Дмитрий Тростников - Знаменитость

– Как получится, – огрызнулся я. – А ты не лезь!

Впервые в моей интонации прозвучало столько злости, что Маша не стала перечить. Нам важно было успеть, пока похоронный кортеж не выехал из двора Василича. Но двор был уже пуст. И о том, что здесь только что происходило, можно было судить только по распахнутым настежь дверям подъезда, да по валявшимся кое-где ошметкам траурных гвоздик. 

Мы опоздали. Поэтому о событиях, которые сделали похороны Алеши Козырного легендарными, я знаю только с чужих слов.

Говорят, все было жутко и пышно. Рядом с гробом в трауре стояли члены семьи – то есть Ева Томашевская, Василич, и кое-кто из музыкантов, особенно часто игравших с покойным. Говорят, что Бес тоже флегматично простоял неподалеку все три часа прощания.

Все говорили, что Алеша в гробу выглядел очень спокойным и каким-то маленьким. А мимо него шла вереница людей. Причем большая часть лиц в этой веренице была никому не знакома. Частично приезжие – делегации одесситов и москвичей. Представителей криминалитета тоже набралось немало. Они подходили группами. С пышными венками. Подолгу держали ручки безутешной вдовы. Говорят, Ева идеально справилась с этой ролью. На лице ее была написана такая скорбь, будто и правда скончался человек, которого она отчаянно любила.

Когда прощание закончилось – во дворе стояла тысячная толпа. А все проезды к зданию были заставлены автомобилями. Гроб с Алешиным телом аккуратно вынесли на плечах и поставили в катафалк – специально оборудованную фургоном черную «Волгу». И с этого момента началось зрелище, так поразившее в тот день ленинградцев.

Вслед за катафалком начали пристраиваться «Вольво» и «Мерседесы» авторитетных воров. Уже этого было достаточно, чтобы на процессию обратили внимание горожане, привыкшие оглядываться, стоило в уличном потоке советских машин мелькнуть незнакомым контурам редкой иномарки. Затем следовали черные «Волги», на которых ездила партийная номенклатура. Колонна машин растянулась метров на двести. И ехала еле-еле, блокируя движение остального городского транспорта и непрерывно сигналя.

Опасения Василича сбывались. Главный инцидент произошел, когда процессия выехала на Невский. Светофор сменил цвет, но траурная кавалькада, проехавшая перекресток едва ли на четверть, и не думала останавливаться. Предупредительно сигналя, на проспект выворачивали все новые и новые автомобили, а светофор впустую зажигал свои красные и зеленые лампочки. Движение по Невскому бессильно замерло, пропуская процессию. И это было шоком для многих горожан, понимавших, что едет не правительственный кортеж, а авторитеты совсем другого свойства. Поэтому о похоронах Алеши так много шептались в городе, и с тех пор о них ходят легенды.

Но ничего этого я тогда не увидел. Потому что, пока процессия ехала к кладбищу очень медленно, мы гнали туда же окружным путем, по свободным улицам на такси. Мне было важно опередить всех.

И мы успели. Когда такси затормозило перед воротами кладбища, там стояло всего насколько милицейских машин с мигалками на крышах. А чуть в стороне припарковалась серая «Волга». Тщетно стараясь остаться незаметной, гбшная машина только сильнее бросалась в глаза. Рядом с ней отиралось несколько оперативников, мерзнущих на разгулявшемся ноябрьском ветру. Я сразу обратил внимание – какая диковинная аппаратура стояла прямо на багажнике «Волги». Тогда я еще не видел ручных видеокамер, снимающих сразу на кассету, но понял, что это она и есть. В другой ситуации я бы не поленился рассмотреть технику в деталях. Но сейчас для меня было гораздо важнее, что в кабине «Волги» неприметно сидел майор госбезопасности Соколов.

Он заметил меня и слегка кивнул. Я открыл заднюю дверцу и спасся в кабине машины от пронизывающего холода. На коленях у Александра Николаевича лежала обычная картонная папочка «Дело №____».

– Гангстеры едут. Наш Питер еще такого не видел, – поморщился Соколов. – Скоро кортеж будет здесь.

Мне резануло ухо, как идейный чекист запросто употребляет не официальное имя города Ленина, а жаргонное «Питер», как в среде диссидентствующей интеллигенции. Но я не мог отвести глаз от папки у него на коленях.

– У вас есть для меня документы? – спросил я.

– Сначала твоя подпись, – отставил в сторону свои размышления чекист.

Он открыл папочку. И я с разочарованием обнаружил внутри ее картонных корочек, единственный лист бумаги с машинописным текстом. Не имеющий ничего общего с пухлым, видавшим виды досье на матерого уголовника. Чекист передал мне папочку в   раскрытом виде.

