Михаил Орловский - Военно-медицинская акаМЕДия

— Ах, — слышит в трубке усталый диспетчер, — приезжайте, милы люди. Сердце болит, аж спасу нет. Помоги, родная медицина, помираю.

Кардиологический вызов нельзя не принять. Да и разговоры с пациентами на плёночку записываются. И диспетчер, несмотря на избитый адрес, шлёт к бабуле автотранспорт с медиками. Извиняется, конечно, но шлёт. Ничего не попишешь. Уже почти все бригады в окрестности у неё побывали. И не раз. И не два. А тут мы на практику пришли. Цикл у нас трёхнедельный, скоронемощной. Можно, в общем, любые дырки затыкать. Вот нас и послали к ней. К скучавшей.

Выехали мы с напарником на вызов. Заходим к старушке и наблюдаем картину: лежит клиентка на топчане, охает, грудь свою левую жмёт и причитает. Ну, я, недолго думая, приказываю клиентке: «Давайте, дорогуша, снимайте штаны. Сейчас укольчик вам сделаем, и все пройдёт». А сам уже грешным делом думаю, как бы за дефибриллятором бежать не пришлось. Бабулька, заслышав про укол, с готовностью вскакивает, разворачивается и спускает штаны-труселя. Я и мой юный фельдшер чуть на пол не сели от дикого приступа шока. У старушки, извините, на заднем месте зеленкой написано предупреждение: «Не верьте ей, бабка врёт!»

Другими глазами посмотрел я на бабульку. После осмотра набрал физраствора (это вода такая, стерильная) и укол сделал.

— Ой, спасибо, милок, — залепетала захворавшая. — Сразу легче стало.

— Эффект плацебо, — тихо ответил я и уже громче добавил: — На здоровье, бабуля.

С тем и уехали.

Через пару дней дают похожий вызов. Вечер, сигнал от диспетчера.

— Снова истерики беспокоят, — поясняет она. — Вам, как молодым, и карты в руки.

Мы садимся, едем, трясёмся. По прибытии наблюдаем клиентку. Женщина в климактерическом периоде с аналогичным позавчерашней бабке синдромом. Крайне капризная. Достает три ближайшие подстанции уже вторую неделю. Вызывает неотлогу по три-четыре раз за день. Причина, как правило, проста — померить давление, а вдруг высокое. Приезжает очередная бригада, то бишь мы. Измерив артериальное давление, выясняю, что оно и в самом деле оказалось повышенным. Но, учитывая анамнез, я остаюсь при своей запланированной тактике. Разобрав на столе склад пустых ампул из-под снотворных, магнезии и седуксена, накопившиеся за прошедшие дни (столько лекарств даже медицинский шкаф не выдержит, не то что человек), начинаю набирать любимую магнезию. Ну, плюс витаминчиков прибавил, чтобы лечение чувствовалось.

— Доктор, — раздеваясь, обращается ко мне обколотая. — Только вы мне сделайте спиртойодовую сеточку на укол. Мне вчера сделали, так хорошо стало.

Вздохнув и толком не поняв, что ещё за сеточка, покорный судьбе доктор-интерн подходит к внушительному полупопию и прицеливается иглой, будто метатель копья. Уже готовый заколоть, он тормозит и видит ту самую сеточку, о которой лепетала пациентка. Врач теряет речь и роняет шприц. И лишь глаза бегают по ничем не прикрытой полупопице. В верхнем наружном квадранте правой ягодицы жёлто-бледными йодовыми разводами написано: «СВОЛОЧЬ».

Ну что тут сказать?

Последняя пациентка, с позеленённым «багажником», тоже получила свой физиологический раствор в ягодицу. Ишь чего придумала, препараты на неё попусту переводить. Раз не хвораешь, то получи внутримышечно святую водицу: натрий хлор ноль девять процента. Нечего нам тут симулировать. Я ещё с флотской практики не терплю граждан-симулянтов. Между прочим, в армии за подобное — статья. Как ровно и за аггравацию (преувеличение симптомов болезни). Вот бы на гражданке ввести нечто подобное. Но нет. В хрониках наших дней даже за ложный вызов тяжело привлечь к ответственности. Да и вызовы-то подобные никто ложными не считает.

Полным ходом стелилась интернатура, а я, проникшись духом неотложной помощи, уже устроился работать на «скорую». Дежурства мои оказались полставочными, осуществлялись исключительно ночью и проходили на N-ной подстанции. Больные, покалеченные и внезапно захворавшие — все звонили к нам. Тяжко, разумеется, после учёбы ещё и на вызовы ездить, но опыт обретался бесценный, да и копеечка какая-никакая капала. Капала и карман пополняла.

