Эрвин Штритматтер - Оле Бинкоп

При этом Эрвин Штритматтер постоянно подчеркивает, что в задачу искусства входит познание мира. «Художник, по моему мнению, — пишет он, — должен постоянно проверять действительность на ее полезность для себя и своих современников».[21] С этой точки зрения Эрвину Штритматтеру, как это ни покажется странным, свойственно даже сближать искусство и науку. Свои рассказы он называет «исследовательскими работами». Он утверждает, что в «каждом истинном ученом заключен поэт, а настоящие ученые знают, что их гипотезы представляют собой поэтические прозрения, и ни тот, ни другой не дают себя сбить с толку многогранностью явлений и не считают друг друга противниками».[22]

Этот аналитический строй штритматтеровской прозы — ее фаустовское начало — определяет глубину присущего ему реализма и входит составной частью в «штритматтеровский стиль». Именно здесь скрыта главная его загадка, ибо аналитичность этой прозы лежит не на поверхности, а заключена в оболочку «наивной точки зрения», часто эксцентрики, и всегда полна поэзии, человеческого тепла. Его творчество оптимистично, хотя оно и насыщено противоречиями, столкновениями, конфликтами, трагедиями, и этот оптимизм идет от самых глубинных его народных истоков. Происходит это потому, что художественное исследование действительности наших дней раскрывает перед ним ее поступательное движение к будущему.

Связь с жизнью своих современников и умение видеть законы движения действительности лежат в основе новаторской силы Эрвина Штритматтера. Сам он говорит о месте писателя: «Художник не стоит на высоте своего времени, если он просто копирует то, о чем говорит время; художник должен что-то привнести в свое время в знак того, что он прошел через время и что время прошло через него».[23]

Земля кружится в мировом пространстве. Человек посылает железных голубей и нетерпеливо ждет их возвращения. Он ждет оливковой ветви от братьев с других планет.

Так что же тогда деревня на этой земле? Глазок на кожуре подгнившей картофелины или красная точечка на освещенной солнцем стороне наливающегося яблока?

Крестьянина Оле, по прозвищу Бинкоп, этого большого ребенка, временами трясет озноб. Он хочет согреться подле жены.

— Что мне сделать, чтобы ты пустила меня к себе в постель и согрела?

Аннгрет — женщина зрелая, не то чтобы раскаленное железо, но знает чего хочет.

— Можешь ты отрастить себе бороду?

«Бороду? А что такое борода? Украшение? Укрытие? Наследие обезьяньих предков? Кустарник на ландшафте лица, скрывающий мелководье и глубины?»

— Бороду? — переспрашивает Оле.

— Английскую бороду, — говорит Аннгрет.

— Как у лесопильщика Рамша? Ни за что!

— О нем я и не думала.

Оле не может пренебречь желанием жены. Ему охота согреться. Он отпускает себе так называемую шкиперскую бородку. Она очень колючая.

Аннгрет морщит нос, когда Оле касается ее бородой.

— Да сбрей ты эту щетину!

Он повинуется. Ему охота согреться.

Оле и Аннгрет живут как голубки, если принять во внимание, что и эти мирные птицы время от времени ссорятся, воркуют как одержимые и бьют крылами.

Аннгрет себе на уме, и замашки у нее властные. Может быть, приумножая свое благосостояние, она преследует особые цели?

Оле силен, трудолюбив и жизнерадостен. Он черпает жизнь полными пригоршнями, но в накоплении богатств проку не видит. Что есть у него, пусть будет и у других. Он ведает машинами, тяглом и посевным зерном — недаром он председатель «Общества крестьянской взаимопомощи», которое в деревне называется просто «Крестьянская помощь».

«Крестьянская помощь» держит быка, одного на деревню. Бык могуч и свое дело знает. Широченная грудь, ноги — столбы, рога как вилы, кровь так и кипит в нем. Коровы довольны. Крестьяне довольны. Аннгрет недовольна. Чего же, спрашивается, ей надо?

Аннгрет идет к Яну Буллерту, ему «Крестьянская помощь» доверила уход за племенным быком.

— Где это сказано, что ваш бык должен восседать на троне, а коровы являться к нему на поклон?

Ян Буллерт хохочет на весь коровник.

— Ты что, хочешь для скотины человеческие законы ввести? Может, прикажешь, ему по ночам лазить в окно к твоей корове?

Аннгрет фыркает — точь-в-точь разозленная кошка.

— Побереги свои шуточки для таких, как ты!

