Ирина Потанина - Мужской роман

«Сказание о том, как телефонный аппарат предотвратил самоубийство хозяина» — мелькнуло в голове у Игоря.

Потом подумалось, что предложение это сильно смахивает на название главы в романе. Да. Если бы Игорю взбрело в голову описывать сегодняшний день, то назвал бы он описание именно так. И взбрело. Через несколько минут Критовский уже воевал с музами за конкретные слова. Музы уверенно побеждали, не отдавая противнику ни крохи из своей собственности, не даруя ни единого «точного» предложения или меткого эпитета. Но Игорь не сдавался.

Так впервые Критовскому взбрело в голову писать книгу. Описание происшедших событий, являющееся, вместе с тем, посланием к Вере. Пусть знает, пусть вспомнит, пусть поймет… А, если нет? Тем более, нужно писать. Ведь не зря же все это было. Ведь нужно же, чтобы осталось в вечности хоть что-то от их любви. Игорь не умел менять судьбу, не умел также останавливать время… Но он умел запечатлять происшедшее. Заковывать обрывки воспоминаний в слова, удерживая их и не позволяя испаряться навеки.

Вы молчите! Вы там и не были!

Не любезно я соболезную.

Нет. Царапаю быль до небыли.

Чтоб не канула. Спорю с бездною.

Кроме того, написание книги позволяло Игорю во многом лучше разобраться самому.

Правда, реальности это занятие наносило непоправимый ущерб. Игорь ею попросту не интересовался. Телефон он так и не включал. На улицу не выходил. Строчил текст, как умалишенный.

И ведь главное, писалось! Понимаете, действительно писалось… Потому, что было зачем и о чем. С самого начала пообещав записывать одну только правду, Игорь ощутил теперь явное преимущество такого писательства. Не нужно было состязаться с творцом, охотиться за красивыми сюжетными ходами, мучаться над содержанием. Вспомнил, нашел слова, записал. В этом записывании Критовскому виделись теперь не столько технологии журналиста-профессионала, сколько его личный, Игоревский, долг. Долг перед Верой, перед теми, кто показал их с Верой друг другу, перед тем, кто создал тех, кто показал…

Не испытывая ни малейшего благоговения перед новым смыслом жизни Критовского, продуктовые запасы квартиры дерзко заканчивались, финансовые ресурсы бесчувственно отказывались пополняться самостоятельно, а желудок капризно требовал пищи…

Три дня спустя внезапное появление Жэки не позволило Критовскому помереть с голоду или окончательно сойти с ума в борьбе с ненавистным вдохновением (к тому времени уже «не писалось», слова оказывались малы вспоминаемым ощущениям, Игорь метался по квартире в бессильной злобе).

— О-о-о-о! — восторгу приятеля не было границ, — Да у тебя, дружище, запой! Игорь сидел на корточках в коридоре, подпирая затылком исписанную номерами телефонов стену. Жэка деловито сновал по квартире, не потрудившись даже снять ботинки. Возмущаться Игорь не стал, прекрасно понимая, что, разувшись, Жэка мог испачкать носки. Квартира как-то самопроизвольно превратилась в нечто ужасное. Игорю даже было её жалко. Квартире будто сделали аборт, выскоблили изнутри, очистив от любви Веры и Игоря, и теперь она осталась опустошенная, заброшенная, никому не нужная. У Игоря не было на наведение уюта сил и желания.

— Самый настоящий всеобъемлющий запоище, — продолжал Жэка делиться ощущениями от своего визита.

— С чего ты взял? — чтобы не молчать, поинтересовался Игорь.

— Не появляешься нигде… Да и видон у тебя соответствующий, — при слове «видон» Жэка отчего-то показал глазами не на Игоря, а на расставленные под умывальником пустые бултылки, — Эх ты, ушел в запой и не предупредил! Кто ж в такие приятные места без друзей-то ходит?

— Это давно было, — Игорь тоже показал на бутылки, — Сейчас если и запой, то творческий. Точнее, антитворческий, потому как никакого творчества в том, что мне удается сделать, я не наблюдаю… И ремеслом-то назвать нельзя, — Игорь спохватился, осознав, что жалуется.

— Это потому, что нахрапом берешь, — серьезно заметил Жэка, — Мысли вынашивать надо. А ты, еще не трахнувшись, уже рожать пытаешься…

Игорь вдруг ощутил, как рад визиту приятеля.

— Мне нельзя, — в тон Жэки ответил Игорь, — Мне сейчас ни секунды свободного мышления предоставлять нельзя. Мне чем-то занятым быть надо. А заниматься ничем не могу…

— Что за бред?

Жэка выглядел свежим и подтянутым. Новая работа явно была ему к лицу. Хотелось тоже чем-то «блеснуть», но ничего не получалось. По старой памяти, Критовский решил говорить Жэке правду.

