Макар Троичанин - Шесть дней, которые потрясли мой мир. Повесть

- За что же всё-таки тебя любят бабы? – ответа она не ждала, он был не нужен. – У Василия Фёдорова есть такие стихи:

На широком лугу

Пахнет мятой травой.

Я понять не могу,

Что случилось со мной.

Весь какой-то иной,

С чистотой изначальной,

Весь устало-земной

И счастливо-печальный.

И себе самому

Говорю я: «Припомни

Отчего, почему

Хорошо мне, легко мне!»

- Это обо мне сегодняшней, - говорит, улыбаясь.

«И обо мне», - хотел и я примазаться, хотя, не в пример поэту, знаю, почему мне хорошо, но промолчал, сомневаясь, что на эту поклёвку у меня найдётся достойная наживка. Поводит-поводит и сорвётся, оставив с носом. Останется только разводить руками, показывая, какая была большая. Страсть как захотелось пива. У меня всегда так: как неразрешимые проблемы, так умираю - хочу пива. Может быть, уже рефлекс выработался – всегда спасаюсь от семейных передряг у бочки с друзьями. Пора, думаю, завязывать с любительницами поэзии, скорей восвояси да к заветной бочке. Тем более, что неуправляемую лодку отнесло по течению почти до причала.

- Ну, что? – спрашиваю в досаде. – Мы зачем здесь? Рыбачить-то будем или вернёмся, пока не зажарило?

- Будем, - встрепенулась она, сняла с себя всё лишнее, и я за ней, - обязательно будем. Командуй, мой капитан.

- Вёсла на воду, - подыгрываю я – Полный вперёд!

- Есть! – слышу бравый ответ, и мы поплыли в сторону от запотевшей пивной бочки.

И поплыли мы снова на безрыбье место. Минут через 15 затабанили на перепутьи в канал и реку, подготовил я снасть, выдал ей удочку, показал, как насаживать червяка, взял свою любимую удочку, забросил наживу в воду и затих на корме боком к напарнице, бездумно уставившись на неподвижный, как ему и полагается быть в этом месте, поплавок, подумывая подремать от нечего делать.

Но не тут-то было. Я забыл, что новичку везёт и в ванной. Только-только настроился на дремотный лад, как слышу сдавленный полушёпот-полувскрик:

- Дёргает!

Посмотрел, а у неё уже и поплавок утонул.

- Тяни, - говорю тоже почему-то шёпотом, входя в азарт. – Вверх вытягивай.

Она потянула, в воздухе сверкнул приличный окунёк, не обрадованный солнцу, и шлёпнул бы меня по личности, если бы я не успел отклониться.

- Подноси к себе по воздуху, - поучаю, а она никак не может поймать мотающуюся туда-сюда и всё около моего лица рыбёшку, пока не удалось это сделать вдвоём. Труднее всего для неё оказалось снять скользкую рыбину с крючка, глубоко вонзившегося в верхнюю губу незадачливого подводного хищника. Не обошлось без уколов, крови и облизыванья пальцев, измазанных слизью и кровью. Ничего, терпит, настоящий рыбацкий азарт овладел. Кое-как наживила второго червяка, - первого, искалеченного при освобождении десятью пальцами, пришлось выбросить, - забрасывает в то же место – смотри-ка, с лёту соображает! – и почти тут же коротко вскрикивает, словно сечёт по моему рыбацкому самолюбию:

- Есть!

Со вторым окунем мы уже сладились проворнее. Разозлился я на чужую удачу, брюзжу, досадуя:

- Всё! Больше не лезь. Сама управляйся. Мне тоже надо что-нибудь выхватить.

А не получается, хоть умри. Я уж и червяка менял, слюной и чуть ли не соплёй помазал, заговор верный пробормотал, перекрестился, благо соседка ни черта не видит, кроме своего то и дело ныряющего поплавка. Мой всё молчит и молчит, а рядом дёргается да дёргается, словно водяной вредным регулировщиком работает в её сторону. Кошусь взглядом -  руки в крови и слизи, и губы у дурных окуньков, трепыхающихся под ногами, - тоже. Попали б мне, я бы аккуратно снял, без боли. А той, смотрю, на всё наплевать. Глаза вылазят от привалившей ни за что, ни про что удачи, лицо светится. Хана! Заболела! Нашего полку прибыло. Да ещё и подначивает, вредина!

- Не переживай, я с тобой поделюсь.

Отвернулся от нахалюги – смотреть противно, уставился на свой задубевший поплавок и загадал: если через минуту не оживёт, вообще бросаю это занятие, лучше покемарю на солнышке.

Ожил… только опять у неё. Слышу, вскрикивает озадаченно:

- Ой! Не тянется.

Обернулся, у неё леса как струна в воду уходит, подрагивает, и удилище дугой выгнулось. «Ага, - злорадствую, - поймала корягу! Так-то вот!» А что так-то? Снасть-то моя. Считай, что пропала. Чему радуюсь? Вот душа человеческая завидущая! Как там молятся в народе? «Боже, пусть мне будет плохо, но сделай так, чтобы у соседа лошадь сдохла»,

Вижу, от натуги она приподнимается, голой пяткой упирается в борт, тянет-потянет, потом… Потом всё мигом сделалось.

