Дуглас Коупленд - Рабы «Microsoft»

— О, Макдоналдс! Давайте навестим Рональда, — сказала Эми, заезжая под желтые арки.

Все попытались вспомнить, когда в последний раз ели настоящий овощ.

— Маринованные огурцы и салат айсберг не считаются!

Мы растерялись.

В этом «Маке», если школьник принесет табель с отметкой «отлично», ему дают бесплатный напиток. За две «отлично» он получит напиток и пакетик картошки фри. За три — еще и гамбургер.

Эми воскликнула:

— Берегись, Япония!

Потом до нее дошло.

— А в Лас-Вегасе разве есть школьники?

За обедом, поедая Филе-о-Фиш, Майкл сказал:

— Наверное, суть Лас-Вегаса в том, что люди пытаются упростить сложные системы.

— Чего?

— Когда-то Лас-Вегас был притоном, но эволюционировал в диснеевскую версию себя — может, и не такую интересную, но куда более прибыльную и необходимую городу, если он хочет выжить в девяностых. Диснейленд — вселенная неконкурирующих видов: ресторанные сети, гиперупрощенные до стерильности, потому что средний класс боится энтропии; животные, которые не едят друг друга и иррационально любят людей; флора, состоящая из газонов, украшенных по краям одинаковыми цветами.

— А-а…

— Но рано или поздно хаос одержит верх, и все это превратится в пыль, щебень и полынь.

— О-о…

— Ну, хороший хаос.

Мой IQ съежился до одной цифры.

Эми и Майкл начали целоваться прямо перед детской комнатой.

Пожалуй, надо добавить, что у «Ооп!» блестящее будущее. В тумане Лас-Вегаса это прошло почти незамеченным, но нам по-прежнему есть где работать, и рисковые инвестиции превратились в верную долю. А главное, мы все еще друзья, не рассорились и будем дальше делать всякие классные штуки. Я думал, деньги будут для меня что-то значить, но это не так. Они есть, но не вызывают никаких эмоций. Ну, есть, и все.

Когда стемнело, Карла призналась, что ей тоже понравился лазерный луч. Мы сказали всем, что идем в «Асьенду», а сами сели во взятый напрокат ниссан и отправились на северо-восток по пятнадцатой трассе, чтобы определить, за сколько миль будет виден луч из пирамиды. Я слышал, летчики говорили, что видели его из международного аэропорта Лос-Анджелеса. А космонавты из космоса?

Небо было затянуто тучами. Мы ехали, ехали и через сорок миль поняли, что перестали следить за лазером. Мы остановились, чтобы съесть гамбургеров и поиграть в видеопокер. Выиграли два доллара двадцать пять центов — чизбургер в запасе.

Потом мы сели в машину и поехали обратно в Лас-Вегас. Где-то за двадцать шесть миль снова показался луч «Люксора». Мы притормозили у обочины и стали смотреть. Вид был величественный и романтичный.

Я подумал, какие мы с Карлой все-таки близкие.

Потом, уже в гостинице, когда я вносил все это в дневник, то почувствовал, что Карла за мной наблюдает, и смутился.

— Ну да, бессмысленно архивировать личные воспоминания…

Она возразила:

— Совсем нет! Поскольку мы используем так много машин, ничего удивительного, что мы храним воспоминания не только в собственном теле, но и в машинах. Единственное, что отличает людей от остальных существ на Земле — экстернализация субъективной памяти. Сначала с помощью зарубок на деревьях, потом — в виде наскальных рисунков, через письменность, а сейчас — через базы данных, невероятно объемные и удобные в использовании.

Карла добавила, что, видимо, наша память растет логарифмически, и по мере этого ускоряется темп истории.

— Очень скоро все людские знания сожмутся в крошечные комочки размером с ластик, и ими можно будет стрелять в звезды, как горошинами из трубочки.

Я спросил:

— И что будет тогда?.. Когда вся память вида станет такой же дешевой и доступной, как галька на пляже?

Карла сказала, что этот вопрос совсем не страшный.

— Он должен вызывать не страх, а благоговение, удивление и уважение. А поскольку люди есть люди, они сложат из гальки памяти новые тропинки.

Как я уже написал, вечер был… романтичный.

Вот как все было. Я смотрел из окна, как Тодд ругается с родителями на Стрипе, прямо под вывеской «Асьенды». Сколько можно? Я решил поддержать Тодда и спустился к ним, чтобы «остановить безумие!». Не успел я к ним подойти, как следом выбежала Карла. Все обернулись. Я увидел, как она бежит, и понял, что случилось что-то очень-очень плохое.

