Салман Рушди - Ярость

Нила зашевелилась и негромко вскрикнула во сне, что с нею часто случалось.

— Ш-ш… — Соланка погладил ее по спине. — Ш-ш, все в порядке.

Эдди понимающе кивнул:

— Надеюсь, она скоро к нам присоединится, мужик. Я просто жду не дождусь. — Тут он перешел к финальной части своего монолога: — Мы с Милой любим выставлять оценки фильмам. Ужасный, еще ужаснее, ужаснее некуда. Ее послушать, так ничего страшнее нет «Изгоняющего дьявола». Может, слышал, скоро выходит его новая версия. Все, что было отснято, без купюр. У-ух, что за вещь будет! Но я не согласен. Следует обратиться к старой доброй классике, к моему любимому Роману Полански. «Ребенок Розмари», приятель! Та еще детка — по мне! Хотя разве не вы у нас главный спец по деткам, профессор? Я не ошибся? К примеру, деткам, которые сидят у вас на чертовых коленках каждый чертов день. Что? Молчите? Ладно, так и быть, скажу иначе. Вы распускали ручонки и трогали то, что вам не принадлежит. И я считаю, что за это свинство вас надо примерно наказать. Вот. И молвил Господь: «Мне отмщение и аз воздам!» И я говорю вам: Эдди есть возмездие для вас. Профессор, не соблаговолите ли вы признать сейчас, когда мы сошлись здесь лицом к лицу, что именно это и есть наш случай? Мы сошлись лицом к лицу — вы со своей дамой, совершенно беззащитные, и я со своим большущим гребаным ножом. Я, который ждет не дождется случая отрезать вам яйца. Признайте же, что это очень похоже на чертов Судный день!

Киноиндустрия заражает людей инфантилизмом, мелькнуло в голове у Соланки, или же склонные к инфантилизму личности выбирают для себя кинопродукцию определенного рода. Возможно, повседневность, с ее спешкой и перегруженностью, оглушила людей, притупила их ощущения, и они обращаются к упрощенному языку кино, чтобы вернуть себе способность чувствовать. В результате множеству взрослых людей опыт киногероев кажется более реальным, чем тот, который можно почерпнуть в окружающем мире. Для Эдди словесные импровизации в духе киношных злодеев естественнее простой человеческой речи, даже самой грозной. В своих собственных глазах он — Сэмюэл Л. Джексон, готовый пустить в расход очередного мерзавца. Он видит себя «человеком в черном», которому цвет костюма заменил имя, который полосует связанную жертву под мотивчик «Ты меня сразила наповал». Однако нож в его руке самый что ни на есть настоящий. И боль будет самой настоящей. И смерть, которая рано или поздно наступит, тоже наступит не в кино, а в жизни. Молодой безумец, размахивающий в темноте ножом, вполне реален.

Нила проснулась и теперь сидела рядом с Соланкой, натягивая на себя простыню, — совсем как в кино.

— Ты его знаешь? — шепотом спросила она у Соланки.

Эдди расхохотался.

— Ну конечно, милейшая дама, прекрасно знает, — сквозь смех проговорил он. — У нас есть еще немного времени, чтобы поиграть в вопросы и ответы. Мы с профессором коллеги.

— Эдди, — в дверях стояла Мила (алые глаза, синие волосы, настоящая жуть) и с упреком окликала жениха, — ты украл мои ключи. Он украл мои ключи, — пояснила она, обращаясь к сидящему на кровати Соланке. — Должна перед вами извиниться. Он, знаете ли, человек, притом глубоких чувств. Я люблю это в мужчинах. И эти чувства становятся особенно сильными, когда речь идет о вас, профессор. Что, впрочем, вполне объяснимо. А вот нож… Так нельзя, Эдди. — Мила обернулась к жениху. — Не-ль-зя. Как же мы сможем пожениться, если ты угодишь за решетку?

Пристыженный Эдди переминался с ноги на ногу, точно нашкодивший школьник во время разноса директора. Всего мгновение — и взбесившийся пес-убийца превратился в жалобно поскуливающую собачонку.

— Подожди снаружи! — приказала Мила, и Эдди без единого слова послушно поплелся вон. — Он подождет меня на улице, — пояснила укротительница Соланке, полностью игнорируя другую женщину рядом с ним. — Нам надо поговорить.

Другая женщина, однако, не привыкла, чтобы ее оттесняли на задний план, изгоняли со сцены.

— Что значит «украл мои ключи»? Откуда у нее ключи от твоей квартиры? — допытывалась Нила. — Что он имел в виду, когда сказал, что вы коллеги? Что она хотела сказать, когда заявила, что «это вполне объяснимо»? Почему ей надо с тобой поговорить?

