Елена Нестерина - Официантка

— Что ж, вам виднее, — пожал плечами Миша. — Тогда действуйте.

— Спасибо. Я вам верю, Миша.

Тяжелое время наступило для Марины. Вестей от Николая почти не было, звонил он очень редко и сообщал лишь, что жив-здоров, но где он и что с его делами, Марина так и не знала. Сема тоже ничего вразумительного предложить ей не мог. Да и вообще Марина побаиваться его стала и переживала, как бы только хуже от его вмешательства не получилось.

Работа над её рестораном, который Марина назвала «Серебряное копытце», подходила к концу. Могло бы все это происходить в радости, но Марина, измученная неизвестностью и множественными своими проблемами, не могла особенно веселиться.

Хотя это не мешало ей создавать видимость радушной хозяйки, принимать в «Генерале Топтыгине» и Хана, и его напарников.

Как-то Хан, вусмерть пьяный, проспал на диване в «своей» комнате в ресторане всю ночь. Узнав об этом, Марина даже пожалела на миг, что вовремя не сообразила и не подсунула ему свое заветное средство, которое она конечно же попыталась испробовать. На заднем дворе «Генерала Топтыгина» была помойка, вокруг которой околачивалось всегда много собак, толстых, ленивых, не подпускавших к месту своей привольной кормежки никого из посторонних своих собратьев. Они держались стаей, где тоже существовали свои «паханы» и «шестерки». Собаки знали всех работников кухни, виляли хвостами при их появлении и даже лезли брататься. Добрые повара, посудомойки и уборщицы всячески обхаживали их, придумали псам клички, многие даже имели там своих любимцев.

Марина терпеть не могла беспородных собак. Они казались ей наглыми, хитрыми, как и люди, которые появились неизвестно откуда и норовили урвать себе от жизни как можно больше. Она, конечно, предполагала, что среди этих псов есть и вполне умненькие и хорошие, но все равно не нравились они Марине. Она считала, что от собаки определенной породы можно ждать и определенного набора качеств и только уж совсем придурочные экземпляры могли опозорить свою породу.

От этих уличных гавриков можно было ждать всего, что угодно. И Марину ничуть не умиляли их преданные глаза, которые многие находили «умными», не задабривало виляние хвостом и другие ужимки.

Особенно раздражало её, когда собаки вдруг начинали тупо гавкать одна за другой, а иногда поздним вечером пускались в вой. На этот противный собачий вой словно наматывались её нервы, Марине было плохо, страшно, она начинала метаться, пытаясь оказаться в таком месте, где этого воя не слышно. В эти минуты она хотела только одного: взять ружье и перестрелять их всех к чертям собачьим.

Несколько раз она распоряжалась даже вызывать машину и отлавливать этих собак, однако немедленно набегали новые, а мягкосердечные Маринины работники всегда просили её сжалиться и не обижать милых песиков.

— Значит, у нас все хорошо, если мы можем давать жить возле нас ещё каким-то божьим тварям, — пытался вразумить Марину повар Дима.

— Хорошо, давайте крысок разведем, пусть они по столам у нас бегают, предлагала Марина, но Дима с ужасом от этого отмахивался. — А что, чем крысы не божьи твари? Такое же право на жизнь имеют, как ваши собаки. Демократ, тоже мне. Или кошаков штук пять — десять, пусть нас санэпидстанция закрывает.

Собаки изгнали с помойки всех своих конкурентов в виде кошек, крыс же на задворках ресторана регулярно травили. И хитрые собаки, к большому Марининому сожалению, никогда не попадались на крысиную отраву.

Среди своры, вновь появившейся на помойке после очередных её карательных мер, Марина выбрала себе кандидатуру для опыта. Несколько дней она подманивала мясом самого наглого и, на её взгляд, противного, которого было наименее жалко, собачьего предводителя — здоровенного косматого кобеля неопределенного цвета, которого все звали Маркизом. Ему, в принципе, плевать было на то, как его зовут, потому что он откликался на все имена, лишь бы дали пожрать, бежал всегда первый, грозно рыча на тех из своих подчиненных, кто пытался пролезть впереди него, когда раздавали еду. Марина быстро приучила Маркиза к себе, потому что он сразу сообразил, что перед ним хозяйка.

И вот Марина насыпала своего порошка в салат из мяса и птицы, который ей почти не съеденным попался на мойке, толстой веревкой привязала Маркиза к решетке возле помойного бака и выложила перед ним этот салат. Пес набросился на еду, схавал все в несколько приемов и уставился на Марину, ожидая продолжения. Марина показала ему дулю и ушла с помойки, собираясь наведаться через час, посмотреть, появятся ли у Маркиза какие-либо симптомы.

