Ирина Потанина - Мужской роман

— Вера, успокойся. Перестань. Самобичевание — не лучший способ оплакивания близких.

— При чем здесь это?! Рано или поздно все мы умрем. Оплакивать нужно живых. Мертвым наши слезы не помогут. Я оплакиваю себя. Ту себя, которой никогда уже не стану. Ту себя, которой могли бы гордиться взрастившие меня. Ту себя…

— Опять этот пафосный категоризм, — простонал Игорь, прежде чем осознать, к чему может привести подобная фраза.

— Это все, что ты можешь сказать мне в качестве поддержки?! Что ж, ты прав. Я трусливая, категоричная дура. Чем более серьезными кажутся мне вещи, тем менее значимы они на самом деле. Ведь это из-за тебя я не кинулась спасать Вадима. Ты, тот самый Мой Внутренний Ты, не пустил меня под пулю… Приковал к полу любовью своей многопудовой, сладкими речами заболтал, мол, нам с тобой еще жить и жить, как же ж я без тебя останусь-то… Из-за боязни потерять тебя… тебя, а не себя… совершила я эту непростительную подлость.

Тогда Игорь еще не понял, насколько серьезно все это для Веры. Просто слушал. Не распознал, что пора бить тревогу. Не уловил момент, когда можно было еще вмешаться и спасти ситуацию. Впрочем, ведь Вера с самого начала разговора была настроена категорично. Позже Игорь утешал себя тем, что никакими вмешательствами не смог бы исправить ситуацию. И Верина откровенность в этом последнем разговоре, и неприкрытая беззащитность — всё это было ничем иным, как прощальным объяснением. Роковым признанием, после которого не возвращаются. После которого Игорь становился тем самым Вечным Укором. Но поначалу Игорь еще не осознал этого. Слушал несколько удивленный. Да что греха таить, даже польщенный и обрадованный. Она отказалась от своих принципов ради него!

— Ну почему же подлость, любимая? Ты и не должна бросаться грудью на амбразуру… Это не то испытание, которое ты обязана проходить… Ты ведь женщина…

Игорь и сам почувствовал, как гибнут его слова. Глупо, слащаво, мелко прозвучали они в сравнении с мощью терзающих Веру объятий самобичевания.

— А Яна?! — отныне Вера больше не слушала Игоря, — Яна не женщина? Ранимая клуша в заколочках, глупенькая пышка, и в тридцать лет засыпающая в обнимку с плюшевым тигром… Но она смогла! Она не струсила, как я. А я… Ведь единственное, за что я могла уважать себя, так это за вот такую вот искреннюю готовность к самопожертвованию… Чувствовала себя человеком. А оказалось… Трусливая дрянь, а не человек. Горилл говорит, мол, я попросту ничего не успела бы сделать… Это он мне в утешение. Сыскался утешитель. А Ромул молчит! Потому что все понимает, потому и молчит. Понимает даже, что это ты меня такой сделал. Ты — как болезнь. Просочился внутрь и лишил меня былой силы. Превратил в тряпку, в трусливое животное.

— Но ведь это нормально. Это любовь, Вера. Просто любовь, — отчего-то Игорь сегодня говорил только глупости.

— Ну вот! — Вера, то ли расхохоталась, то ли снова отдалась рыданиям, — Теперь во влюбленные дуры меня записали… Отчего бы и нет? Для такой, как я, сойдет статус, — тон Веры вдруг стал безгранично серьезным, — Пойми, я по-другому воспитана. Я — другая. Лучше вообще не жить, чем не мочь этой жизнью свободно распоряжаться. Чем иметь, что терять, лучше не иметь ничего вовсе…

— Вера, ты снова в плену у своих сказок…

— Сказки? Пусть сказки. Но это МОИ сказки. Никто ничего из меня не лепил, никто не влиял, никто не забивал голову и не ставил надо мною эксперименты. Я выбирала себе эти сказки и живу ими. А тобою жить не хочу! Это банально! И потом, не нравится, не смотрите! Какая есть! Раз тебе такая не подходит, так катись, куда подальше… Все!

Игорь так удивился схожести их с Верой формулировок, что даже забыл обидеться.

— Вера, успокойся, пожалуйста. Я не хочу катиться. Я хочу смотреть. Мне нравится…

— Нравится? Что? Что Вадим погиб, тебе нравится? Что я в размазню превратилась, нравится, да? Все ведь так верно складывается. Так «под тебя»! Ты хотел изменить мир. Что ж, вышло! Только мне все это совсем не нравится. Понимаешь? Я не хочу быть предательницей, не могу жить предательницей. Исчезни! Не хочу зависеть от тебя. Не хочу иметь тебя в своей душе.

А вот это было уже серьезно. Это было признание. Он, Игорь, не нужен. Он ограничивает свободу, мешает самовыразиться. Оставаться рядом с Верой, несмотря на этот факт, было бы слишком жестоко. Игорь понял, что действительно должен будет исчезнуть, и ощутил острый приступ жалости к себе.

