Татьяна Соломатина - Роддом, или Неотложное состояние. Кадры 48–61

— Оксана! — Родин аж подскочил. — Я понятия не имею!.. Но — нет! Он ей… — он посмотрел на потолок. — Не нравится. Чисто внешне.

— Но от кого же, от кого?!

— Я бы хотел, чтобы она унесла эту тайну с собой в моги… Нет, пусть живёт сто двадцать лет, но пусть… Оксана! Я уже жалею, что рассказал тебе!

— Правильно сделал, что рассказал. У тебя не должно быть от меня тайн. Даже врачебных! — Упредила она гипотетические возражения. — Но, блин! Прикольно! И ужасно неэтично! Живут себе мужики, далеко не последние. И знать не знают, что у них есть детишки.

— Это замечательно! — Вздохнул Родин. — Ни тебе претензий. Ни тебе алиментов. Ни тебе упрёков и… Прекрасная она женщина, Елена Павловна! Кстати, ты в каком месте Подмосковья хотела бы дом?

Оксана вытаращила на него глаза и кивнула на дверь кабинета, мол, оттуда дровишки? Родин кивнул. Супруги некоторое время смотрели друг на друга. Первой обрела дар речи Оксана.

— Мир определённо сошёл с ума.

— И уже давно, — ответил Родин. — Думаю, не было ни единого поколения, которое не могло бы так сказать.

— А скажи мне, мой друг, любовник и муж Родин, а были ли хоть в одном поколении раскраски для взрослых?

— Что?

— Раскраски для взрослых. Или даже: эротические раскраски для взрослых.

Сергей Станиславович смотрел на жену с недоумением.

— Тыдыбыр рассказала и показала. Реально — раскраски. И даже — эротические. Издательства выпекают, как пирожки. Вот ты можешь представить себе взрослого человека, который сидит и раскрашивает… сосок, например на бюсте шестого номера, а?

Оксана вопросительно посмотрела на Родина. Он покачал головой.

— Вот и я не могу. Это насколько надо долбануться, чтобы вместо заняться делом: почитать, погулять с ребёнком или… ну не знаю, полы и окна помыть. Лопату в руки взять. Выйти во двор с метлой. Что угодно. Потрахаться. Напиться. С друзьями посвистеть… Человек — взрослый человек! — берёт карандаши, фломастеры… Кисточки. Я не знаю. И… раскрашивает сосок!

— Уж лучше бы делали порнографичекие раскраски. Про Белоснежку и семь гномов, например…

— Был такой мультик! Помню! Моя первая свекровь была подслеповата. И вот как-то припёрлась она к нам в неурочное время. А муж поставил этот самый мультик. Мы, конечно, быстро на кухню. А свекруха пошла в гостиную, ожидать чаёв. Минут десять смотрела, пока не поняла!

Родин и Поцелуева хохотали от души. Еле успокоились.

— Да! — Прокомментировала в завершение Оксана, утирая слёзы. — Когда бесится грузинский папа, если его дочь принесла в подоле — это нормально. Если баба родила от кого хотела и не поставила в известность — даже это нормально. Наверное… А вот раскраски для взрослых — это наверняка патология!

— Слушай! А ведь можно ещё из пластилина!..

Они снова расхохотались.

Дверь кабинета Родина распахнулась без стука. В проёме нарисовалась массивная санитарка приёма Зинаида Тимофеевна. Воткнула руки в боки и укоризненно отчитала:

— Всё хиханьки! А к нам бабу избитую привезли. И ни заведующей отделением, ни начмеда! Заперлись — и смеются!

— Зинаида Тимофеевна, не сердись! Уже бежим. Хочешь, мы тебе раскраску для взрослых подарим?

— Отраскрасила я своё. Вот лысый ты, седой или рыжий, — глянула она на Родина, — вот так и ходи! Не то красют всё, красют. Как будто под раскрашенным не то, что родилось! А оно уж, что родилось у мамы с папой — то уж родилось у мамы с папой.

Родин с Оксаной переглянулись. Зинаида Тимофеевна умела расставить всё по местам.

В приёмном покое Зинаида Тимофеевна и Сергей Станиславович, возглавляемые Оксаной Анатольевной, застали чудную картину. Трагическую и комическую одновременно. На кушетке сидела женщина с неумело наложенной марлевой повязкой на голове. Это и отдалённо не напоминало «шапочку Гиппократа»[9]. Косо и криво наложенные бинты были пропитаны кровью. Лицо женщины было разбито, как после пятого раунда на профессиональном ринге. Тем не менее, она улыбалась расквашенными губами и даже что-то благостно шептала. Её за плечи придерживала акушерка. Анастасия Евгеньевна Разова держала за руки здоровенного красивого мужика и, подпрыгивая, чтобы дотянуться до положения «глаза в глаза» кричала ему со всем неистовством, на которое была способна:

— Я тебя урою! Я тебе очко порву! Я тебя покалечу — и менты мне не указ!

