Александр Рекемчук - Дочкина свадьба

В этот момент «Достоевский» стал гневно пыхтеть, лопасти колес зашуршали о прибрежную гальку. Долгий гудок. И три коротких.

Самсонов быстро оглядел людей, стоявших на берегу. Отыскал Таисью и решительно зашагал к ней.

«Спятили?» — хотела спросить Таисья. Но не спросила.

А он подошел и, вместо того чтобы заговорить, молча стоял перед ней.

— Пароход, — кивнула Таисья.

— Да, — сказал Самсонов. — Знаете, я кое-что хотел вам сказать. Я напишу из Верхнепечорска…

— Смотрите не забудьте.

Скулы Роберта заалели, брови грозно сошлись.

Тут «Достоевский», у которого, должно быть, лопнуло терпение, дал еще один долгий гудок и четыре коротких, не предусмотренных правилами.

Самсонов круто повернулся и, шлепая сапогами по воде, побежал к пароходу.

Распластав по ветру, впереди себя, лохматую бороду дыма, «Достоевский» вышел на уньинский плес. Он тут же свернул за излучину, и над низкорослым ельником поплыла белая труба с каймой.

Таисья отвела взгляд. На Печоре — волны. Уже в отдалении остроносые лодки чередой уходят в Унью.

Разбредается народ по своим делам. Пустеет берег. Тихо. Только поскрипывают, шумят собольей хвоей столетние кедры. Ярок день и холоден: где-то у горных подножий просыпался град. Студеный ветер летит с верховьев.

Таисья глотнула ветра, захлебнулась, положила руку на шею, на то горячее место, где смыкаются ключицы. Прогнала с глаз долой непокорную бронзовую прядку. Засмеялась.

— Бывает же…

«Значит, следующую почту когда ждать? — высчитывала она, взбираясь по тропе к своему агентству. — Сутки до Верхнепечорска, сутки с половиной обратно. Не иначе — на мель сядет. Снова подписчики ругаться будут, что газеты запаздывают. Самолетом бы…»

Арбуз не овощ, не фрукт, подавно не ягода. Никто не знает, что он такое. Плод. Богатырский плод земли.

Бывает арбузный сезон.

Он приходит в свое урочное время. В ту пору, когда уже отливает желтизной огуречная кожа. Когда уже отпылал и поблек пламень помидоров.

Поступь у арбузного сезона тяжела, вперевалку. Он никак не умещается в тесноте зеленных лавок, выкатывается прямо на улицу, на площадь.

Там лежат они — добрые кавуны — и греют свои глянцевые плеши в лучах полдневного солнца.

Прохожий человек останавливается, долго целится и говорит:

— Этот.

Ему подают этот. Прохожий человек, — а он, как и все остальные, великий знаток арбузных свойств — гулко щелкает в полосатое темя, любовно тискает арбуз, вслушиваясь, как похрустывает под ладонью налитая плоть.

Все выяснив, велит продавцу:

— Ну-ка, надрежьте!

Продавец трижды вонзает кухонное лезвие.

И является свету яркое, как утренняя заря, искристое и свежее, как иней, сокровенное, сахарное недро.

— Сколько потянет? — осведомляется покупатель.

…Это особый и очень важный сезон в году — арбузный.

А крайних северных жителей до недавней поры этот сезон миновал. Арбузы сюда не возили. Далеко и невыгодно: цена — полушка, да рубль перевоз.

Теперь, однако же, возят. Целыми составами возят, пароходами и полными баржами.

И вот какой доподлинный случай произошел с этими арбузами в Верхнепечорской конторе разведочного бурения.

— В магазин две тонны, в столовую тонну, в детский сад триста килограммов…

— Хорошо, — кивнул головой директор конторы товарищ Шурганов.

Бирюков же, начальник торгчасти, который читал все эти слова и цифры по разграфленной бумаге, перевел дух и стал читать дальше:

— Три тонны забрасываем на автомашинах в Курью, четыре — по воде в Мамыли. Итого…

— Замечательно, — сказал товарищ Шурганов. — И тонну сегодня же отправьте на семнадцатую буровую.

Услышав про семнадцатую буровую, Бирюков как-то странно пискнул — вроде бы смеяться собрался. Он уже имел сведения, что новый директор конторы товарищ Шурганов — шутник, веселый человек.

— Будьте здоровы, — не понял писка директор и повторил: — Значит, на семнадцатую. Одну тонну. Ясно?

Бирюков на это ничего не ответил, только пожал плечами и потупился. Ему было стыдно.

Ему было стыдно за директора конторы товарища Шурганова, который только что сказал глупость. Конечно, новый директор еще не успел как следует ознакомиться с разведрайоном, вникнуть в детали, создать представление. И на семнадцатой буровой он еще не бывал. Но зачем же так явно обнаруживать свою неосведомленность и говорить глупости в присутствии подчиненных лиц?..