Она требует, чтобы быка, когда понадобится, приводили к ней во двор. У нее пять племенных коров, и она имеет право требовать.

Ян Буллерт не намерен таскаться со своим быком по дворам, как шарманщик. Визгливая перебранка между ним и Аннгрет висит в воздухе. Аннгрет ходит злая-презлая.

Оле опять бьет озноб.

— Что мне сделать, чтобы ты пустила меня к себе в постель и согрела?

— Вот ежели ты бы захотел облегчить мне работу и у нас в коровнике стоял бы свой бык…

Это для пяти-то коров? Для Оле бык — это сенодробилка с рогами, неиспользованное давление пара, эпицентр взрыва в хлеву.

— Есть же у нас в деревне отличный племенной бык, — говорит он.

Аннгрет не отвечает. Ходит по комнате, стройная как тополь и соблазнительная. Тополь, тронутый изморозью.

— А впрочем… — говорит наконец Оле, — если бык облегчит тебе работу…

— То-то же! Спасибо! — Аннгрет победила.

Оле сегодня согрели. Или он сам согрелся? Кто знает.

Первый год после большой войны для жителей деревни — все равно что год под цифрою ноль. Все начинают жить сызнова. Справедливое распределение благ — сделайте одолжение, только бы не война. Антону Дюрру, Оле Бинкопу и прочим поборникам справедливости много сил тратить в то время не приходилось.

Хозяин Серно вернулся с войны худой, даже кожа на нем обвисла. Точь-в-точь наполовину порожний двухцентнеровый мешок. Теперь он не гнушался самолично ходить за плугом, запряженным двумя уцелевшими лошадьми, а о больной печени и думать забыл.

Самолично стал работать на пилораме и лесопильщик Рамш, заготовляя дранку для ремонта крыш на поврежденных войною домах и сараях. Дранку он отдавал за несколько сигарет. Сигареты были в то время твердой валютой.

Мампе Горемыка, некогда деревенский портной, вернулся домой охочий до водки и до песен. Он ничего не потерял, ему терять было нечего. А то, что ему нужно, он и дома найдет: весь мир и вся водка к его услугам.

Что уж тут говорить о пятнадцати крестьянах-новоселах, которые в нулевом году на одинаковых условиях вступали в новое будущее: шесть гектаров земли на каждого, немножко леса, немножко луга из угодий сбежавшего господина фон Ведельштедта. Деревенская улица стала линией старта; отсюда начался бег в новое счастье. Крестьяне-новоселы помогали друг другу и жили в мире, как образцовые христиане. Все могло бы идти хорошо в небе и на земле на радость людям.

Но вот чертовщина! Прошел год, и шеренга искателей счастья поредела. Кто стал на ногу припадать, кто наловчился всех распихивать локтями направо и налево, кто спешил вперед на всех четырех и потому на голову опережал остальных.

С тех пор прошло более пяти лет, и вместе с новым счастьем утвердилось новое неравенство.

Софи Буммель гонит свою худосочную коровенку на двор к Оле. У коровенки течка. Надо же, ведь скелет скелетом. Новоселка Буммель надеется застать тороватого Оле, но он ушел из дому. Придется ей говорить с его женою Аннгрет.

— Аннгрет, душенька Аннгрет, уж позволь своему бычище покрыть мою коровенку!

Аннгрет купается в мольбах, как Клеопатра в кобыльем молоке. И странное дело, думает при этом о лесопильщике Рамше, ученом человеке.

Почему Софи не пошла со своей коровенкой в «Крестьянскую помощь», к быку, поставленному государством? Да ведь там за случку надо платить наличными. А у Софи сейчас пусто в кармане. Но разве не хозяйствует она на тех же шести гектарах, полученных после земельной реформы, что и Аннгрет? Так-то оно так, да Софи стала на ноги припадать по пути к счастью. У ее мужа, Франца Буммеля, завелись разные страстишки, они сжирают пятимарковые купюры.

Аннгрет стоит на крыльце и сверху вниз смотрит на Софи Буммель и ее коровенку.

— А нет ли в ней какой болезни, в твоей корове? Катарра под хвостом или туберкулезных зверушек в теле?

Упарившаяся Софи фартуком протирает глаза корове.

— Она жрет как зверь. А ты говоришь — больная.

Но «за так» Аннгрет тоже не станет случать своего быка с ее коровой. Бык денег стоит, за него наличными плачено, а износ есть износ.

— Можешь ты весной прийти дня на два, на три морковь продергать за случку?

Софи Буммель согласна.