Адам Хэзлетт - Ты здесь не чужой

На мгновение она опустила взгляд и встретилась глазами с Фрэнком. Красивое лицо, щеки слегка запали, притягательные — зеленые глаза и крепкая, почти мужская челюсть, черные волосы зачесаны назад с высокого лба. Редко встречаются пациентки с таким самообладанием. Женщины, попадавшие в клинику, как правило, имели притупленные реакции — жертвы избиений или запущенных болезней.

— Вы приехали выписать мне рецепт, я правильно понимаю?

Фрэнк хотел было что-то возразить, но тут миссис Букхольдт вынула из кармана левую руку, потянулась заправить за ухо выбившуюся прядь волос, и при этом движении другая рука тоже выскользнула из кармана, легла на колени. На ней не хватало четырех пальцев — круглые кончики культяпок затянуло гладкой, чуть блестящей кожей. Фрэнк невольно уставился на маленькие мясистые обрубки. Несчастный случай на ферме, предположил он, та самая травма, о которой упоминал Питфорд. Совладав с собой, он сосредоточил взгляд на лице своей пациентки, но ответная реплика выскочила у него из головы.

— Наверное, я все-таки выпью воды, — пробормотал он.

— Конечно. Налейте себе сами. Ключ в дверях.

— Привет! — окликнул он мальчика, сидевшего перед телевизором, и полез в шкафчик за стаканом. Мальчик, похоже, был молчуном, как и сестра. Ненамного старше, лет двенадцати. Он как-то странно уставился на Фрэнка, словно пытался понять, мираж ли ему привиделся или этот незнакомец существует на самом деле.

— Что смотришь?

На экране то ли шакал, то ли волк выгрызал кишки из распоротого брюха оленя.

— Хочешь попить? Мальчик покачал головой.

Этот обряд казался странным, но все же, вернувшись в гостиную, Фрэнк снова повернул ключ в замке, надежно закрыв за собой дверь. Миссис Букхольдт так и не поднялась с дивана. Она сидела очень прямо и следила взглядом, как Фрэнк возвращается к своему креслу.

— Насколько я понимаю, около четырех лет назад вы впервые обратились к врачу после смерти вашего сына. Запись указывает, что в тот момент вы страдали от депрессии. Все правильно?

— Хотела бы я знать, доктор Бриггз, откуда вы родом?

— Миссис Букхольдт, по-моему, в данный момент нам важнее разобраться с вашей ситуацией, чтобы я сумел вам помочь.

— Конечно. Прошу прошения. Просто приятно знать, с кем имеешь дело. Я так понимаю, вы из восточных штатов.

— Массачусетс.

— Откуда именно?

— Из-под Бостона.

— Выросли в богатом пригороде?

— Миссис Букхольдт…

— Я недолго буду к вам приставать, — пообещала она. — Скажите только, богатый город, да? Подстриженные газоны. Загородный клуб. Выпускники уезжают в колледж. Все так и есть?

— Да, сравнительно благополучный район, — признал он, поддаваясь ее настойчивости и тут же спохватившись, что позволил-таки вовлечь себя в личный разговор. — Депрессия по-прежнему вас беспокоит? — решительно спросил он.

Ее взгляд скользнул мимо его плеча с тем же выражением припоминания, которое он уже отметил у ее мужа. Фрэнк понял, что женщина смотрит на картину, которая висела на стене за его спиной. Он обернулся и бросил взгляд на работу. Копия с произведения, написанного на исходе Средних веков: шумная городская площадь, какое-то событие, люди всех типов и возрастов — грубые и утонченные, молодые и ветхие — молятся, едят, бродят по площади. Доминировали красные и коричневые тона.

— Брейгель, — пояснила хозяйка.

— Ага, — откликнулся Фрэнк, смутно узнавая имя художника.

— «Битва Поста с Карнавалом», 1559 год, — продолжала она, всматриваясь в лицо Фрэнка, словно не рассчитывая, что ей поверят. — Вы удивлены? Я несколько лет училась в одном из ваших университетов, в Новой Англии. Мой отец считал себя прогрессивным человеком. Он был очень щедр, очень заботился о дочерях. Ему нравилось, что я выбрала столь непрактичный предмет — историю искусств. Часто упоминал об этом в разговорах с приятелями в «Ротари» и хихикал: дескать, ошарашил собеседника. Он умер, когда я еще училась, как раз перешла на последний курс.

Здоровой рукой она взяла пачку, достала сигарету, закурила и, словно стесняясь, направила струю дыма в пол.

— Матушка не проявила подобной щедрости. Тратить деньги на то, чтобы девочка могла любоваться картинами, — что за расточительность! Вот я и вернулась домой. Три года в университете, а диплома не защитила.

Хотя ставни были сдвинуты лишь наполовину, в гостиной становилось душно. Фрэнк чувствовал, как пропитывается потом рубашка на спине — там, где она соприкасалась с кожаной спинкой кресла.

— Может, вы могли бы поделиться со мной своими симптомами?

