Лев Правдин - Область личного счастья. Книга 2

Машина была очень высока, этажа в два. Верхняя ее часть четко рисовалась где-то под стеклянным потолком.

Наконец они остановились. Откуда-то сверху по железной лесенке сбежал очень молодой человек в черном поношенном комбинезоне. Его волосы были гладко выбриты сзади, а над высоким лбом поднимались вихрастым чубчиком.

Он посмотрел на Марину быстрыми веселыми глазами, подошел к Долиной и что-то крикнул ей в самое ухо. Она закивала головой, засмеялась и ничего не ответила.

Вдруг раздался пронзительный свист. Он как бы привел Марину в сознание. Сразу исчезло ощущение глухоты, она явственно различила шум машин, состоящий из множества отдельных шумов. Это было похоже на хорошо слаженный оркестр, где различные звуки разнообразных инструментов сливаются в одну стройную мелодию.

Она увидела рослую румяную девушку, которая только что своим пронзительным свистом вернула Марине чувство реальности. На девушке был синий комбинезон и сиреневая кофточка с короткими рукавами.

Она замахала над головой руками, и сейчас же человек в черном комбинезоне стал крутить штурвал, а девушка легко пробежала мимо Марины и тоже что-то стала делать около машины. Марина заметила ее пушистые светлые волосы, красивые, тоже пушистые ресницы и необыкновенно ясный взгляд серых глаз.

Потом Долина увела Марину ближе к двери, где упаковывали бумажные рулоны. Здесь уже можно было разговаривать нормальным голосом. Долина объяснила, что человек в черном комбинезоне — командир машины — сеточник Валентин Рогов, как раз тот, о котором должна быть написана брошюра; что машина вот уже второй месяц работает на повышенной скорости.

Марина спросила о девушке.

— Это сушильщица Лида Ковылкина, она прибежала из лаборатории и сообщила, что идет бумага завышенной плотности и, значит, надо убавить поступление бумажной массы…

Но Марина пропустила все дальнейшие объяснения своей провожатой. Она смотрела туда, где мелькала сиреневая кофточка Лиды Ковылкиной, жены Тараса.

Вот они начинаются, эти самые детали прошлого, о которых говорила Женя и в которые Марина высокомерно не поверила.

Жена Тараса — сильная, румяная, ясноглазая. Такую, наверное, можно любить простой чистой любовью, не затуманенной никакими пятнами прошлого.

Как она свистнула!

В это время снова раздался тонкий повелительный свист.

Марина вздохнула.

Долина спросила ее:

— Вам нездоровится?

— Да нет, голова что-то… — ответила Марина. — На воздухе пройдет.

Они вместе пообедали в заводской столовой. Проводив Марину в партком, Долина ушла.

Марина решила действовать быстро и решительно. Она побывала в парткоме, у директора комбината, часа два просидела с главным инженером, прослушала его лекцию о предстоящей модернизации машин, исписала половину блокнота и так забила себе голову, что совсем уже ничего не понимала. Ей хотелось поскорее развязаться с этим заданием. Она торопилась.

Сегодня вечером к ней должен прийти сеточник Рогов. Секретарь парткома предложил поговорить со всей бригадой, но она отказалась. Хватит с нее и одного Рогова.

Марина ждала его к восьми, а он явился часов в десять. Постучался и вошел умытый, приодетый, но по-прежнему вихрастый, с серьезным лицом и веселыми пытливыми глазами.

— Опоздал, простите. В техникуме занимаюсь. Так что трудноватый у меня сегодня день.

Он снял пальто и сел против Марины к столу, положив перед собой свои большие угловатые руки.

Марина подумала, что он совсем не так молод, как ей показалось днем. Наверное, лет около тридцати. Конечно, ему нелегко и работать и учиться.

Она спросила:

— У вас какое образование?

Он сузил веселые глаза:

— Так, небольшое… — Улыбнулся. — Я, собственно, инженер. А в техникуме я не учусь. Самому учить приходится. С ребятами нашими занимаюсь.

— Простите, — смутилась Марина.

— Ничего. Я и сам еще не могу привыкнуть к своему званию.

И он ровным, неторопливым голосом рассказал, что диплом получил только в прошлом году. Родился здесь, в Край-бора, здесь же прошли его детство и юность. Отсюда ушел на войну. После войны вернулся домой, начал работать на стройке комбината. Вот тут-то и повстречался с Виталием Осиповичем, который помог в самом начале его пути. Начал работать и учиться, как многие. Сеточником работает с первого дня. Он первый пустил машину и до сих пор стоит у пульта управления.

