Сью Таунсенд - Женщина, которая легла в постель на год

Когда она вернулась, Брайан уже крепко спал. В его бумажнике она нашла двести пятьдесят фунтов, а на странице с личными данными в ежедневнике обнаружила пин-код к банковской карте. Проверив карманы брюк и пиджака, выудила оттуда семь фунтов тридцать девять пенсов мелочью и телефон Брайана. Проглядела несколько снятых им фотографий – в основном, скучные звезды и планеты. Но был там и снимок Брайана с женой и детьми на фоне огромной ракеты.

Брайан и близнецы выглядели полными придурками, но Ева лучилась красотой. В горле Поппи встал ком. Она знала, что вовсе так красива, мила и знаменита, как Ева, зато обладает достоинством, которого у Евы больше никогда не будет: молодостью. Кожа Поппи гладкая и упругая, и чтобы к ней прикасаться, мужчины вроде Брайана готовы платить большие деньги.

Одеваясь, Поппи составила план. Взяла небольшой карандаш и гостиничный блокнот и села за стол, чтобы записать соображения по пунктам.

«Начать ходить на лекции.

Продавать себя мужчинам постарше.

Соблазнить женатого лектора, через месяц сообщить ему о беременности.

Принимать платежи от всех папаш на ведение беременности.

Когда подойдет время родов, полететь отдыхать в Таиланд (разыграть отказ в посадке на самолет).

Родить ребенка.

Продать ребенка.

Вернуться с отдыха в трауре.

Показать фото мертвого младенца всем троим любовникам».

Одевшись и снова сунув цветок за ухо, Поппи разблокировала телефон Брайана и набрала сообщение:

«Дорогой Брайан, взяла твои деньги, чтобы купить ребенку одежду и пр. Пришлось спешно уйти, надо еще написать эссе о роли Леонарда Коэна в американской депрессии после Вьетнама.

Давай снова встретимся, чем раньше, тем лучше? Как говорят янки, уже скучаю.

С любовью, твоя малышка Поппи.

P.S. Взяла твою банковскую карточку, чтобы заплатить за такси».

Александр слышал вой полицейской сирены, но продолжал рисовать в ожидании восхода солнца над дальним углом кукурузного поля. Он почти сдался еще до того, как толком начал. Очарование кукурузы, колышимой легким ветерком, было, учитывая ограниченные способности Александра, слишком утонченным, чтобы запечатлеть его с помощью кисти и красок.

Прошел почти час, прежде чем Александр прервался. Он снял фольгу с бутербродов с сыром и отвинтил крышку термоса. И почему запах кофе всегда приятнее, чем вкус?

Трапезничая, Александр осознал, что счастлив. Дети здоровы, у него не осталось серьезных долгов, картины начали продаваться – потихоньку. И теперь, без дредов, он мог зайти в магазин без опасения, что продавец зависнет над тревожной кнопкой.

Александр заставлял себя не думать о Еве, которую не видел, казалось, целую вечность.

Они с Евой никогда не сидели вместе за столом, обедая. Не танцевали. Он не знал, какая ее любимая песня, и никогда уже не узнает.

* * *

Руби радовалась, что может поговорить со Стэнли. Недавно она поделилась с ним многими подробностями все более безумного поведения Евы, которая начала петь, читать стихи и составлять списки. Сегодня Руби рассказала, что Ева захотела заколотить дверь, оставив только окошечко для передачи еды и воды.

– Не хочу вас пугать, Руби, но это очень похоже на сумасшествие.

* * *

Питер забил дверь. В процессе замуровывания Ева передавала ему гвозди. К возвращению Руби, отлучавшейся на чай к Стэнли, дело было сделано.

Теперь Еве оставалось только перебирать свои воспоминания и ждать, возымеет ли кто-нибудь желание поддерживать в ней жизнь.

В комнату проникала узкая полоска света из неровно заколоченного досками окна. Лучик упирался в противоположную стену. Ева лежала в постели и смотрела, как меняется свет. Перед самым закатом он становился радугой из оранжевого, желтого и розового. У сладостей те же цвета. Этот солнечный проблеск был для нее жизненно важен. Ева сама поместила его сюда и теперь боялась, что кто-то его заберет.

Еве хотелось стать ребенком и прожить жизнь заново. Из рассказов Руби о своем младенчестве Ева сделала вывод, что оно было невеселым – стоило малышке заплакать, ее не утешали, а относили в дальний конец сада. Когда близнецы только родились, Руби поучала:

– Не бери их на руки, если развопятся, ты их только избалуешь, а капризулям с самого начала нужно внушить, кто здесь босс.