Однако через час собаки у решетки не оказалось. Веревка валялась уже в мусорном баке, Марина специально туда заглянула, а косматого кобеля видно нигде не было. Марина позвала его несколько раз, но на её голос выползли только многочисленные шавки, Марина не знала даже, что их так много тут, оказывается. Они окружили её, завиляли хвостами. Некоторые лениво потягивались — поели, видимо, недавно. С раздражением плюнув, Марина отправилась на кухню. Маркиза, видимо, какая-то добрая душа отвязала, и он смылся.

«Что же делать? — думала она. — Неужели ещё раз придется ставить эксперимент? Может, просто кинуть, а потом посмотреть, кто из собак подохнет?» Но ей хотелось знать наверняка и видеть труп.

…— Что-то Маркизка наш третий день не появляется, — неожиданно для себя услышала Марина, когда проходила по кухне. — Убежал, что ли?

Это грустила уборщица тетя Катя.

— Может, поймал кто и на шапку пустил? Люди-то сейчас хуже зверей стали, — предположил помощник повара.

— Да какая из него шапка? — откликнулась посудомойка, которая сидела в это время на стуле и мазала кремом свои вечно красные руки: посуда в ресторане была такая тонкая, что в перчатках мыть её было невозможно. Только голыми руками. — Маркизка наш цвета не поймешь какого. Хотя пушистый, если помыть его как следует.

— Скажете тоже, — влезла в разговор Карина. — Да как же можно собаку на шапку? Грех это большой.

— Лису на шапку не грех, и песца маленького, пушистенького, с носиком, — тоже не грех, а собаку грех? — усмехнулся помощник повара.

— Мал еще, не встревай в разговоры, — заметила до этого молчавшая Валентина Павловна.

— Мне кажется, его себе кто-то взял, — предположила тетя Катя. — Я его как-то отвязывала. Смотрю, сидит, к решетке веревкой привязанный. Я его скорее отвязывать, а он хвостиком так махнул, да и побежал. Спасибо, мол, тетя Катя. Да, присмотрел его себе кто-то, хороший пес, это сразу видно. Смышленый такой.

— Ну, будем надеяться, что в хорошие руки попал, — вздохнула посудомойка.

«Я тоже надеюсь, что в хорошие, — подумала Марина, ничего не добавив в этот разговор. — Отмучился, стало быть. Пусть попадет в собачий рай. Видно, действует мое снадобье. Не может быть, чтоб он просто так от места кормежки убежал, хорошие руки ему на фиг не нужны, а собачникам эта хитрая бестия просто так не дастся. Раньше-то не давался, и возвращался сколько раз, когда его отлавливали. Нет, видно, готов Маркиз».

Сейчас она не могла даже сказать, жалко ей загубленную собаку или нет. «Люди важнее, — старалась думать она, — люди важнее. А за все, что я делаю, я постараюсь отработать, я же не монстр какой-нибудь, мне ведь надо, очень надо, пусть поймут меня там, наверху, за меня моих дел никто не сделает, так пусть со мной будет удача…»

Николаем интересовалась теперь не только милиция. Кредит, который он взял, был краткосрочным, и, как сообщил Сема, его начали искать те, кому он, не желая того, оказался должен. И Марина ничего, ничего не могла с этим поделать. Таких денег у неё не было. А у кого занимать, как отдавать? Своими действиями она могла навлечь на Николая ещё большие несчастья, а увидеться с ним и хоть что-нибудь прояснить, о чем-то договориться и попробовать работать вместе, нельзя было никак. Николай не появлялся.

Дома она рыдала в бессильной ярости, а с утра ездила по делам. Ей с большим трудом удавалось хорошо выглядеть, но, самое главное, на глазах таяла её жизненная энергия — то единственное, что толкало её вперед. И жила Марина только тем, что хотела мстить.

— Научите меня готовить, — придя на кухню, однажды попросила она, обращаясь к поварам холодного цеха. — Надо же когда-то начинать учиться.

На производстве с радостью откликнулись на её просьбу. Так, потихоньку, Марина приучила всех к тому, что она время от времени крутилась по кухне. Марина пыталась составлять салаты, помогала, спрашивала что-то, словно это доставляло ей большое удовольствие. И за это ей, как когда-то Карине за столом у Хана, можно было смело поставить «отлично» по мастерству актера.

Порошок всегда теперь был при ней. Марина пересыпала его в плотный матерчатый мешочек: Миша предупредил, что дрожжи задохнутся в полиэтилене, их можно было хранить или в стеклянной посуде, или в таком вот мешочке.