«Я (ФИО) обязуюсь сотрудничать… – пробежал я глазами текст. – Оперативный псевдоним «Упорный»… Предупрежден об уголовной ответственности за разглашение… Куратор – майор госбезопасности…»

Соколов протягивал мне авторучку.

– Сначала вписываете своей рукой фамилию, имя, отчество, внизу ставите подпись, – велел он.

– А где досье на Беса? – спросил я.

– Сначала подпись, – отрезал он.

Я поколебался еще минуту и взял протянутую мне ручку. Я даже начал выводить первое слово, когда почувствовал, как майор на мгновение задержал дыхание и внимательно следит, дожидается момента, когда я все подпишу. И я понял – нет у него никаких документов, он и не собирался их мне отдавать.

– Сначала дайте посмотреть документы на Беса, – попросил я, откладывая ручку и не подписанное заявление.

– В понедельник, – вздохнул Соколов. – Начальство вызвали в Москву, усиленный режим охраны похорон генерального секретаря. В понедельник согласуем…

Я все-таки не поверил своим ушам. И пару секунд еще сидел, переводя дух. Потом открыл дверцу машины.

– Ты очень меня разочаровал, Сергей! Теперь пеняй на себя! – еще успел крикнуть мне вслед майор.

Но я уже выскочил из «Волги», как ошпаренный. Задыхался, хватая ртом порывы холодного ветра. Все мои планы и заготовки пошли прахом. В голове не осталось ни единой зацепки, как поступить, когда Бес появится здесь. Я просто шел к воротам кладбища и старался дышать ровнее.

– Ну как? – Старкова снова оказалась рядом, стараясь заглядывать в глаза. – Что тебе сказали?

Траурный кортеж показался в глубине улицы. Колонна приближалась.

– Тебе ничем не помогут, – упавшим голосом пробормотала, догадавшаяся Старкова.

Стараясь не встречаться с ней взглядом, я вытянул сигарету из пачки. Хотелось успеть покурить, прежде чем все начнется. Еще я незаметно проверил, как держится в рукаве молоток – мое оружие «последнего удара». Страха я не ощущал совершенно. Наоборот, вместо страха откуда-то взялась бодрость. Еще никогда моя жизнь не была настолько в опасности. А я совершенно этого не ощущал. Просто знал, что вот сейчас все решится. Знал, что предстоит действовать. А значит, больше не придется изводиться ожиданиями и мучиться колебаниями. Пришло настоящее спокойствие – будь, что будет. Только хотелось, чтобы все началось и закончилось поскорее.

– Господи, тебя же убьют! – всхлипнула Старкова. – Зарежут как мальчишку.

– Не каркай! – оборвал я ее.

Но глядя, как Маша отшатнулась в ужасе даже от собственных слов, мне стало совестно.

– Все будет нормально, – соврал я. – В такой толпе народа никто мне ничего не сделает. Свидетели кругом…

– Бесу наплевать на свидетелей! – зло вскрикнула Старкова. – Какой же ты все-таки!.. – она не договорила, с досадой мотнув головой.

Катафалк притормозил у ворот кладбища. На его крыше были закреплены две мощные колонки. Из которых громко звучал голос Алеши Козырного, распевающего блатную песню.

– Я поставил фрайера на гоп! Фрайер оказался жирный клоп! – разносилось на всю округу.

У меня аж мороз по коже пошел. Они все-таки устроили это надругательство, и не собирались его прекращать.

Остальные машины должны были остаться здесь – дальше процессия пойдет пешком. Рядом с нами остановилась длинная «Чайка». Не самая новая модификация – шестидесятых годов, но блеск хромовой решетки радиатора и неповторимые остроконечные обводы фар только подчеркивали классический шик советского лимузина для партийных бонз. Задняя дверца распахнулась, и оттуда показался грузинский вор в законе Дато Южный. Без шапки, не взирая на морозец, в расстегнутой дубленке, он бросил короткий любующийся взгляд на роскошный автомобиль, по-видимому, свое недавнее приобретение.

– Здравствуй, дорогой! Горе-то какое! – поравнявшись со мной, воскликнул Дато с грузинским акцентом. – Слезы на глаза наворачиваются, когда вспоминаю дорогого покойника. Как он пел! Даже по-итальянски мог не хуже ихнего Челентано!..

Площадка перед входом быстро заполнялась машинами. Я кусал губы, не представляя, как заставить замолчать эти колонки, в которые заточили голос Алеши. Техника звукозаписи заставляла мертвого певца против его последней воли делать то, что живьем от него никто не смог бы добиться. И кроме меня это некому было остановить.