Мюриэл Спарк - На публику

К тому времени, когда появились приехавшие прямо из аэропорта родители Данайи, большая часть репортеров разошлась перекусить, а те немногие, что задержались, едва успели наспех сфотографировать эту чету, чем и должны были ограничиться. Супруги Лайтенс и сопровождавший их шустрый молодой человек, по-видимому американский консул, торопливо вошли в здание под эскортом полицейских, только что подоспевших сюда, так как в участок сообщили, что около больницы собирается толпа.

В половине четвертого, когда к дверям больницы прибыла Аннабел, здесь оказалось еще больше полицейских. Репортеры и операторы вернулись в полном составе. Отряды прессы и полиции окаймляла многочисленная в воскресный день толпа туристов.

Выйдя из машины, Аннабел откинула назад свою черную вуаль. В руке у нее был букетик желтых роз. Она приехала без провожатых.

— Почему вы навещаете Данайю, Аннабел?

— Аннабел, миссис Кристофер, вы были знакомы раньше с этой девушкой?

— Вы знали, что она бегает за вашим мужем? У них что-то было? Как вы к этому относитесь, миссис Кристофер?

— Что вам известно об остальных женщинах?

— Вы знаете, как их зовут?

— Что вы можете рассказать о позавчерашней оргии?

Чуть заметно улыбаясь, она оглядела терпеливых полицейских, и напиравших сзади репортеров, и теснившуюся за ними толпу зевак, разраставшуюся на глазах: из ближних лавок спешили какие-то юноши, женщины в передниках торопливо перебегали через дорогу. Прохожие и раньше часто узнавали Аннабел на улице, но никогда еще вокруг нее не собиралась целая толпа. Она обратила внимание, что большая часть журналистов — итальянцы; заодно бросила взгляд и на больничные окна: почти из каждого выглядывали головы и лица. Она и им послала свою скорбную улыбку. Потом, улыбнувшись всем вокруг, как улыбается мать осиротевшим детям, она произнесла по-итальянски со своим стрекочущим акцентом:

— Я хочу навестить Данайю, потому что я ее простила. Никаких оргий не было, кроме той, которую бедняжка сама себе устроила. Что касается остальных женщин... — Аннабел на мгновение задержала взгляд на букете, потом решительно тряхнула головой, — я прощаю им всем. Даже той, что повинна в гибели моего мужа. Мой муж умер в храме мучеников мученической смертью. Я прощаю его убийцам.

Она опустила на лицо легкую, как облачко, вуаль. «О-о-о!» — откликнулись сочувственным вздохом женщины в задних рядах. Камеры всхлипнули. Аннабел вошла в ту самую больницу, в которую два дня назад ее привозили опознать тело мужа.

— Ты была великолепна, — сказал ей потом Луиджи, видевший эти кадры в вечерней телепрограмме.

Но Аннабел еще предстояло провести двадцать минут у постели Данайи.

— Я так благодарна, — растерянно улыбаясь, слабым голосом произнесла Данайя и закрыла глаза.

Мать девушки, измученная путешествием в самолете и волнением, но все же более миловидная и изящная, чем одурманенная, больная дочь, стараясь быть любезной, повернулась к сиделке и сказала: «Она говорит, что благодарна вам. Мы тоже вам благодарны. Мы...» Она вдруг сообразила, что та не понимает по-английски. Аннабел, стоявшая в черной вуали перед кроватью, на которую положила букетик желтых роз. перевела ее слова.

Сиделка пояснила Аннабел, что девушка все время повторяет, что она благодарна. Ответ сиделки Аннабел, в свою очередь, перевела на английский, и миссис Лайтенс вдруг осенило: «Постойте, так ведь это ей велел психиатр. Еще на родине с тех пор, как она подверглась психоанализу, она, помнится, всегда отвечала нам, что благодарна, когда мы ее спрашивали, как она себя чувствует и как ей живется в Нью-Йорке (это уже после того, как она переехала туда с севера и сняла квартиру); она только и делала, что повторяла: «Я так благодарна». Нам это казалось довольно странным».

Девушка открыла глаза. Врач в белом халате ввел в палату мужчину, еще нестарого, но с морщинистым лицом. Мужчина еле держался на ногах, но видно было, что это временный упадок сил. Это был отец Данайи. Он сказал жене:

— Доктор считает, что опасность миновала. Прекрасный врач. Прекрасная больница.

Он взял дочку за руку и спросил, явно не ожидая ответа:

— Как ты чувствуешь себя, солнышко?

— Я так благодарна, — сказала Данайя.