— От меня Вера ушла, — Игорь попробовал это выражение на вкус. Противное. Отдает тухлятиной и пробивает на жалость к себе. Но ничего, пользоваться можно. Произносится, и ладно. Стоит закрепить произношение. — От меня ушла Вера. Собственно, уже давно ушла. Но я никому не говорил. Думал, это не на самом деле всё. Думал, еще сто раз переиграется. А недавно понял — ушла окончательно, — Игорю вдруг стало смешно от собственной беззащитности перед этим громоздким «окончательно». Нужно было спасаться. Немедленно писать. Те главы, где Вера еще есть. Те, где все еще хорошо…

«Стоп! При Жэке размазней быть нельзя!» — скомандовали изнутри.

Сработало основное правило ныне вспомненного инстинкта самосохранения: все болезное надо обсмеять для обеззараживания. Игорь скривил губы в гримасу малолетнего дегенерата и заставил себя расхохотаться.

— Навсегда ушла. Прикинь?

Жэка на миг почернел, но тут же включился в игру.

— Ой, горе-то! — Жэка по-бабьи запричитал, демонстративно обхватив голову руками, — Ой бедушки! Так мы с тобой, выходит, друзья по несчастью, да?

— В смысле? — Игорь опешил, — Тебя она, что ли, тоже того… ушла то есть?

— Хуже! — продолжал театрально сокрушаться Жэка, — Со мной она и не жила никогда… Как тяжело, а?

— Тебе-то что? — ничего не понимал Игорь,

— Вот то-то и оно… Ничего. Все они мне по барабану. А это еще хуже, чем если б какая была, да ушла. В любом случае, ты — один. Я тоже один. Отчего бы нам ни объединиться.

Жэка таки добился своего, обстановка разрядилась, Игорь искренне рассмеялся.

— Звучит как-то неприлично. Ощущение, Жэка, что ты меня жениться зовешь.

— Упаси Боже! Зову совсем по другому поводу. Раз оба мы с тобой одиноки… то есть, свободны совершенно… то выходит, общее горе у нас, дружище. У меня даже горестнее, да? Так скрепим же эту знаменательную трагедию…

Игорь представил, что сейчас снова придется пить, и почувствовал себя еще несчастнее.

— … развлекательным путешествием, — неожиданно закончил Женька.

— Чего? Каким путешествием?

— В Крым. А то ты тут совсем зачахнешь… И потом, мне на новой работе отпуск дали… Не должны были, но подарили. Представляешь? Я с одним «челом» просто поменялся. Тот хочет в конце лета на моря, а я сейчас… Эй, да оживай же ты!

Игорь почувствовал покровительственные нотки в тоне друга и невольно вспомнил, что еще недавно сам состоял при Жэке кем-то вроде опекуна. Как все-таки все изменилось. Бестолковый ранее Жэка оказался ныне здравомыслящим и дееспособным. А Игорь превратился в раскисшую тряпку…

— Как говорил Майк: «Здесь нас никто не любит, и мы не любим их». Пора менять обстановку. Сечешь? Если ехать без дам, то комфорт и прочие навороты нам не нужны. А значит, и стоить эта поездка будет всего ничего. Поехали! Развеемся, наберемся сил, выкрутимся… Ты мысли свои довынашиваешь. А не поедешь, я тебя силой утащу!

И утащил. Почти силой. Также силой оптимистичный Жэка таскал раскисшего Игоря по сумасшедше красивому, но безразличному Крыму. Силой же, спустя две недели, притащил обратно домой и отволок к себе на работу в издательство, которое как раз взялось производить на свет какой-то забавный журнал для подростков. Силой Жэка засадил Игоря за компьютер и заставил тарабанить десятком пальцев по измученной побоями клавиатуре. А потом, когда силы Жэки временно иссякли, выяснилось, что Игорь уже и сам привык. Ходить, писать, в конце концов, жить. Привычка жить закабалила Игоря, заставила считаться с собой, обязала действовать. И прожил наш Игорь с тех пор много-много лет. Дотянул до глубокой старости. В полсилы, в черно-белом, не волнующем более мире. Делая вид, что ныряет в него, но даже не пытаясь погружаться. Как тогда, когда якобы спасали Малого. Фальшиво, но жил. Не из азарта. Не от желания. Просто по привычке. А вредные привычки, как известно, почти неискоренимы.

Не читай, забудь, не придавай значения. Все это привиделось тебе. Ничего не было. Ничего не было написано. Ничего не было написано о тебе. Не было ни сказок, ни разрушивших эти сказки разочарований. Ни тщетных иллюзий, ни попыток исправить их безнадежную тщетность. И вообще, не было, ни тебя, ни меня, ни этой книги. Необходимо стереть из ощущений все обиды и поражения. Вычеркнуть претензии и мольбы. Очистить память от этого непосильного груза.