Мужик не вырывался. Выглядел беспомощно и растеряно, что никак не согласовывалось с его прикидом топ-менеджера. Анастасия Евгеньевна обратилась к вошедшим, одну руку отцепив от мужика и патетически воздев её:

— Доколе же?!. Доколе эти… грубые мужланы бить будут женщин?! Женщин и детей?!

И в ярости не заметив попытку пятистопного ямба, Настенька Разова, этот нежный и милый домашний медвежонок (пусть она сняла квартиру и похудела — суть её не изменилась), влепила мужику мощнейший апперкот — благо рост ей позволял въехать аккурат снизу. У него аж кровь из носу потекла. Он не дёрнулся, не стал менее растерянным. Точнее сказать — потерянным. Не оказывал никаких попыток сопротивления. Родин бросился вырывать жертву из Настиных лап.

— Что ты творишь?!

— Её можно понять[10], — заметила Поцелуева и обратилась к акушерке: — Полицию вызвали?

— Женщина говорит, что она сама это сделала, — испуганно отозвалась та.

— Они всегда это говорят! — Прогудела Зинаида Тимофеевна, надвигаясь на мужчину, которого Родин уже заслонил собой. — С лестницы упала. Поскользнулась и головой об косяк. Ага… До такого вот.

— Прекратить самосуд! — Зарычал Родин.

Взоры Анастасии Евгеньевны и Зинаиды Тимофеевны сосредоточились на Родине. Оксана была вынуждена прийти на помощь начмеду.

— Все успокоились! Документы с собой есть?!

Акушерка пошла к столу и протянула Оксане Анатольевне два паспорта и обменную карту.

— Вот! Порядочные они. Он все документы привёз!

— Я правда сама… — прошептала женщина.

И так она это прошептала, что все поверили. В её тоне не было страха, как это бывает у жертв домашнего насилия. Не было желания оправдать, сохранить себя или кого-то… Было только искреннее облегчение. Как бывает у человека, которого что-то сильно мучило, а потом — исчезло.

— Я… У меня… Очень важная деловая встреча… Назначена… — наконец отмер мужчина. — Алексей Владимирович Кузнецов, — протянул он дрожащую ладонь Родину.

— Сергей Станиславович Родин, — автоматом откликнулся нынешний начмед, протягивая свою.

Мужчины пожали друг другу руки.

— И тут я встречу отменил… Перенёс. Почувствовал: надо домой. Лиза… Я зашёл. Она… — Он сглотнул. — Вся в крови. Стена в крови… Мебель, лампы… Книги… Всё вдребезги. Я её в машину. Она беременная. И я — к вам… Помогите ей. Я не знаю…

И здоровенный красивый мужик кулём рухнул на кафельный пол. Прямо под ноги Зинаиде Тимофеевне. Та попинала его носком тапка и глубокомысленно заключила:

— Вот ведь. Похоже, правда не он.

— Боже! Начинается! Па-а-па! Па-а-апочка!

Врачи и акушерка бросились к женщине.

— Странно, — прокряхтела себе под нос Зинаида Тимофеевна, перетаскивая Алексея Владимировича Кузнецова на стул. — Обыкновенно во время родов мамочку зовут.

Врачи уже укатили женщину из приёмного покоя в недра отделения. Зинаида Тимофеевна вздохнула, отвесила мужчине пощёчину. Он открыл глаза.

— Ничего милый, ничего. Помогут. Разберутся. Ты сиди, сиди. Я тебе сейчас горячего чайку сделаю. Сладенького. Только юшку с морды сотру.

Ему было уже хорошо за сорок, ей — чуть за тридцать. И всё у Лизы с Алексеем было хорошо. Надёжно. Небедно. Можно сказать, счастливо. Только детей у них не было… И тут бы следовало написать как в сказках: «И вот однажды…» Следовало бы. Да не в этот раз. Любое наше «однажды» — это всего лишь результат того кем мы были и кто мы есть. Сказки — просты и глубоки. А жизнь — сложна и кишит рифами и мелями. И одним из этих рифов было странное иррациональное нежелание Лизы заводить детей. Она искренне полагала, что если родит ребёнка — перестанет быть ребёнком. Ребёнком своего отца, которого она обожала. Боготворила, пожалуй.

Все стены дома Алексея и Лизы были увешаны фотографиями. Вот крохотную новорождённую Лизу отец держит на руках, не замечая камеры. Всё его внимание — ей. Вся любовь. Вся нежность. Трепет творца перед творением. Вот ей годик — она у папы на коленях. Пять — и она обнимается с папой. Вот он учит её танцевать — маленькие ступни на надёжных папиных. Вот Лиза — угловатый всклокоченный подросток и её невероятной красоты отец смотрит на неё с немым обожанием, прозревая за гадким утёнком прекрасного лебедя. Вот они с папой бегут по лавандовому полю. Вот пьют кофе на террасе греческого ресторана. Вот танцуют на выпускном балу. Все — с мальчиками, а Лиза — с папой.