Это предательство. Вера совершала легкомысленное предательство. Не по злому умыслу, а от юности. Внутри Веры, той самой Веры, которая проповедовала идею Настоящего, вдруг пробудилась глупая еще, не наигравшаяся в яркие атрибуты фальшивой свободы, девчонка. Рядом с этой, пробудившейся, Игорю не было места. Этой, пробудившейся, Игорь мог только навредить. Увы, путь к познанию истинных ценностей каждый должен пройти добровольно, осознанно и… в одиночку. Любое влияние извне может сбить ищущего с его личной колеи и навязать чуждые законы. Любое вмешательство — не позволительно. Игорь понял это совсем недавно. Лучше б не понимал.

— И потом, — продолжала Вера, — Неужели ты не понимаешь… после происшедшего, после сказанного сейчас мною… Все уже не может быть по-прежнему. Мы уже никогда не сможем быть близки. Эта смерть и моё падение… Они всегда будут стоять между нами. Я не хочу тебя больше видеть! Правда! Слышишь? Не молчи. Игорь, скажи, как нам быть? Мы докатились до мыслей, что друг без друга нам было бы лучше… Я хочу измениться. Стать другой. Не твоей, ничьей. Своей собственной. Начать с нуля. Вернуть себе самоуважение. Уехать. Туда, где обо мне ничего не знают.

«Не смогу же я жить с человеком, который знает обо мне ТАКОЕ. В этой семье моя репутация уже немного подпортилась, пойду, поищу следующую.» — вспоминал Игорь Верины самонасмешки и хотел, было, вмешаться. Напомнить, что ведь обо всем этом уже говорено ранее, ведь это же те самые комплексы, с которыми стоит бороться.

«От самого себя не убежишь!» — говорила когда-то Марийка. Тогда это казалось Критовскому пустой красивой фразой. Теперь же Игорь сам собирался прокричать эти слова.

Но кричать стало некуда. Телефонный эфир был плотно забит Вериной истерикой. Глупые бессмысленные приговоры один за другим хлестали Игоря по щекам, заполняя собой все пространство вокруг. Мешая дышать, запихивая обратно в глотку слова, молящие о примирении. Игорь задыхался. Задыхался, молчал и сходил с ума.

И даже сошел. Чуть-чуть. Странная улыбка заиграла на его губах. Торопливо отряхиваясь от грязных опилок настоящего, из заброшенного сундука памяти к Игорю тихо выбрались картины прошлых дней. Они несли с собой гармонию и покой. В отличие от Веры, они говорили о Главном. Игорь покорно отдался им. Он мысленно гладил любимую по мягким волосам, вдыхал запах своего смородинного наваждения, прижимал уже покорную Верину щеку к своей груди, шептал какой-то рифмованный бред… По крайней мере, это у него было. Воспоминания. Это у него никто не сможет отнять. Это уже не подвластно ни переломам судьбы, ни веяниям чьих-то недоброжелательных взглядов, ни вдруг просыпающимся у Веры потребностям в самоутверждении. То, что уже было — реально и незыблемо. Оно не предаст и не переменится. Игорю надоело бояться перемен. Он не хотел будущего, плевал на настоящее… Он прятался в прошлом.

— Молчишь? И правильно. Что здесь можно сказать? — а вот Вера жила в настоящем, — Все и так понятно. Нам нужно расстаться. Нам нужно расстаться навсегда. Я вычеркиваю тебя. Слышишь? Вычеркиваю. Хочу ворох новых друзей и настоящее дело. Без тебя. Прощай. Прощай и будь, пожалуйста, счастлив.

Игорь ничего не ответил. Он не слишком понимал смысл произносимых Верой слов. Само то, что слова — эти банальные, зарегламентированные кем-то чужим последовательности из звуков — могут всерьез изменить жизнь, казалось сейчас нелепицей. Короткие гудки в трубке лишь усилили это непонимание. Игорь сильнее прижал к себе Веру воображаемую, чтобы Вера настоящая не смогла забрать от неё ни капли.

Увы, это странное помешательство оказалось кратковременным. Грустная улыбка ушла вместе с ощущением реальности воспоминаний. Возврат к действительности привел с собой необходимость жить дальше. Сам по себе Игорь, может, еще отвертелся бы от этой надоедливой обязанности, но, как оказалось, Критовский был в доме не один. Чуткий надсмотрщик — телефон — отчаянно заголосил, едва Игорь, прищурившись, кинул невесть откуда взявшийся хищный взгляд в сторону распахнутого окна.

Без особого энтузиазма Критовский потянулся к трубке. Вера не позвонит больше. (Игорь знал это наверняка, осязал тем самым шестым чувством, которое нашептало когда-то о судьбоносности напряженного взгляда с виду обычной девочки-дизайнера). А на остальных звонящих было плевать. Вот так, всего за один разговор, из вершителя чудес и поверенного всех тайн, несчастный телефонный аппарат превратился в раздражителя. Неодушевленный хлам, мешающий спокойно распрощаться с реальностью.