В то рядовое дежурство поставили со мной свежеиспечённого фельдшера, недавно распрощавшегося с учёбой по «скорой помощи». После учёбы фельдшер, само собой, прибыл исполнять свой неотложный медицинский долг к нам на подстанцию. Фамилию его наверняка не скажу, да это и неважно. В памяти отложилось лишь то, что кончил он среднестатистическое медицинское училище и с первого дня работы всему-всему удивлялся.

Например, он спрашивал меня:

— Михалыч, вот как так можно ездить на вызовы лишь с анальгином? — Снабжение тогда хромало больше, чем сейчас.

Или интересовался:

— А почему бабушки с порога предъявляют не жалобы, а что-нибудь рассказывают про детей, внуков и соседей?

И ещё не понимал:

— Почему студентов отправляют на вызовы, и как я, будучи в интернатуре, третий месяц работаю на станции врачом?

Ну а больше всего, когда он попадал не в мою смену, его поражало то, что некоторые сотрудники без стыда и совести продают лекарства (а некоторые со стыдом и совестью):

— Представляешь, — твердил он мне, — Петрович предложил анальгин — бесплатно или нормальный укол за стольник!

Правда, последнее негодование почти сразу исчезло после созерцания своей первой фельдшерской получки. Но и после зарплаты удивления фельдшера не прекратили изобиловать наружу. Так, у моего коллеги случился экзофтальм, когда их бригада торопилась на вызов с включёнными сиреной и мигалками.

— Он же нас видел, почему не пропустил? — недоумевал фельдшер и, открыв форточку, орал вслед водителю-хаму: — Гнида!

Но истинный шок фельдшер испытал при перевозке агонирующего больного. Несмотря на свободное движение, их машину остановили (Внимание! Подобное возможно только у нас) для пропуска местного чинуши.

— Подумаешь, умирающий, — говорил инспектор милиции. — Тут слуга народа едет, он же о вас, несчастных, печётся.

Дальше без комментариев.

После случая с чиновником основная часть удивлений у фельдшера исчезла. Он просто перестал многому поражаться и на мир взглянул через грязное стекло «скорой помощи». Хотя угольки удивления в нём ещё догорали.

В то ночное дежурство со мной пришёл конец и его остальным удивлениям. Только мы, было, уснули после очередного маразматического вызова, как нас толкает в бок диспетчер. Вставайте, братцы. Вызов на квартиру. Повод: «Ребёнок, четыре года. Кричит». Вообще-то, в четыре года человек, если он не идиот, способен внятно объяснить, что у него не так. Мы с новым коллегой, проклиная мироустройство и собственное призвание, сели в промерзшую машину и поехали по указанному адресу.

На улице ночь. Машин — ноль. Чиновники сладко спят, и лишь отдельные лица с полосатыми палочками ловят одиночных водителей с целью вытрясания денежки. Нашу «скорую» с тоской провожают глазами, как бы сожалея, что с нас взять нечего.

Миновав ментработников, подъезжаем. Второй подъезд. Девятый этаж. Лифт, по закону жанра, не работает, поэтому мы, перебирая сонные ступеньки, «заскакиваем» на финальную площадку. Стучим, звоним и скребёмся в дверь. Открывают. Как оказалось, к моменту нашего прибытия, кричали и мама и папа (молодые супруги, потомственные.). Ребёнок не кричал. Он хотел спать. Ну, скорее всего, ещё и немного трапезничать. При сборе анамнеза выяснилось, что мальчику просто приснился страшное видение, и он, проснувшись, закричал от страха.

…Мы вышли из подъезда. Уставшие и нервозные. Ругаться мозг уже не мог, он просто выл от тупизма отдельных граждан. Бравый фельдшер, казалось, выглядел сильно озадаченным. Он мялся минуту у машины, нервно курил и как будто боялся что-то спросить. По его лицу чувствовалось, что его накрывают самые смелые предположения. Наконец, он-таки озаботился вопросом и отважно шагнул вперёд. Тронув меня за плечо, он почти проревел:

— Неужели на «ноль три» такие вызовы принимают?

— И не такие принимают, — ответил ему я.

— И даже не спрашивают, что случилось, жалобы там, анамнез? — не мог успокоиться фельдшер.

— И более очевидные вопросы не задают, — устало подтвердил я.

— Ну а… — Он сам оборвал себя на полуслове и начал ходить вдоль машины. Чувства боролись в нём. Это легко угадывалось по неровным отпечаткам ног, оставленным на свежевыпавшем снегу.

Наконец, всё же не поверив мне, фельдшер решил найти независимого эксперта. Он твёрдо подошёл к телефону-автомату, снял трубку и набрал «03»: