Жан-Луи Кюртис - Мыслящий тростник

— У тебя есть сведения об Иветте? — спросил он сухо, не глядя на нее.

— Да.

— И что же? Где она сейчас?

— Кажется, собиралась на пасхальные каникулы в Нормандию…

— С кем?

— С Реми Вьероном, — ответила Дельфина едва слышно.

— Отлично. Стало быть, домой она возвращаться не намерена?

— Не знаю. И сама она, наверное, тоже не знает. Да и как бы ты ее принял?

— Я не желаю ее больше видеть, — сказал Марсиаль, не повышая голоса.

Воцарилось долгое молчание. Потом Дельфина встала и начала убирать со стола. Глаза ее были полны слез.

Так вышло, что в страстную субботу Марсиаль оказался дома один.

Этого не случалось уже много лет, и, главное, в таких обстоятельствах — его покинули все. Лашомы уехали, Дюпре тоже. Все эти люди при малейшей возможности спешили убраться из Парижа. У каждого было какое-нибудь загородное владение, заново отстроенная ферма где-нибудь в Нормандии, крохотный Трианон имущих классов. А не то они уезжали на три праздничных дня в Довиль (как, например, Лашомы). Не переоценил ли Марсиаль свои силы, полагая, что легко перенесет одиночество в эти три долгих пасхальных дня, три слившихся воедино воскресенья, когда наполовину опустевший Париж отдан во власть весеннему потоку туристов? Марсиаль ни разу в жизни не оставался совсем один. И сначала при мысли об этих трех надвигающихся и ничем не заполненных, днях, об этой пустыне, которую ему предстояло пройти, он почувствовал любопытство, хотя и слегка оробел, как если бы готовился в неизведанному искусу, чреватому разнообразными возможностями, которые могут осуществиться, если у него хватит смелости и ему повезет. Что ж, природа его не обделила. И деньги у него есть. Итак, обедать он будет в лучших ресторанах. Пойдет в кино: кинематограф — одно из немногих мест, куда можно пойти одному. Будет шататься по улицам хоть до утра, но рано или поздно встретит женщину своей мечты и познает безумную страсть, исступление… Если же он ее не встретит (Марсиаль начал сомневаться в том, что его мечта слоняется ночью по улицам в ожидании, что ее кто-нибудь подцепит), что ж, найдутся другие. Пусть эти три дня станут сплошным пиршеством секса.

Марсиаль принял ванну, тщательно привел себя в порядок. Со всех сторон оглядел себя в зеркале, в тысячный раз с сожалением подумав, что природа с царской щедростью одарила его почти совершенным телом, а он холил его мало и от случая к случаю. Он обязан был тщательно поддерживать это совершенство и тогда до конца дней оставался бы прекрасной статуей, какой был в двадцать лет. Тело — наш самый верный союзник… Марсиаль задумчиво оглядел свой пенис. Марсиаль всегда поддерживал с ним самые дружеские отношения, считая его почти что живым существом, только что не вел с ним бесед. «Неужели и ты предашь меня в один прекрасный день?» — меланхолически подумал он. Но нет, врачи на этот счет единодушны: в сексуальной жизни мужчины не происходит ничего похожего на женский климакс. Странно, как подумаешь, что эта функция организма сохраняется, когда все прочее становится жертвой распада. Словно человеческая личность — ничто, а род человеческий — все. Недаром древние обожествляли фаллос, считали, что в нем заложен высший смысл жизни.

Позавтракав в одиночестве на кухне, Марсиаль решил что-нибудь почитать: как бы то ни было, духовная жизнь сохраняет свои права. Выбор его пал на книгу о китайской революции, но он никак не мог на ней сосредоточиться. Китайская Красная армия Марсиаля не интересовала. Он считал, что ее солдаты слишком склонны к крайностям, ожесточены и вдобавок ко всему невыносимо скучны. Он поискал на полках у Жан-Пьера чего-нибудь более забавного — ну, хотя бы какое-нибудь эротическое сочинение. А что, если взять «Философию в будуаре»? Он раскрыл книгу наугад, прочел три-четыре страницы. Нет, тоже скучища. Немногим лучше Китайской Красной армии. Неистовые тирады вперемешку с отвратительными жестокостями… У Марсиаля не было ни малейшей склонности к садизму. При одной мысли обо всех этих орудиях инквизиции: хлыстах, клещах — у него кровь стыла в жилах. Как можно испытывать наслаждение от страданий или унижений другого человека? Непостижимая тайна зла… Марсиаль определенно предпочитал Рабле маркизу де Саду. Веселые непристойности — вот это да! Но в библиотеке его сына произведений в таком духе не обнаружилось. Эротика интеллектуальных левых не радовала — Жене, Клоссовский, Батай… Не нашлось здесь даже ни одной книги Генри Миллера — этот хоть был забавным, в нем ключом било жизнелюбие.