О своей работе он рассказал так:

— Проектная мощность моей машины 250 метров в минуту, предельная 275. Вот я стою, гляжу на тахометр и думаю: «А ведь одолею я эту цифру». Начальник смены Петр Иванович мне говорит:

— Ты сюда не гляди, ты вот куда гляди, — и постучал пальцем по цифре 235. — Выше запрещаю. Ишь ты задумчивый какой.

Я говорю:

— Да я и не думаю вовсе.

Ну, терпел я недолго. Как-то в начале зимы было у нас партийное собрание. Тогда только что партком переизбрали. Вопрос стоял о внутренних ресурсах. Я выступил и сказал, что мы боимся использовать даже проектную мощность наших машин. Варщики, химики, отбельщики — те давно нас обставляют, а мы топчемся на месте.

Комогоров, секретарь парткома, спрашивает:

— А ты уверен в машине?

— Уверен, — говорю.

— Что ж ты тогда на месте топчешься? На собрании красивые слова все говорить умеют. Да не все им верят. А ты, как коммунист, покажи другим дорогу. Смелее действовать надо, товарищи!

В тот же вечер, приняв машину, я подошел к пульту, там у нас кнопки. Я нажал «быстрее». Толкнул скорость на 240. Машина выдержала, на другой день я стал смелее, сразу взял 250. Поработал немного, вижу, хорошо идет. Я еще добавил. Стрелка тахометра дошла до 270 и уперлась в ограничитель. Все. Дальше некуда.

Машину видели? Высота ее два фабричных этажа, длина семьдесят два метра. Такая как загудит — с непривычки страшно. Но я привык, смотрю на полотно — это бумажная лента в четыре с половиной метра шириной — бежит ровно, голубые искорки сверкают от трения. Но тут сигналит мне Петр Иванович:

— Осаживай!

Около него электрик, тоже руками машет. Потом он сказал мне, что обмотка ведущего агрегата дымится.

Осадил я машину до проектной скорости.

А уж тут, смотрю, все начальство собралось, но никто не вмешивается. Потом, конечно, всякие разговоры были у главного инженера и в парткоме. Приятные и неприятные разговоры, но, конечно, все деловые. А теперь вся фабрика проектную мощность перешагнула. Это я вам без всяких технических подробностей рассказываю. У вас какое высшее образование? — чуть улыбнулся Рогов.

— Гуманитарное, — ответила Марина. — Но вы не бойтесь, я вас понимаю, — храбро ответила она.

Рогов серьезно посмотрел на нее, но промолчал. Она поняла, что сказала глупость. Но тут у нее возникла одна мысль: а что, если поручить этому рабочему с дипломом инженера самому написать книгу? Тогда ее ничто больше не задержит здесь. Она заключит с ним договор. Можно привлечь главного инженера.

Марина сказала об этом Рогову. Он подумал и нерешительно ответил:

— Не знаю, получится ли. Если с вашей помощью. Надо скорее написать, а то поздно будет. И вообще все это уже пройдено. Не о том писать надо. Не о прошлом. Давайте я лучше о будущем напишу. О модернизации наших машин. Нам сейчас такие машины надо, чтобы километрами бумагу выбрасывали. А мы пока на метры считаем. Ну это, я полагаю, недолго.

Проводив Рогова, Марина оделась и вышла на улицу. Шел двенадцатый час. Новорожденный город лежал в белоснежных пеленках пышных снегов, блестя спокойным ясным светом окон и фонарей. Ниже вдоль реки раскинулся комбинат. Еле слышный доносился шум, не умолкающий ни днем, ни ночью.

Высоко в небе горела рубиновая звезда — Марина догадалась: на трубе. А еще выше над городом, над звездой, в черном небе вспыхивали и гасли зеленые полосы северного сияния. Словно там где-то в необъятной дали работала чудовищная машина, такая, наверное, какую представлял себе Рогов, машина, выбрасывающая в минуту сотни километров бумаги.

Марина смотрела в небо. Вокруг нее везде: по снегу, по домам, по соснам, по ее лицу и одежде — скользили зеленые отблески сияния. Одинаково всех одаривала природа своими большими и маленькими радостями, и если человеку что-нибудь не удается, то в этом виноват прежде всего он сам.

Ветер свистел в ушах. Это Лида сама вызвала ветер. Черная еловая лапа шутя ударила по красной лыжной шапочке и закидала пушистым снегом. Это Лида сама нарочно подвернулсь под ласковую лапу.

Вон там, в самом конце некрутого спуска, под соснами притаился сугроб. Она знает его каверзный характер. Пользуясь своей неприметностью, он ждет, когда она с разгона налетит на него, тогда он вдруг вскинется, подставит ножку, повалит и начнет катать в пушистом снегу. Пусть ждет. Она, если захочет, упадет для своего удовольствия.