Валерий Попов - Горящий рукав

Болонина, и вместо отдыха с красавицей-женой поехал бы он у меня в

Зеленогорск грузить холодильник. Но я, увы, не такой.

– Чего это холодильник у тебя открыт? – он сам заметил.

– Да сдох, представляешь. А тут дочурка обещала приехать, гостинцев привезти! А здесь ничего в округе нет ближе Зеленогорска!

– А… – Саша сказал. – А сегодня, представляешь, день рождения

Володи Склярского! Поздравим его?

Стал нажимать кнопки на мобильнике. Золотого Володю Склярского, директора "Бродячей собаки", как не поздравить? Хотя, будь я сильный, а значит, успешный человек, вместо своего пресловутого дня рождения поехал бы он у меня в Зеленогорск, холодильники грузить! Но я не такой.

– Володя! Дорогой! Поздравляем тебя!

– Спасибо, ребята!

И как-то лучше стало на душе: все же есть друзья, которых люблю я, а они меня… хоть холодильники и не возят, замечу вскользь!

– Ладно! – Болонин поднялся. – Зайду еще на комаровское кладбище, корешей навещу.

Да. Немало там уже наших!

Что ж, и мне собираться пора. В смысле – пока не на кладбище, а за холодильником. Кряхтя, напялил башмаки, проводил Сашу до калитки. И сам потек. Поехал все же не в Зеленогорск, а в Питер. Все же не в

Зеленогорске я жил и блистал, а в Питере – неужели там не осталось ничего от жизни моей? Вдруг на что-то нарвусь полезное, нажитое, о чем забыл А оно тут как тут. "Здравствуйте, чего пожелаете?

Холодильник? Нету проблем!" Только что это за джинн из кувшина может быть? Не помню такого! Только то существует, что сделал ты… А я больше по духовной части старался. Даже машины нет – хотя почти у всех она есть! Но это уж ты сам разгильдяй!

В электричке я сел у открытого окна – даже не открытого, как оказалось, а выбитого. Не было даже рамы. Раздолье. Ветер трепал волосы. И все проплывало так близко – дотянись рукой. Ехал тут неделю назад – все пространство вдоль полотна светилось розовыми высокими канделябрами иван-чая. Словно вдоль длинной клумбы проходил путь. И вот – от этих сияющих свечек остались только верхушки, и то изредка. В основном – цветы сменились бурыми метелками. И от моей жизни остались метелки.

Окраины начались. Между насыпью и стеной какой-то фабрики мелькнуло гнездо бомжа, свитое из строительных отходов, – и там, в этом узком пространстве, было солнечно и тепло. Вон он как раскинулся вольно! И все – проехали этот уголок счастья. Была зависть к нему: живут же люди!

С таким настроением дела не делаются. Заходил в магазины, смотрел на новые холодильники… не холодильники – ледяные дворцы! "Скока, скока?.. Извините". Пытался какие-то лазейки найти. Но в наши дни грубое советское хамство продавцов сменилось хамством вежливым.

"Знаете, больше ничего не можем вам предложить. Доставка? Нет, доставкой мы не занимаемся. А как? Извините, я должен отойти".

Удрученный, выходил я от них. Да. Жизнь прошла. Не мимо, конечно, но прошла. Нынешнему поколению мы не нужны!

Постоял на Аничковом мосту. Здесь шел я школьником, с отчаянием думая, что останусь всегда несчастным. "Я молод был, безвестен, одинок", как сам Бунин писал, о чувствах своих, на этом мосту. Здесь я был и счастлив, видя, как красивая девушка, выйдя с первой моей книгой из "Книжной лавки", читает ее своему ухажеру, и тот хохочет.

Что, собственно, надо еще? Помню, поразила меня тогдашняя моя мысль: прыгни сейчас в Фонтанку и утони. Лучшего момента в жизни, чем этот, не будет никогда! И прав был. И вот через сорок лет я на том же самом месте – вовсе не молод, не вовсе безвестен, но так же одинок перед своими проблемами. Подул ветер, выбивая слезы.

Вспомнил, как, выступая в Нью-Йорке, злобно поглядывал на красивую, даже роскошную пару в углу – красавец и красавица! Они-то зачем здесь? Пойти, что ли, больше некуда? И вдруг в конце они подошли и сказали, что, уезжая в Америку, из всех книг взяли только мои.

А однажды на радио я вдруг увидал, как два молодых оператора за стеклянной стенкой машут мне рукой. Когда я закончил вещать, они ко мне подошли: "Знаете – мы буквально по вашим рассказам живем!

Недавно ездили в Литву, на остановке зашли в буфет, отстали от автобуса. Шли пешком – жуткий мороз, подходим к какому-то селу, табличка – "Ужупис". Захохотали: как в рассказе Попова все!"

Пока до дома добрел – слезы высохли. Лучший угол на свете – Невского и Большой Морской, желтый петербургский дом, дивный образец классицизма. Мощно раскинулся на обе улицы. Я постоял, повздыхал. С какой лихой удачей сюда въехал когда-то! Теперь – на лето сдал его худой, иссушенной иностранке, которая занимается, как сказала она, сольными танцами и поэзией. В начале брюзжала она, что ей не нравится, – я вздыхал, расстраивался, но потом она такой там срач развела, что уныние сменилось яростью. Поклялся больше не заходить к ней. Прохожу мимо. Но – тяжело. Еще долго ей тут! Чем я вынужден заниматься, выпустив тридцать книг, которые не залеживаются ни в библиотеках, ни в магазинах? Свою квартиру сдавать!