Когда бы Ева ни пыталась приласкать близнецов, их маленькие тельца напрягались, а две пары глаз настороженно смотрели на мать без тени улыбки.

Во внешнем мире первая страница «Сан» гласила: «Ева голодает!», а в статье была выделена цитата: «Миссис Джули Эппингем, 39, сообщила: “Увидев ее в последний раз, я пришла в ужас. Она очевидно страдает анорексией. Представьте, Ева не стала говорить со мной и не захотела посмотреть на моего новорожденного малыша. Она, безусловно, нуждается в медицинской помощи”».

Сестра Спирс увидела оставленный пациентом экземпляр газеты, проходя по залу ожидания хирургического отделения. Она подняла газету и прочла заглавную статью. Первым делом она подумала о своей карьере. Стоило бы навещать миссис Бобер почаще и регулярно проверять ее на пролежни, атрофию мышц и психическое здоровье.

Сестра Спирс приехала на Боулинг-Грин-роуд и задержалась в машине, чтобы освежить в памяти историю болезни Евы.

Сэнди Лейк постучала в окно водительской двери здоровой рукой. На второй красовался гипс. Пока что еще никто на нем не расписался. Даже Уильям не пожелал оставить автограф на гипсе.

– Ева больна? – поинтересовалась Сэнди.

Сестра Спирс опустила стекло и строго сказала:

– Я не вправе разглашать информацию о пациентах.

Она снова закрыла окно, но Сэнди Лейк не устыдилась отповеди и продолжила задавать вопросы. Сестра Спирс слегка испугалась этой напористой женщины в дурацкой вязаной шапке и испытала облегчение, увидев полицейского. Она нажала на клаксон, и констебль Хоук направился к машине.

Он не спешил, сохраняя серьезность и степенность. Полицейский наклонился к водительскому окну, и сестра Спирс попросила проводить ее к дому номер пятнадцать.

Сэнди Лейк потребовала разрешения пойти вместе с сестрой Спирс.

– Вам запрещено подходить к этому дому ближе, чем на пятьсот метров, – отрезал констебль Хоук.

– Я скоро уеду еще дальше, – уведомила его Сэнди. – Мы с Уильямом собираемся захватить пустующий дом.

– Возмутительно, – покачала головой сестра Спирс.

– С чего бы? Это мой собственный дом.

Констебль Хоук посмотрел на медсестру и покрутил пальцем у виска.

– Да я уже поняла, – рявкнула сестра Спирс.

* * *

Наверху, в чернильной темноте спальни, Ева уже почти закончила легкую зарядку, которую помнила еще со школьных уроков физкультуры тридцатипятилетней давности. Ева ненавидела все уроки, связанные с посещением общих душевых. Ее поражало, как некоторые девочки могли стоять там обнаженными и болтать с учительницей физкультуры, мисс Свинни. Ева стеснялась своего полотенца, недостаточно большого, чтобы полностью обернуть его вокруг тела, да к тому же серого и пахнущего плесенью, потому что Ева регулярно забывала взять его домой и постирать.

В 1975 году за завтраком Руби с удовольствием преподносила дочери уроки хороших манер. Одно из правил гласило, что, если в разговоре повисает пауза, ее необходимо чем-то заполнить.

В двенадцать лет Ева была серьезной девочкой, одержимой стремлением делать все правильно. Однажды, возвращаясь с беговой дорожки школьного стадиона, она поравнялась с мисс Свинни. Ева не знала, как следует поступить: продолжать идти в ногу, обогнать учительницу или отстать. Она бросила взгляд на лицо мисс Свинни. Та выглядела невыносимо грустной, и Ева выпалила:

– Что приготовите на воскресный ужин?

Мисс Свинни слегка удивилась, но ответила:

– Думаю, баранью ногу…

– И сделаете к ней мятный соус? – вежливо поинтересовалась Ева.

– Не сделаю, а куплю! – нахмурилась мисс Свинни.

Повисло долгое молчание, и наконец Ева сказала:

– Вы готовите жареную картошку или пюре?

Мисс Свинни вздохнула и пробубнила:

– И то, и другое. – И продолжила: – Разве родители не научили тебя, что весьма невежливо задавать так много личных вопросов?

– Нет, – покачала головой Ева, – не научили.

Мисс Свинни посмотрела на ученицу и отчеканила:

– Говорить можно лишь тогда, когда есть что сказать. А идиотские вопросы о меню моего воскресного ужина недопустимы.

«Буду держать рот на замке, а мысли – при себе», – подумала тогда Ева.