Сара Груэн - Воды слонам!

Вдали слышится вой койота, такой одинокий и такой знакомый. Я вздыхаю и закрываю глаза. В ответ на вой всего в паре дюжин ярдов от меня раздается повизгивание, и я тут же сажусь.

Далекий койот снова принимается выть, и на этот раз ему отвечает паровозный гудок. Я вновь натягиваю носки и туфли и поднимаюсь, вглядываясь за край полянки.

Поезд все ближе, он гремит и стучит мне навстречу: ЧУХ-чухчух-чух, ЧУХ-чух-чух; чух, ЧУХ-чух-чух-чух…

Вытерев руки об одежду, я шагаю к железной дороге и останавливаюсь, не дойдя нескольких ярдов. И вновь паровозный гудок: ТУ-ТУ-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У…

Из-за поворота вырывается огромный паровоз и проносится мимо меня. Его громада настолько близко, что меня буквально сбивает с ног воздушной волной. За ним несутся клубы дыма, повисая над вагонами толстым черным шлейфом. Его образ, звук, запах — все меня ошеломляет. Застыв, я смотрю, как мимо просвистывает с полдюжины платформ, вроде бы на них высятся фургоны, хотя толком не разберешь — луна как раз зашла за тучу.

Я выхожу из оцепенения. В поезде люди. Какая разница, куда он идет: в любом случае, прочь от койотов — и в сторону жилья, еды, а то и работы. А вдруг это мой обратный билет до Итаки? У меня, конечно, ни гроша за душой, и едва ли мне будут рады. А даже если и будут, у меня теперь ни дома, ни практики…

Мимо проносятся платформы, груженые чем-то вроде телефонных столбов. Я пытаюсь разглядеть, что последует за ними. На миг появляется луна и освещает голубоватым светом очередные грузовые вагоны.

Я припускаю что есть сил в том же направлении, что и поезд. Ноги скользят по гравию — бежать по нему трудно, как по песку, и мне приходится наклоняться вперед. Я спотыкаюсь, падаю и пытаюсь восстановить равновесие, чтобы не попасть рукой или ногой под колеса.

Поднявшись, ускоряю бег и оглядываю вагоны: за что бы ухватиться? Первые же три вагона глухо заперты на замок. За ними — вагоны для перевозки скота. Двери в них открыты, но оттуда торчат лошадиные хвосты. Картинка настолько странная, что я обращаю на нее внимание, даже мчась сломя голову неведомо где, вдоль движущегося поезда.

Я замедляю бег до трусцы и наконец останавливаюсь. Запыхавшись и почти потеряв надежду, оборачиваюсь. И вдруг вижу через три вагона открытую дверь.

И вновь бросаюсь вперед, считая проносящиеся мимо вагоны.

Один, два, три…

Я хватаюсь за железный поручень и делаю рывок вверх. Удается зацепиться левой ногой, локтем и подбородком — им я врезаюсь прямо в железную обшивку. Крепко держусь всеми тремя. Шум меня оглушает, нижняя челюсть ритмично бьется о железо. В ноздри ударяет запах то ли крови, то ли ржавчины: вот те на, может, я выбил зубы? Но тут до меня доходит, что это сущие пустяки — на самом деле вся жизнь моя висит на волоске: я вот-вот выпаду из дверного проема, а правая нога метит под днище вагона. Уцепляюсь правой рукой за поручень, а левой — за дощатый пол вагона, да так, что обдираю ногтями дерево.

Удержаться становится все сложнее: подошвы у меня совсем не рифленые, и левая нога урывками скользит к двери. Правая же болтается уже совсем под поездом — судя по всему, мне светит остаться без ноги. Я мысленно с ней прощаюсь, зажмуриваю глаза и стискиваю зубы.

Проходит несколько мгновений — и я понимаю, что все еще цел. Открываю глаза и прикидываю, что бы еще сделать. Выбор небогат, а поскольку, спрыгнув с поезда, я непременно попаду под него, я считаю до трех и из последних сил делаю рывок вверх. О чудо — мне удается перебросить левое колено через край. И вот, орудуя ступней, коленом, подбородком, локтем и ногтями, я забираюсь наконец внутрь вагона и падаю на пол. Падаю, тяжело пыхтя и совершенно выбившись из сил.

Но тут же, заприметив тусклый огонек, приподнимаюсь на локте.

На мешках из грубой рогожи сидят четверо и играют в карты при свете керосиновой лампы. Один из них, морщинистый старик с ввалившимися, заросшими щетиной щеками, припал губами к глиняному кувшину — и от удивления, похоже, забыл его опустить. Наконец, отняв кувшин от губ, он вытирает их рукавом.

— Ну-ка, ну-ка, — медленно произносит он. — Что это у нас там?

Двое его спутников сидят не шелохнувшись и глядят на меня, не выпуская карт из рук. Четвертый встает и направляется прямо ко мне.

Это здоровенный детина с густой черной бородой. Одет он в какую-то несусветную рванину, а из полей его шляпы кто-то явно выкусил изрядный кусок. Я с трудом поднимаюсь на ноги и отступаю, но тут же понимаю, что дальше идти некуда. Оглянувшись, обнаруживаю, что за мной — один из многочисленных рулонов брезента.

Когда я поворачиваюсь обратно, он уже дышит мне прямо в лицо алкоголем.

— У нас в поезде нет места для бродяг, братишка. Так что убирайся-ка откуда пришел.

— Эй, постой, Черныш, — говорит старик с кувшином. — А то сейчас натворишь тут делов.

— Ничего не натворю, — отвечает Черныш, хватая меня за воротник. Я бью его по руке. Он тянется ко мне другой, и я замахиваюсь, чтобы ему помешать. Когда наши руки сталкиваются в воздухе, слышится хруст костей.

— О-хо-хо, — кудахчет старик. — Ты бы полегче, парнишка. Не лез бы ты к Чернышу, а?

— А по-моему, это Черныш ко мне лезет, — кричу я, блокируя очередной удар.

Черныш делает выпад. Я валюсь на брезент, но не успеваю ударится головой, как он уже тянет меня обратно. Миг спустя моя правая рука заломлена за спину, ноги свисают из открытой двери вагона, а перед глазами мелькают стволы деревьев.

— Черныш, — сердится старик, — Черныш, оставь его в покое! Оставь в покое, кому говорю! И втяни обратно в вагон.

Теперь Черныш заламывает мне руку уже за загривок и как следует встряхивает.

— Черныш, кому я сказал! — кричит старик. — Зачем нам неприятности? Оставь его в покое.

Черныш свешивает меня из вагона еще чуть пониже, потом разворачивает и швыряет на брезент. Вернувшись к своим товарищам, он хватает глиняный кувшин, перелезает, минуя меня, через брезентовый рулон и забирается в дальний угол вагона. Не отводя от него глаз, я потираю вывернутую руку.

— Не огорчайся, малыш! — обращается ко мне старик. — Такая уж у Черныша работа — выбрасывать людей из поезда, и он давненько этим не занимался. — Иди сюда, — добавляет он, похлопывая по полу ладонью. — Вот сюда.

Я снова кошусь на Черныша.

— Иди-иди, — повторяет старик. — Не бойся. Черныш тебя больше не тронет. Правда, Черныш?

Черныш что-то мычит и отхлебывает из кувшина.

Я поднимаюсь и осторожно направляюсь к остальным.

Старик протягивает мне правую руку. Поколебавшись, я ее пожимаю.

— Я Верблюд, — представляется он. — Это Грейди. Это Билл. А с Чернышом вы уже знакомы. — Он улыбается беззубым ртом.

— Здравствуйте, — говорю я.

— Грейди, принеси-ка нам обратно кувшин, а?

Грейди смотрит на меня в упор, но я выдерживаю его взгляд. Тогда он встает и молча направляется к Чернышу.

Верблюд с трудом поднимается на ноги, до того непослушные, что мне даже приходится подставить ему локоть. Поднявшись, он светит мне в лицо керосиновой лампой, разглядывает одежду, словом, изучает от макушки до пят.

— Вот, Черныш, говорил же я? — сварливо кричит он. — Это тебе не бродяга. Поди-ка сам взгляни. Почувствуй разницу.

Черныш фыркает, делает еще глоток и протягивает кувшин Грейди.

Верблюд косится на меня.

— Так как, ты говоришь, тебя зовут?

— Якоб Яновский.

— Ты рижый.

— Я в курсе.

— А ты откуда?

Я медлю. Что сказать, я из Нориджа или из Итаки? Интересно, что он хочет услышать: откуда я удрал или где мои корни?

— Ниоткуда, — отвечаю я.

Лицо Верблюда застывает. Он чуть покачивается на кривых ногах, и колеблющаяся лампа льет вокруг неровный свет.

— Что-то натворил, малыш? Сбежал из тюряги?

— Нет, — отвечаю я. — Ничего подобного.

Он щурится на меня еще некоторое время и затем кивает.

— Тогда ладно. Не мое дело. А куда направляешься?

— Не знаю.

— Ищешь работу?

— Да, сэр. Полагаю, что так.

— Что ж, с каждым может случиться. А что можешь делать?

— Да что угодно, — отвечаю я.

Грейди приносит кувшин и отдает Верблюду. Тот обтирает горлышко рукавом и передает кувшин мне:

— На вот, глотни.

Я, конечно, не раз баловался крепкими напитками, но самогон — совсем другое дело. Он вспыхивает в груди и в голове адским огнем. Дыхание перехватывает, на глазах выступают слезы, но я пытаюсь не отводить от Верблюда взгляда, несмотря на то, что легкие вот-вот сгорят изнутри.

Верблюд наблюдает за мной и медленно кивает.

— Утром прибываем в Ютику. Я тебя отведу к Дядюшке Элу.

— К кому? Куда?

— Да к Алану Бункелю, Наиглавнейшему управляющему, Властителю и Хозяину Всех Известных и Неизвестных миров.

Должно быть, видок у меня озадаченный — Верблюд снова беззубо усмехается.