Она перевела дух и проговорила:

— Дэн, даже не знаю, как сказать… в общем, произошел несчастный случай!

— Несчастный случай?

Оказалось, только что звонил Итан из Пало-Альто. В бассейне у мамы случился инсульт. Она парализована, и никто не знает, что будет дальше.

Тодд и его родители упали на колени, где стояли, и начали молиться. Я подумал, не ссадили ли они себе кожу. И еще подумал, как это — молиться. Ведь я так и не научился. Помню только, что тоже упал на колени, что-то говорил, говорю до сих пор…

Этот день — самый важный из всех, и сейчас я о нем расскажу.

Карла массировала маме спину. Это было в маминой новой комнате, которую мы украсили камнями, фотографиями и прочим попурри, не забыв про Мисти. Мисти, которую глупость защищает от мира, не ведает, что в мозгу хозяйки дорожные пробки. На автострадах потрескался цемент, лежат расплющенные камри, исузу и F-100, выжившие нейроны и нейроны-жертвы, которых еще не вывезли из ее «Я». Мозг мамы разбился и неподвижен, руки и ноги застыли, как ветки лимонного дерева августовским днем, и лишь изредка подергиваются. На пальце обручальное кольцо, на запястье — браслет «Чикс» от Эми. На каждом канале по ТВ — разруха в Японии, голос корреспондента за кадром. Японию хотя бы отстроят заново.

Карла все утро массировала дряблые складки маминой кожи. Там ли мама? С этим вопросом мы живем уже недели, мы заглядываем ей в глаза и говорим «привет», а сами думаем: мы тут, мама, а ты где? Куда ты ушла? Как ты пропала? Как мир тебя украл? Как это случилось?

Карла первой перешла рубеж между словами и кожей, речью и плотью. Карла вторглась в мамино тело. На прошлой неделе она взяла из ванной бутылку с минеральным маслом, разбавила кунжутным, сняла кроссовки и взобралась на маму, распростертую на складной кровати. Она приказала отцу смотреть, потому что потом его очередь, и отец смотрел.

Карла мяла и лепила тело моей матери, как скульптор, растягивала, как только она умеет, вгоняя силой воли ощущения в ее плоть, в ромбоиды, трицепсы, плечевой пояс и другие места, которые никак не реагировали на прикосновения. Карла посылала в тело мамы свою веру, как лазерный луч.

Все началось на прошлой неделе. Смятение, когда казалось, что все потеряно, когда перед глазами была только мама, застывшая в бассейне без кислорода. В больнице нас встретили Итан (бледный, как кусок жирного бекона, и с капельницей), Дасти и Линдсей — Дасти, испуганно втянув в себя воздух, отворачивается, а потом смотрит в глаза и протягивает Линдсей в качестве утешения.

Были обсуждения и прогнозы, брошюры и психологи, семинары и эксперты. Когда-нибудь функции маминого организма восстановятся. Полностью или частично. На сегодня есть только подрагивания. Мы знаем, что в ее теле заперт страх. Ее глаза открываются и закрываются, но для условных сигналов этого мало. Она вся опутана проводами и подключена к приборам. Мама снаружи — как телефонная распределительная коробка изнутри.

Что бы рассказала она? Пароль стерт.

Всю неделю Карла подносила руку отца к матери, заставляла касаться ее и повторяла:

— Она там, она никуда не делась!

Именно Карла заставила нас говорить с мамой. Мамины глаза пустые, как у рыбы, и нужно очень сильно верить, чтобы увидеть за ними тот же внутренний мир. Карла заставила меня смотреть в эти чужие глаза.

— Поговори с ней, Дэн! Она слышит тебя. Как ты можешь не смотреть в эти глаза, которые с любовью смотрели на тебя, когда ты был маленьким, и не рассказывать, как у тебя прошел день? Поговори с ней, Дэн. Скажи ей, что день был самый обычный. Мы работали. Писали программу. Наш продукт нужен людям, разве не здорово?

И я рассказал все это маме.

Теперь я каждый день держу руку, которая давным-давно держала меня.

Именно Карла осторожно подвела к матери отца и посадила на кровать. «Мистер Андервуд, закатайте рукава. Мистер Андервуд, ваша жена еще здесь и нуждается в вас как никогда».

А вот Баг. Он читает маме воскресные комиксы и изо всех сил пытается сделать Локхорнов[156] смешными. Потом обращается к своей немой аудитории:

— О, миссис Андервуд, я прекрасно понимаю вашу реакцию! Я будто читаю надписи с коктейльных салфеток семидесятых. Должен признать, мне этот комикс никогда не нравился.