Ей надо со мной поговорить, мысленно ответил Малик, потому что, по ее убеждению, я думаю, будто она соблазнила собственного отца, тогда как я знаю, что отец сам соблазнил ее. Я не сразу до этого додумался, долго разбирался, можно сказать, провел полевые исследования. Он драл ее каждый день, как козу, — здоровый мужик, — а потом бросил. И поскольку она разрывается между отвращением к нему и любовью, то с тех самых пор присматривает себе кавер-версии, новые аранжировки, имитации жизни. Она как никто знает пути и обычаи своего века, века симулякров и подделок, в котором синтетика может доставить мужчине или женщине любое известное наслаждение, защитив их от болезни и чувства вины, — лоу-кэл, низкокалорийная, лоу-фай, низкопробная, потрясающе фальшивая версия неудобного, грязного и грубого мира реальной крови, настоящих потрохов. Иллюзорный опыт, который так хорош, что ты готов предпочесть его подлинному. Вот чем я был для нее — суррогатом.

Часы показывали семнадцать минут четвертого. Мила, как была, в плаще и ботинках, присела на край кровати. Малик Соланка застонал. Беда всегда приходит, когда ты беззащитен, и ослепляет тебя, словно любовь.

— Расскажи ей, — потребовала Мила, наконец-то признав существование соперницы. — Объясни, почему дал мне ключи от своего маленького королевства. Расскажи про подушку на коленях.

Было очевидно, что Мила отлично подготовилась к схватке. Она расстегнула плащ, позволив ему соскользнуть на пол, и оказалась в коротенькой кукольной ночнушке. Отличный пример того, что и одежда может быть грозным оружием: раненая Мила скинула плащ, чтобы убить.

— Ну же, папи, — настаивала она, — расскажи ей про нас! Расскажи о своей дневной красавице Миле.

— Да уж, будь любезен! — подхватила мрачная Элеанор Мастерс-Соланка.

Она включила свет и прошла в комнату в сопровождении грузного, седеющего очкарика, моргающего сыча, буддиста чертова, бывшего приятеля Соланки Моргена Франца.

— Уверена, это позабавит всех нас, — продолжила Элеанор.

Отлично, подумал Соланка. Похоже, мы придерживаемся политики открытых дверей. Пожалуйста, проходите все, кто хочет, располагайтесь! Не обращайте на меня внимания. Будьте как дома.

Гладкие каштановые волосы Элеанор отросли. На ней было длинное черное кашемировое пальто со стоячим воротником. Ее глаза сверкали. Выглядит просто очаровательно для трех часов ночи, отметил про себя Соланка. Он также обратил внимание на то, что Морген Франц держит Элеанор за руку, а обнаженная Нила уже поднялась и начала хладнокровно одеваться. Ее глаза тоже метали искры. Про Милу и говорить нечего — та уже явилась сюда, пылая от гнева. Соланка закрыл глаза, лег на спину и спрятал лицо под подушкой от этой неожиданной иллюминации.

Элеанор и Морген оставили Асмана с бабушкой и сегодня днем прилетели в Нью-Йорк. Они поселились в одной из гостиниц в центре и планировали утром созвониться с Соланкой, чтобы встретиться и сообщить ему о наметившихся в их жизнях переменах. (По крайней мере, это Соланка интуитивно предчувствовал, или, лучше сказать, Асман натолкнул его на догадку.)

— Но уснуть я так и не смогла, — сообщила Элеанор подушке. — Тогда я подумала: ну и черт с ним, приедем к тебе и разбудим, ничего страшного. Но ты, оказывается, и так не спишь, вовсю тут развлекаешься. Это большая удача, потому что мне будет намного легче сказать тебе то, ради чего я приехала. — В ее голосе не осталось и следа былой мягкости. Она сжимала кулаки с такой силой, что костяшки побелели. Было видно, что она с большим трудом не позволяет себе сорваться на крик. В любой момент из ее раскрытого рта вместо слов могли вырваться на волю вопли фурии, раздирающие перепонки, разрушительные.

Я должен был это предвидеть, подумал Соланка, еще сильнее прижимая подушку к лицу. Смертный бессилен перед черной яростью бессмертных богов. Вот они — все три фурии, милостивые эвмениды, принявшие облик трех женщин, с которыми неотвратимо свела его судьба. Их черты были хорошо знакомы Малику, но вырывавшееся из глаз пламя не оставляло сомнений, что это вовсе не его возлюбленные, а всего лишь вместилища, которые понадобились злым божествам, чтобы объявиться в Верхнем Уэст-Сайде.

— Да вылезай же ты наконец из постели, ради всего святого! — резко сказала Нила. — Поднимайся на ноги, чтобы мы могли отправить тебя в нокдаун.

И профессор Малик Соланка поднялся под пылающими взглядами женщин, которых он когда-то любил. Некогда владевшая им ярость теперь перешла к ним, Моргена Франца захватило ее силовое поле. Морген, которому нечем было особенно гордиться, кроме, пожалуй, одного: он познал, что значит быть рабом любви. Морген, которому Элеанор доверила свою истерзанную душу и право быть наставником Асмана. Аж потрескивая от переполнявшей его энергии фурий, Морген двинулся к обнаженному профессору, точно марионетка на электрических проводах, и выбросил вперед свою чурающуюся насилия руку. Соланка упал, как слеза.