- Ой!..- Леса вдруг ослабла, рыбачка взмахнула назад руками, как начинающий летать утёнок крыльями, непроизвольно выпустила удилище и грохнулась плашмя спиной за борт, обдав меня снопом холодных брызг. Я тоже вскочил, вижу краем глаза – удилище-то стоймя в воде, высунувшись наполовину словно гигантский поплавок, и уходит от лодки, оставляя белый бурунчик, а вторым краем – как удачливый рыболов, неудачно сверзившийся в реку, погружается, загребая руками. Конечно, не мешкая, прыгнул в воду и в пару мощных гребков достал удилище, хвать его – вырывается. Нет, понимаю, не коряга держит, - зверюга подводная. Никак, сомина позарился на червячка с жадности и тоски, теперь залёг на дне, переживает боль и позор, вынашивая план мероприятий по освобождению. Держу хватко удилище, подрабатываю другой рукой плавно, чтобы только-только на плаву удержаться и рыбину не напугать, от лодки уже метров на 20 отнесло нас в дружной связке – никто не хочет уступать. Окликаю, не видя утопленницы:

- Ты где? Вынырнула?

- Ага, - отвечает, - за лодку держусь. Что там у тебя?

- Никак акула, - радуюсь и тому, что удерживаю, и тому, что не надо её спасать и терять добычу.

- Тащи сюда, - стучит зубами, отфыркиваясь, - и мне помоги вылезть.

- Не могу, - отвечаю весело, а сом будто подслушал, как дёрнет, как поведёт, еле-еле сдержал я удилище, за тягой поплыл, давая ему слабину, боюсь, как бы не сорвался, век себе тогда не прощу купанья. Наконец, он успокоился, и я смог объясниться: - Не пущает.

Поучаю издали:

- С кормы рывком выскакивай, а через борт не лезь – опрокинешь. Помогать, прости, некому: мы заняты выяснением взаимоотношений.

Смотрю в её сторону и радуюсь: во-первых, сом пока мой и, надеюсь, что мы подружимся, во-вторых, рыбачка моя не паникует, не выдавливает из меня жалость, не принуждает расстаться с уловом, понимает и мужественно принимает расстановку сил в нашем треугольнике и крайние возможности каждого в нём. Так и есть – за кормой взбурлило, и она, подтянувшись, как учил, рывком – сильные, однако, руки у девахи, не каждый парень сможет так – навалилась на корму, свесившись головой внутрь и выставив солнцу мокрый блестящий зад в обтянутых водой брючках. Полежала так немного, свыкаясь с новой ситуацией, и потихоньку, ужом, скользнула в лодку. Села там и сраз же спрашивает требовательно:

- Не упустил?

- Будь спок, - успокаиваю, еле шлёпая застывшими губами. – Мы навсегда неразлучны, неизвестно, кто кого поймал.

- Известно, - возмущается запальчиво от переохлаждения. – Я поймала. Тебе дала подержать и вытащить, делов-то. Чтобы имел право на долю, - улыбается, отойдя от страха и согреваясь. – Если не согласен, уплываю.

- Не бросай меня, родненькая, - дурачусь и я.

Она и на самом деле после удачной поклёвки и храброго поведения в катастрофе стала для меня родной и очень-очень близкой. Чувствую, что мы бы с ней срыбачились и на реке, и на суше. Но пока надо как-то с сомом договариваться. Если сорвётся, вся наша зыбкая симпатия, зародившаяся на азарте, разом рухнет. Не простит она мне проигрыша.

- Давай, - прошу, натужась в упоре, - подгребай руками ко мне и не шуми в воде.

- Ещё чего! – озорничает, возмущаясь и отказывая в помощи утопающему, и подгребает плавными движениями рук. – Ты-то вместо меня удочку свою спасал. Тони теперь в наказание. Да простит мне твоя любимая жена мой праведный суд, - издевается. – Слушай, а если дёрнет как следует и уйдёт вглубь, ты тоже за ней?

- Ага, - мужественно подтверждаю дурную перспективу, - другого выхода  у приговорённого всё равно нет, - треплюсь и я, а оба мы думаем только об одном: кто на леске. Если вытащим, загадываю, если он уступит себя, свяжется наша дружба в один неразрывный узел, а там – и ещё во что-нибудь получше.

Не повезло сому. Нельзя ему выжить. Но и не он – главное, а главное то, что мы вместе в одном азартном деле, дополняем друг друга и повязаны одной целью. Один я, может быть, и не выдержал бы изнурительного холодного и мокрого противостояния, сдался бы и отдал сому его жизнь с памятным крючком-амулетом, а сейчас извини, усатик, не могу, не имею права, не мой ты, а наш и заклан в жертву нашей дружбе.