— Симптомами? — переспросила женщина, подаваясь вперед. — Конечно, я могу кое-что рассказать вам насчет симптомов. Иногда по утрам я просыпаюсь вся дрожа и не решаюсь подняться с кровати. Если я принимаю таблетку, я могу заставить себя встать и приготовить детям завтрак. Иногда по утрам страх бывает настолько силен, что приходится изо всех сил сцепить зубы, чтобы с ним справиться.

Она воткнула недокуренную сигарету в потемневшую серебряную пепельницу на журнальном столике.

— Еще я боюсь своего сына.

— Почему?

Застывшее тело напряглось еще больше.

— Я уже сказала: пока я принимаю таблетки, все в порядке.

Фрэнк спасовал перед ее ожесточением.

— Вы говорили, что учились в колледже. Редкость для большинства здешних женщин.

Миссис Букхольдт откинулась на спинку дивана и слегка нахмурилась, как бы подтверждая: да-да, жаль, что лишь немногие могут себе это позволить. Сейчас она расслабилась, на ее лице проступила тень былого кокетства, и Фрэнк увидел отблеск того сияния, в каком она некогда представала перед своими одноклассницами, которые и мечтать не могли об университете.

— Мои родители были добрыми лютеранами. Мы всегда ходили в ту примитивную церковь в Лонг-Пайн, смахивающую на большой амбар: беленые стены, простой крест. Когда мама навешала меня в университете, ей не нравились готические каменные своды, казались подозрительными. Горгульи на водостоках напоминали о католицизме, она прямо-таки чуяла его. Им с отцом было так хорошо дома, с какой стати мне понадобилось уезжать?

Она смотрела мимо Фрэнка, в окно, выходившее на задний двор.

— Небеса всегда казались мне довольно заурядным местом, где встречаешься с умершими родственниками и все чувствуют себя более-менее уютно. И весь мир представлялся мне таким же — обыденным, заурядным. Но картины… картины были прекрасны. Ничего столь совершенного я никогда раньше не видела. Вы знаете Жерико [ Теодор Жерико (1791 — 1824) — французский художник-романтик ]? Видели его Аркадию, этот роскошный, изобильный простор?

Фрэнк покачал головой.

— Надо вам как-нибудь посмотреть эти пейзажи. Такие красивые! — Она произносила слова медленно, задумчиво.

— А потом вы вернулись домой, — продолжил он. — Оставили университет и вернулись.

— Да, в родительский дом, — усмехнулась она. — Джек только что получил должность в банке. Он год проучился в университете штата, много читал. Он не собирался навсегда тут застревать. Только об этом мне и говорил, потому что знал: мне было нелегко вернуться. Возил меня к озеру и все говорил о том, как мы купим дом где-нибудь в городе, в Калифорнии. Непременно в Калифорнии. У нас во дворе будет апельсиновое дерево, и целый год можно ездить с открытым люком, и веранда с видом на океан. А я думала, что окажусь поближе к музеям, смогу снова поступить в колледж — мне уже немного оставалось до диплома. Живя возле города, я могла бы заниматься наукой. Джек только кивал. Я была университетской девочкой, завидной добычей. — Она хихикнула. — А тот призрак, который вы видели во дворе, — четверть века назад он был красавцем. — Она уткнулась взглядом в пол. — Вы женаты, доктор Бриггз?

Она задала этот вопрос с такой естественностью и даже участием, словно не из любопытства спрашивала, а чтобы предоставить собеседнику возможность поведать о себе.

— Нет, — ответил он, — не женат.

— Но подумываете об этом?

Его учителя сочли бы непрофессионализмом неумение уклониться от подобных расспросов.

— Да, — ответил он, — хотелось бы. Она кивнула, ничего не говоря. Настал его черед:

— Вы замуж вышли вскоре после того, как вернулись?

— Да. Почти сразу же родился Джейсон, мой старший. Имело смысл накопить денег, а пока на годик-другой поселиться в здешних местах, немного подождать с переездом. Вы учились в школе Монтессори, не так ли? Не то что провинциальная школа, сплошь карты на стене? — Она улыбнулась Фрэнку легкой, щедрой улыбкой. — Он был такой умненький, доктор, с самого рождения. Я хотела, чтобы у него было все. Я очень этого хотела.

У меня оставались университетские книги, у Джека тоже, и я еще прикупила. Школа из года в год впихивала в него Джорджа Вашингтона, а я ему читала. Я вовсе не фанатик, мы не выбросили телевизор, не держали мальчика взаперти. Просто я читала ему книги по вечерам, а став постарше, он начал читать сам. И я многое показывала ему, ставила пластинки, свозила однажды в Чикаго, мы ходили в музей. Картины ему понравились, но вы бы видели его лицо — как он смотрел на небоскребы, на прохожих! Он был в восторге, иначе не скажешь — в восторге. Мне и думать не хотелось, что он будет болтаться здесь, искать никчемную работенку. Выходит, я — сноб, я хотела чего-то особенного для своего сына. Учителя в старшей школе терпеть меня не могли — сплошные неприятности.