сыплющая искры адская печать.

Из полумрака коридора к тем же дверям устремился на смену вышедшему массивный джентльмен, резко остановился, вперив в эксперта непомерной радости взгляд и распростер объятия.

— Филька!? — облапил здоровяк очкарика, встряхнул, чуть приподнял и поставил перед собой. — Вот так встреча!

— Да уж… Вот уж… Не ожидал, — Трошин конвульсивно сглотнул слюну.

Через полчаса в ресторане тихого ночного клуба, из тех, что прячутся в темноватых московских переулках, за угловым столиком сидели двое. Очкасто-джинсового привел второй — находящийся именно в таком виде, как полагается посещать солидные ночные заведения — пиджачно-галстучном. Одного взгляда на поздних посетителей ресторана было достаточно, что бы понять круто разметала судьба школьных друзей.

Торопливо начали с холодной водки, закусывая малосольным огурчиком и хрустя щепотями квашеной капусты. Копченая севрюга пока в рот не шла. Не шло и общение. Но после третьей полегчало. Николай — грузный, сивый, с лицом доброго бульдога, норовил окружить заботой тщедушного Филю — отогреть и накормить. Стол метнул пышный и пальцем жестким от избытка дружеских чувств все под ребро патлатого тыкал:

— Ты уникум на стабильности зациклился, в том же свитере, поди, фигурируешь и хайр сохранил со школьных времен.

— Парикмахерскую из экономических соображений игнорирую. Жду, когда можно будет в какой-нибудь институт красоты скальп загнать. Пусть носят люди общественно зримые, харизму пестующие. Тут на двоих хватило бы, — он взъерошил волосы, вымытые до блеска и чрезвычайно живописные. — А я тебя, старикан, по ящику видел. Все рядом с мэром отираешься. — Он деликатно отодвигал подальше тарелку с доставленным бифштексом, косясь на кусок мяса оценивающим взглядом: пойдет или не пойдет?

— Не отираюсь, а консультирую. Поскольку возглавляю общественную Комиссию по ситуации в столице. Какая она у нас, ситуация эта… скажем, запутанная — ты в курсе? Похоже, не очень. Мало в реалии входишь, от этого и аппетит слабый. Да ешь ты, экий оказался впечатлительный. Али телевизор не включаешь, по улицам не ходишь? В подъезде, небось, швейцар с галунами освежителем воздуха прыскает? Может, ужастиками и порнухой пренебрегаешь?

— Не увлекаюсь я указанной продукцией. Швейцара сегодня второй раз в жизни с личными целями использовал. К садо-мазохизму склонности не испытываю. Ни к каким ложным ценностям не привязан — покой и волю ценю пуще всего. Созерцатель с обочины жизни. Тихий я стал. Видишь ли, Коля, у меня своя стезя вырисовалась. И никуда с нее, как не крутись, уже не спрыгнешь.

— Значит, с правдой-маткой теперь на рожон народу и его лидерам не лезешь?

— Вспомнил, как я в школе товарищей, что лживый отчет в горком комсомола накатали, заложил? «Пока свободою горим, пока сердца для чести живы…» Переходный возраст, гормональное бурление, песни про Сокола и всякое такое волнение по поводу сердца Данко. Дурной был, доверчивый.

— И меня таким же дуриком, под Афган подставил. На голубом глазу, буркнул Николай.

— Удар ниже пояса, — Теофил поднялся, резко отодвинув стул. Качнулся, роняя салфетку. — Сам виноват. Ходил за мной, как привязанный. А меня комиссия по близорукости не аттестовала… Я писал тебе, искал. Потом сообразил что ты в обидку впал и других теперь друзей заимел. Боевых товарищей.

— Да я ж все правильно тогда понял! — Николай вернул строптивого друга за стол. — Зря в трубу лезешь.

— Лез, лезу и буду лезть, — уголок пухлой губы дернулся, показав крепкие мелкие зубы. В быстром взгляде изподлобья полыхнул прежний жар. Для меня эти словеса о Смысле и о Совести не пустой звон тогда, старик, были. Ребята ж погибали. Я стал на фронт проситься, может, думал, и с очками подойду — не все равно, кого в гробы паковать. Чего, спрашивается, за мной потащился, доброволец? Ты ведь уже в институт поступил и твой папаня тебя по всем статьям отмазал.