Этот исторический угол, с круглым фасадом бывшего Благородного собрания, многое уже видел – но немало и увидит еще! Когда я сюда переехал, над бывшим Благородным собранием торчали буквы: "Кинотеатр

"Баррикада". И мы иронизировали: на таком красивом углу, кроме

"Баррикады", ничего не придумали! И вот – дождались! Здание уже давно закрыто фанерой с нарисованным фасадом – будет отель. Зато напротив, на моем углу, появилось бистро "Барракуда". Тоже – не придумали лучше названия для знаменитого исторического угла! Вместо

"Баррикады" вылезла "Барракуда". "Баррикада" – "Барракуда"! И все!

Нюхнул на прощание петербургского воздуха. Горький! На всем

Карельском перешейке в это невероятно засушливое лето горят леса, но гарь скапливается почему-то в городе. Грязные слезы текут. Ну все, надо возвращаться. Здесь тебе уже нечего ждать.

Поезд был набит возбужденной молодежью с огромными рюкзаками. Песни, разговоры… Но лучше не слышать их! "Ну, короче, он… я, короче… реальная рыба!" Прощай, племя, младое, незнакомое!

Вышел на комаровскую платформу уже затемно. Шел в толпе.

– Валерий Георгиевич!

Вздрогнул, оглянулся. Катит чемодан на колесиках Дима Константинов.

Приятный молодой человек. Тут вообще в Комарово, надо сказать, осталась какая-то приятность, осадки интеллигентности. Публика хоть и незнакомая в основном, но воспитанная, культурная. Сразу не уничтожить это. Дима подошел.

Помню, лет пятнадцать назад позвонил мне его отец, Владимир

Константинов, который вместе с Борисом Рацером составлял весьма успешный тандем драматургов.

– Извините, мы не знакомы, но не могу вам не позвонить. Мы с сыном

Димой оказались тут в доме отдыха и случайно почти взяли в библиотеке вашу книгу, прочитали мгновенно – и не могу удержаться, звоню вам… замечательно!

Так что жизнь не совсем зря прошла. И вот ее отзвуки… Дима. Хороший мальчик. Несколько раз помогал нам переезжать с дачи, вез на своей машине. Но сейчас – что я с ним пойду, буду жаловаться?

– Вы откуда-то издалека? – Я кивнул на чемодан его.

– Нет, из города.

– Хорошо! – кивнул я.

Видно, привез что-то дельное. И я сейчас пойду рядом с ним и буду жаловаться на жизнь? У каждого свое. Время покупать холодильники, время ломаться им!

Пошли по дорожке.

– Купил кое-что по хозяйству, – вежливо Дима объяснил. Понимал, что нельзя молча идти, надо разговаривать. – Еще холодильник новый купил, – он улыбнулся, – но дотащить не смог. Привезут завтра.

– Дима! – воскликнул я. – А старый вы куда?

Он удивленно на меня глянул:

– Ну, вынесу куда-нибудь. А что?

Мостиками через лесные канавы, заметил я, старые ржавые холодильники лежат!

– Дима! А не могли бы вы мне старый ваш холодильник отдать?

– Очень меня этим обяжете, Валерий Георгиевич! Может, потом в музее он будет стоять – с табличкой: "Холодильник, который подарил Дима

Константинов Валерию Попову".

– "…который жил в "будке" Ахматовой! – подхватил я. – Вот так и пишется история литературы!

Мы засмеялись. Постояли на развилке.

– Так я вас завтра жду, Валерий Георгиевич. Только не очень рано.

Тележка имеется?

– Есть!

По аллее сосен, вдыхая дивные запахи, я вприпрыжку бежал. Топая, взошел на террасу, зажег свет. На месте сдохшего, маленького, обцарапанного новый ослепительный холодильник сиял!

Дима уже привез? Каким образом? Стоял оторопев.

Жена вышла потягиваясь.

– Это… как? – Я показал на холодильник.

– А-а-а. Это Саша Болонин привез, с каким-то мужиком. – Она зевнула

– Я спросила у Саши, сколько должны, а он говорит: "Нисколько.

Подарок". И сам сияет.

– Есть! – Я кулаком в холодильник стукнул, едва не проломил. – Есть еще жизнь на земле!

А есть еще и вторая жизнь! И у писателя этих "вторых жизней" навалом!

…За окном торчали из пушистых болот тоненькие березки. Вольготно развалясь на полке, наблюдал я чахлые северные леса – раньше не знал, что они такие чахлые, и вот узнал. Задрав ноги в теплых носках, лениво мяли с моим другом и коллегой Сашей Мелиховым любимый вопрос: почему литература сейчас такая "не наваристая"? Потому что никто не хочет вариться! В наши дни можно стать писателем, ничего не пережив, – пережевывают давно написанное, из жеваной бумаги книги лепят и заполняют ими полки. Живое изгоняется, если вдруг и явится по недосмотру. Живое неуправляемо, непредсказуемо, а нужны серии, просчитанные на компьютере, – легко делать и легко продавать. Книга должна обходиться как можно дешевле – так что не до жизни им, успевай лепить! Высказал я накипевшее – и куском белой курицы закусил! Глянул, приподнявшись, в окно… Станция. Тихий дождь моросит. Ничего сейчас не зависит от тебя! Единственная серьезная проблема: курицу сейчас доесть или на вечер оставить? Люблю купе. От своих проблем уехал, к чужим еще не доехал. Счастье!