Владимир Сорокин - Лёд

– Да-а-а-а… – Парень прислонился к косяку, продолжая держать штангу. – Я чего-то такого не припомню. Так рано. Камни. У нас это. В батальоне один сержант старлея вылечил. Тот спать на холоде не мог.

– Чего?

– Камни в почках. Пивом напоил. Четыре литра. Потом, говорит – пошли поссым. Ну встали. Старлей ссыт. А тот ему ребром по почкам – хуяк! Тот – о-о-о-о, бля! Моча с кровью. И весь песок из почек вышел. Вот так. Полевая медицина.

Парень повернулся и вышел.

Зазвонил телефон.

Кела взял трубку:

– Да. Здоров, зёма. А! Ёпгеть, а чего ж ты? Всё, на хуй! Завтра еду брать. Не говори! Сегодня иду по улице, думаю – неужели с «четверки» гнилой, на хуй, пересяду на приличную тачку? Ага! Да… да… точняк. Ага!

– Вы чего, новую машину покупаете? – спросил Лапин.

– Не новую. «Гольф» 93-го года. – Гена зевнул.

– Разбогатели?

– Праотцы пару штук подкинули.

– Хорошо.

– Пошли в чате поколбасим. Там кинозавры понабежали.

– Да я хотел с Келой потереть.

– Это Воронин. Надолго. Пошли, хуйнем!

– Пошли…

Вернулись в комнату Гены. Сели рядом у компьютера.

Гена быстро вошел в чат под именем Кillа Вее:/)

Зхус /:

Я тоже купил вчера арджентовский «Призрак оперы». Понадеялся на Джулиана Сендса, которого обычно в хуевых фильмах не видел. Он самый клевый для меня актер после Микки Рурка. Уебищный фильм!!!! /-

De Scriptor /:

Да и «Тьма» сранье сраньем.

Наташа /:

Твой Джулиан Сендс – хуйня. Он только в «Чернокнижнике-2» хорошо сыграл, а уж «Призрак оперы» – отстой полный.

Кillа Вее /:

Вы все слабохуйные пиздососы! А Джулиан Сендз племянник Фили Киркорова:)

Старый Как Мамонт /:

Гнилая! Где тебя dhtvz носило?

Кillа Вее /:

В пизде мамонтихи, Лохматый. Чего вы дрочите на Сендза, если есть Чууулпан Хамыыыытовааааа с Кеану Риввввзом!!!! Ребята, я их полюбила и люблю!

De Scriptor /:

Долбоебизм не лечится:/ (Но его можно использовать в мирных целях.

Крот /:

Эта мокрощелка щас опять все засрет.

Кillа Вее /:

Обязательно, мальчики:/-

Зхус /:

Есть предложение: уебывай по своей же ссылке.

Старый Как Мамонт /:

КилкаБи, заткнись на время. Я тут недавно нарыл: www.clas.ru. Можно заказать редкие фильмы на дом. Любимого Кроненберга взял:)))

Крот /:

А у Ардженто кто-нибудь видел «Демоны»?

Vino /:

Демонов снял не Ардженто. Или Дж. Ромеро, или Лючиано Фульчи. Вчера РенТВ крутили Феномена твоего хилого Ардженто – полный трэш. С хеви-металом на саундтреке.

Кillа Вее /:

Ой, кто пришел! Сладко запел угловатый соловушка! У тебя еще стоит? I’m always ready, motherfucker!!!!:/)

Vino /:

Кillа Вее, если ты хочешь, чтобы тебя кто-то трахнул до посинения клитора, то… ///!

– Ген, я домой пойду. – Лапин встал. Потер грудь.

– Чего ты, Лап? Давай напиши чего-нибудь. Давай, хуйни не по-детски!

– Да не, я… на хер. Я с Келой хотел побазарить, а он опять про своих жидов.

– Ну, а на хера ты завел его? Поговорил бы о чем-нибудь другом. Масоны-масоны… Он теперь только об этом и будет пиздеть. Я с ним вообще больше нацвопросов не касаюсь. Заебало.

Лапин махнул рукой. Постоял.

– Ген.

– Чего? – печатал Гена.

– Поехали в пивняк.

– В какой? – удивленно повернулся Гена.

– В любой. У меня… это… денег до хера.

– Откуда?

– От верблюда.

Вошел Кела с новой бутылкой пива.

– И вот что. Генк. Я тебе, на хуй, последний раз говорю: будешь дурь сосать – отселю к праотцам. Там соси, на хуй, в сортире.

– Я сто лет не сосал, ты чего?

– Позавчера? А? Когда я курей возил. А у тебя твои козлы были. Нет, что ль?

– Да ты чего? Кел? Мы новый «ВВ» слушали.

– Ты не пизди главному. Мудаки. Вы не врубаетесь ни хуя. – Он отхлебнул из бутылки. – У чеченов дохлых мозг знаешь какой был? Как сыр швейцарский. С дырами. Вот такими. От чего? От дури. Понял?

– Ты уже рассказывал. – Гена сунул в рот жвачку. – Кел, а от пива печень жиром заплывает.

– Задумайся, на хуй. Предупредил. В последний раз.

Кела вышел.

– Ой, бля… – вздохнул Гена. – Как давёж надоел. Бля, чего они на Качалове так помешаны? Витек, Шпала, Бомбер, – они ж тупота, все с двумя извилинами, понятно, чего им не качаться. Но Кела-то – умный. Он книг больше прочел, чем они все. И туда же – здоровое тело, бля, здоровый дух. И мне, бля, каждое утро гантели эти вонючие в постель сует! Представляешь? Я сплю, бля, а он – под жопу мне гантели! Дурдом…

Лапин смотрел в экран. Встал:

– Ушел я.

– Чего ты?

– Дело есть еще…

– Лап, чего ты сегодня такой?

– Какой?

– Ну… как побитый?

Лапин глянул на него и рассмеялся. Приступ истерического смеха заставил его согнуться.

– Ты чего? – не понимал Гена. Лапин хохотал. Гена смотрел на него.

С трудом Лапин успокоился. Вытер выступившие слезы. Тяжело вдохнул:

– Все… ушел.

– А пивняк?

– Какой?

– Ну, ты же в пивняк меня позвал?

– Пошутил.

– Ну и шутки у вас, малэчык.

Лапин вышел.

На улице стемнело. И подморозило. Лужи потрескивали под ногами.

Лапин добрел до своего подъезда. Вошел. Вызвал лифт. Посмотрел на стену. Там были знакомые граффити. Две из них – ACID ORTHODOX и РАЗРУХА-97 принадлежали Лапину. Он заметил новую надпись: УРАЛ, НЕ БОЙСЯ ПРОСНУТЬСЯ.

Черный фломастер. Аккуратный почерк.

8.07.

Киевское шоссе. 12-й километр

Белая «Волга». Свернула на лесную дорогу. Проехала триста метров. Свернула еще раз. Встала на поляне.

Березовый лес. Остатки снега. Утреннее солнце.

Из кабины вышли двое.

Ботвин: 39 лет, полный, блондин, голубые глаза, добродушное лицо, спортивная сине-зеленая куртка, сине-зеленые штаны с белой полосой, черные кроссовки.

Нейландс: 25 лет, высокий, худощавый, блондин, решительно-суровый, голубые глаза, острые черты лица, коричневый плащ.

Они открыли багажник. Там лежала Николаева: 22 года, смазливая блондинка, голубые глаза, короткая лисья шуба, высокие сапоги-ботфорты черной замши, рот залеплен белым пластырем, наручники.

Вытащили Николаеву из багажника. Она сучила ногами. Подвывала.

Нейландс достал нож. Разрезал шубу на спине. И на рукавах. Шуба упала на землю. Под шубой было красное платье. Нейландс разрезал его. Разрезал лифчик.

Средних размеров грудь. Маленькие соски.

Подвели к березе. Стали привязывать.

Николаева нутряно завопила. Забилась в их руках. Шея и лицо ее побагровели.

– Не туго. Чтоб дышала свободно. – Ботвин прижимал дергающиеся плечи к березе.

– Я туго не делаю. – Нейландс сосредоточенно работал.

Закончили. Ботвин достал из машины продолговатый белый футляр – холодильник. Открыл. Внутри лежал ледяной молот: аккуратная увесистая головка, деревянная рукоять, сыромятные ремешки.

Нейландс вынул из кармана рублевую монету:

– Орел.

– Решка, – примеривался к молоту Ботвин. Нейландс подбросил монету. Упала. Ребром в снег.

– Вот тебе, бабушка, и женский день! – засмеялся Ботвин. – Ну что, вторую?

– Ладно, – махнул рукой Нейландс. – Стучи.

Ботвин встал перед Николаевой.

– Значит, детка моя. Мы не грабители, не садисты. И даже не насильники. Расслабься и ничего не бойся.

Николаева скулила. Из глаз ее текли слезы. Вместе с тушью ресниц. Ботвин размахнулся:

– Гово-ри!

Молот ударил в грудину. Николаева крякнула нутром.

– Не то, детка, – покачал головой Ботвин. Размахнулся. Солнце сверкнуло на торце молота.

– Гово-ри!

Удар. Содрогание полуголого тела.

Ботвин и Нейландс прислушались.

Плечи и голова Николаевой мелко дрожали. Она быстро икала.

– Мимо кассы, – хмурился Нейландс.

– На все воля Света, Дор.

– Ты прав, Ыча.

В лесу перекликнулись две птицы. Ботвин медленно отвел в сторону молот:

– Детка… гово-ри!

Мощный удар сотряс Николаеву. Она потеряла сознание. Голова повисла. Длинные русые волосы накрыли грудь.

Ботвин и Нейландс слушали.

В посиневшей груди проснулся звук. Слабое хорканье. Раз. Другой. Третий.

– Говори сердцем! – замер Ботвин.

– Говори сердцем! – прошептал Нейландс. Звук оборвался.

– Было точно… подними голову. – Ботвин поднял молот.

– Сто процентов… – Нейландс зашел сзади березы. Приподнял голову Николаевой, прижал к шершавому холодному стволу. – Только – деликатно…