Наконец Марсиаль отыскал томик Марселя Эме и решил почитать до обеда, но мыслями он был далеко. Дельфина, наверное, уже приехала в свой ашрам где-то в Турени. Он попытался представить себе, что за люди эти святые женщины и ясновидцы (в группу входило также несколько мужчин). Вначале он решил — отсталые люди, попавшие в лапы шарлатана. Но теперь он был в этом не так убежден. Дельфина вовсе не была отсталой. Уж она-то не принадлежит к числу тех женщин, которые, развесив уши, внимают разглагольствованиям лже-пророка. Но тогда выходит… Выходит — понять невозможно, но и просто отмахнуться тоже нельзя. Многие люди верили во что-то иное, в конечную истину, которая не всегда совпадала с персонифицированным богом западных вероучений. Восточным мистикам доступно познание, которое выходит за пределы чувственного мира. Может, в нас существуют тайные зоны, где дремлют ростки неведомых знаний… Но конечно, эта область духовной жизни навсегда закрыта для него, Марсиаля. Нет у него призвания… Слишком он погряз в материальном, слишком погружен в имманентность… Он осужден томиться в преддверии рая, подобно некрещеным младенцам и язычникам… Вот почему, наверное, в последние месяцы ему казалось, что Дельфина отдаляется от него: ее поглощали проблемы, не имевшие никакого отношения к их совместной жизни. Она была посвященная, гностик, она обладала высшей мудростью, а он все еще барахтался в низменных мирских треволнениях..! Выходит, эти два года он оставался римским легионером, громогласным и заурядным, и даже не подозревал, что женат на жрице…

К середине дня, не в силах больше выдержать одиночество в пустом доме, Марсиаль отправился прогуляться в Булонский лес. Все что угодно, лишь бы не это одиночество! Ходьба подействовала на него благотворно, природа тоже, пусть даже весьма цивилизованная природа Булонского леса. На деревьях набухали почки, уже запахло соками, вот-вот расцветет весна. Марсиаль вдыхал свежий воздух, ласково проводил ладонью по коре деревьев, вырвал пучок травы и сжевал травинки. «Мне надо было быть крестьянином, как мой дед, жить в деревне, стать частью земли, которую я возделывал бы». Будь Марсиаль крестьянином, он бы во что-то верил — в богов домашнего очага, в Пана, в жизненную силу, от которой прорастают зерна злаков, в вечную смену времен года, и этой веры хватило бы, чтобы заполнить его жизнь. А еще лучше было бы родиться лисой, барсуком или зайцем. Звери не знают, что умрут, не задумываются над своей судьбой. Сознание — истинное проклятье. В сущности, куда лучше жить «растительной жизнью», как выражается Юбер. Мыслящему тростнику кичиться нечем.

В шесть часов Марсиаль зашел в кафе на Елисейских полях выпить аперитив. Там по крайней мере можно полюбоваться уличной толпой, почувствовать свою причастность к жизни.

Конечно, настоящей причастностью к жизни это не назовешь. Стеклянная стена террасы отделяла Марсиаля от прохожих. Точно космонавт из своей кабины, он наблюдал обитателей загадочной планеты. В каждом из этих безымянных прохожих был заключен целый мир зачаточных образов, побуждений и неоформленных мыслей: тут были и жалкие или чудовищные желания, и безумные мечты, и несостоявшиеся преступления. И все эти люди были охвачены лихорадочной суетой: встречи, замыслы, работа и досуг, еще более утомительный, чем работа. Преходящие пустяки они приравнивали к вечности. К 2000 году двух третей этих людей уже не будет на земле да и вообще нигде не будет. И нет среди них ни одного, чье внезапное исчезновение здесь, посреди улицы, хоть в отдаленной степени повлияло бы на ход мировых событий: человечья трясина тотчас сомкнется над крошечной пустотой, и никто ничего не заметит.

Марсиаль поужинал без всякого аппетита. Зато с умыслом много выпил — бутылку бордо, стакан водки. Он никак не мог решить, стоит ли ему пойти в бар на Бульвары, где обычно он находил женщин.

Он почувствовал, что и к этому у него пропала охота.

Вот так всегда. В воображении все прекрасно. Сулишь себе сказочные наслаждения, а на деле — разочарование, безразличие, унылая техника. Порой это даже становилось тягостной повинностью — ты и рад бы отказаться, да самолюбие, остатки уважения и просто внимание к партнерше побуждают тебя против воли идти до конца. Чего стоит плотский акт, если он лишен даже капли нежности и поэзии? Нет, право, у Марсиаля в этот вечер не было никакой охоты заново разыгрывать грустный скетч. Он пошел в кино посмотреть вестерн. «Да что толку-то! Если уж и любовь мне опостылела, что же мне остается?»