Бирюков при этом имел в виду лицо экспедитора Гайдамовича, который присутствовал в кабинете — сидел в углу.

Экспедитор Гайдамович был высокий, тощий и сутулый человек преклонного возраста — скоро на пенсию. Он с незапамятных времен работал в торгчасти и с тех же незапамятных времен фигурировал на Доске почета: он был лучшим экспедитором. Гайдамович.

Он сидел в углу, опустив голову, но, услышав про семнадцатую буровую, весь вскинулся и стал выражать безмолвное недоумение.

Бирюков откашлялся.

— Алексей Николаевич, но вы, очевидно, знаете, где расположена семнадцатая буровая?

— Знаю.

Директор конторы, не оборачиваясь, протянул руку к карте разведрайона, висевшей позади него, и, не глядя, постучал толстым пальцем:

— Вот здесь.

Палец ткнулся в сиротливый кружок, вокруг которого простиралась заштрихованная зелеными черточками трясина. Там и была семнадцатая буровая — самая отдаленная на белом свете.

— Вот здесь. Медведь-болото.

Бирюков снова откашлялся и ничего не сказал. Ему было стыдно за директора в присутствии подчиненных лиц.

— Извиняюсь, — сказал тогда в углу экспедитор Гайдамович.

Гайдамовичу не было стыдно, потому что он уже понял, кому придется везти арбузы на семнадцатую буровую в Медведь-болото.

— Извиняюсь, — заявил Гайдамович. — Но какой транспорт вы имеете себе на уме? Я ручаюсь, что ни одно колесо туда не проедет, даже лошадь…

— Возьмете трактор и тракторные сани.

— Трактор? — поразился Гайдамович.

— И тракторные сани, — подтвердил директор.

Гайдамович топтал ковер, хлопал себя руками, и на лице его возникали и пропадали красные пятна. Потом он выпятил грудь и сказал — так прямо и сказал директору конторы:

— Это — на вашу ответственность!

— Согласен, — не испугался директор.

Он вышел из-за своего стола, подошел к Гайдамовичу, похлопал его по сутулым плечам, улыбнулся и сказал:

— Ни пуха ни пера!

Он был страшно веселый человек — новый директор конторы товарищ Шурганов.

Сначала трактор волочил сани по пыльной дороге. Пыль вставала столбом, вихрилась, осыпалась, смешивалась с вонючим, выедающим глаза чадом из выхлопной трубы.

И все это безобразие обволакивало экспедитора Гайдамовича, который сидел на краю саней, подняв капюшон брезентового плаща. Гайдамович чихал, отплевывался и с досады вспоминал разные неприятности.

Уже второй раз тракторист Яша — белобрысый, белолицый и белозубый коми — останавливал трактор, выходил, приветливо улыбался и звал Гайдамовича:

— В кабину садись. Пустая кабина. Что тут сидеть?

На это Гайдамович ему отвечал, не скрывая раздражения:

— Послушайте, вы знаете свое дело, а я знаю свое дело. Каждый сидит там, где ему полагается.

Яша улыбался и лез обратно в трактор.

Опять ехали.

Гайдамович действительно знал свое дело и, будучи добросовестным экспедитором, предпочитал никогда не отлучаться от вверенного ему груза. На его имя выписывалась накладная, и накладную он держал в нагрудном кармане у самого сердца.

Но на этот раз он намеренно истязал себя и пылью, и чадом, и тряской, и всеми иными мучительными неудобствами рейса. Чтобы не забылась, не иссякла обида на директора конторы бурения товарища Шурганова.

Разве он, Гайдамович, когда-нибудь отказывался от поручений или старался увильнуть от работы? Он возил молоко в поисковые партии, когда в поисковых партиях появлялись дети, и это молоко не скисало в дороге. Он возил сено в печорские колхозы, когда там запаздывало лето и не хватало кормов для рогатого скота, хотя это и не касается геологии. Когда это было нужно, он доставлял огонь и воду через медные трубы!..

В конце концов именно он, а не кто-нибудь другой прошлой зимой трижды ездил в это проклятое Медведь-болото. И благодаря именно ему люди на семнадцатой буровой весь год едят хлеб с маслом, сахар, мясные и рыбные консервы, употребляют витамин «С» и пьют спирт-ректификат по усмотрению бурового мастера. У них, слава богу, есть все, что нужно человеку.

Но ездить на семнадцатую буровую летом? Возить на санях в Медведь-болото арбузы? Нужно иметь вместо головы арбуз, чтобы придумать такое дело…

Сани резко тряхнуло, занесло вправо. Гайдамович едва не слетел с саней.