Но отца тем временем уже представляли Аннабел, перед которой он извинился за поведение дочки. Родители усиленно старались отмежеваться от поступка дочери. Они с готовностью сообщали всем и каждому, что девушка находилась под наблюдением психиатра, стремясь тем самым показать, что дело тут вовсе не в скверном воспитании, и снять с себя вину. Аннабел сочла эту позицию разумной. Когда при выходе из больницы ее спросили, что сказала девушка, Аннабел ответила по-итальянски, тут же повторив и по-английски:

— Она говорит, что благодарна. Я очень рада.

Родители Данайи, которые стояли рядом, с восхищением и сочувствием глядя на Аннабел, закивали головами. Отец Данайи ласково погладил ее по плечу.

Затем Аннабел опустила вуаль, давая этим понять, что пора прекратить вопросы. Зрители, вспомнив, как недавно она овдовела, почтительно умолкли и перестали толкаться. Лишь репортеры продолжали выныривать из-за массивных спин полицейских, спеша задать новый вопрос и щелкнуть фотоаппаратом. Аннабел сделала знак одному из полицейских, и трое блюстителей порядка расчистили ей путь к обочине тротуара, куда тотчас же подкатила ее машина. Во время этой непродолжительной акции один из полицейских успел ей сообщить, что очень любит англичан — он был в Англии в плену и жил в Экерли, около Блэкберна. Аннабел ответила, что рада это слышать, и повернулась пожать руку супругам Лайтенс, к которым уже присоединился их неизменный спутник — шустрый молодой человек в синем костюме.

— Надеюсь, мы увидимся, — сказала мать Данайи. — Вы еще долго пробудете в Риме?

Аннабел ответила:

— Возможно, я с ребенком уеду завтра же. Сразу после похорон.

— Ах да, конечно. Бедная моя...

В гостинице вместе с Аннабел вошла в лифт молодая девушка со стрижеными блестящими черными волосами.

Пока кабина поднималась на шестой этаж, девушка обратилась к Аннабел:

— Синьора!

Та взглянула на нее.

— Я — Марина, — сказала девушка.

— Марина?

— Приятельница вашего мужа. Я пыталась связаться с вами... через портье.. по телефону... Чего я только не делала. Писать я не могла — такие вещи не обсуждают в письмах.

Аннабел сказала:

— Вряд ли я сейчас смогу с вами поговорить. — Лифт остановился, дверцы отворились. — Я спешу к ребенку.

Но девушка тоже вышла из лифта и пошла рядом с Аннабел по коридору. Она говорила, понизив голос, но неторопливо, будто бы сама старалась успокоиться. Руки у нее дрожали, и ей никак не удавалось открыть сумочку.

— Он послал мне письмо, — сказала девушка. — Я получила его в тот вечер, когда он умер, в тот самый вечер. Ужасное письмо, так нельзя писать о жене, он во всем винит вас, я не понимаю...

— Зайдите, — сказала Аннабел, — и сядьте.

Сама она прошла в смежную комнату, полутемную из-за опущенных жалюзи. Ребенок еще крепко спал в своей кроватке, нянька что-то усердно шила, ухитряясь, как умеют итальянки, делать это в темноте.

— Через полчаса я его разбужу, — сказала Аннабел, — а пока сходите и погладьте его вещи. Я буду занята с моей секретаршей, так что можете не возвращаться до шести.

Не отрываясь от шитья, няня ответила, что девушка из здешней прачечной еще утром перегладила всю одежду ребенка. Она явно была намерена остаться в номере и разузнать, о чем станет говорить новая гостья, скрывавшаяся от нее в соседней комнате.

— Вы были сегодня в церкви? Разве вы не пойдете к вечерней мессе?

— Месса начнется только в полседьмого. Если нужно искупать ребенка, я останусь. Одну мессу пропустить — не ахти какой грех.

Аннабел сняла вуаль, небрежно бросила ее на кровать и так же небрежно проронила:

— Ну ладно. Вам не темно тут шить?

— Я боюсь его разбудить.

Вернувшись в гостиную, Аннабел бесшумно притворила за собою дверь.

— Вы говорите по-английски? — спросила она

— Нет, — отозвалась Марина, но ее красивые глазки метнули в сторону смежной комнаты выразительный взгляд в знак того, что она осведомлена о присутствии там няньки и ее упорном нежелании уйти. Потом она безмолвно возвела их кверху, как бы говоря, что такова уж жизнь.

Достав из сумочки письмо, она вручила его Аннабел.

— Если у вас есть какие-то счета, — будничным тоном сказала Аннабел, — ими займется мой адвокат. Он приезжает завтра, рано утром. Садитесь же.

— Нет, платить ничего не нужно, — Помня о няньке, девушка отчеканила эту фразу несколько громче, чем требовалось.

— Что ж, хорошо. Не говорите так громко, Марина, вы разбудите ребенка. Все расходы, связанные с похоронами, оплатит мой адвокат, — говоря это, Аннабел пробегала письмо глазами.