Макс Фрай - Одна и та же книга

Почему это неправильно? По той простой причине, что на попытки контролировать реальность уходят все (у самых здоровых, уравновешенных и счастливых людей — почти все) ресурсы человеческого организма. Попыткой контроля я называю осознание разницы между текущей и желаемой картинами мира, за которым неизбежно следует усилие — почти всегда неосознанное — изменить его в благоприятном для себя направлении. Абсолютно неважно, что мы получаем в итоге, важно, что и те, кому удалось выстроить внутри себя механизм достижения результата (их называют «удачливыми»), и те, кому удалось создать хитровыкрученный механизм достижения отсутствия результата (в рамках текущей культуры все устроено так, что подобных людей большинство), тратят на этот процесс силы, необходимые для полноценного бытия.

Мне раньше казалось, что «удачливые» все делают правильно, так и надо. Ан нет. Их победа всегда пиррова. Перерасход ресурсов. Банкротство неизбежно.

Неудачников, впрочем, ждет ровно такое же банкротство. Потому что на неудачу точно так же приходится затрачивать все ресурсы. Вообще, так называемые «удачливые» и так называемые «неудачники» вовлечены в один и тот же процесс, просто первым каким-то чудом удалось избежать картины мира, в которой поражение является (хоть и не осознается) более благоприятной (удобной) ситуацией.

Короче. У любого человека есть избыток жизненной силы, который тратится на ерунду. Перенаправить ее в другое русло очень трудно, потому что там натурально газопровод проложен и процесс идет бесперебойно. Но это единственное место, откуда можно брать и брать — практически безгранично. Если перестанешь сопротивляться.

Перестать сопротивляться значит отключить процесс оценки. Одно не предпочтительней другого, нет ничего благоприятного или неблагоприятного для меня лично, нет ничего желательного или нежелательного, все есть как есть, оно течет, и точка. Это, подчеркиваю, не мысли. Это — ощущение. Когда оно достигнуто, мысли могут быть какие угодно. Например, мысль: «Мне не нравится Вася» — на фоне ощущения: «Мерзкий Вася и недовольный Васей я — неотъемлемые элементы реальности, которая такова, как есть, течет, и точка» — не причинит никакого ущерба думающему про Васю. В то время как самые успешные интеллектуальные попытки понять и простить ужасного Васю на фоне ощущения недовольства собой, Васей и реальностью в целом — губительны. И делать в этом состоянии можно все что угодно — да хоть мировую революцию, если вышло так, что реальность желает проявиться через вас именно таким образом.

Непротивление реальности — это скорее физический процесс, чем умственный. Это перераспределение внутренних ресурсов таким образом, что они перестают расходоваться на сопротивление. Вот, собственно, и все.

Другое дело, что это тот самый случай, когда понимание не просто не гарантирует результата, а даже не приближает его. Для того чтобы перестать сопротивляться реке, нужно тонуть в реке. В домашних условиях на коврике не отрепетируешь, даже если река — внутренняя, невидимая, а будущий утопленник преуспел в беседах с собой с глазу на глаз.

Бульк.

Ничего ничего не значит, ничто ни из чего не следует; то есть в каждом конкретном случае причинно-следственные связи, конечно, работают (и еще поди пойми, как именно), но никаких общих правил нет, и это, честно говоря, хорошая новость, хотя бы потому, что здорово усложняет жизнь.

Человек, пишущий время от времени хорошие тексты, может оказаться кем (и даже чем) угодно — в смысле у него могут быть какие угодно мнения по каким угодно вопросам, он может интересно и замечательно жить, а может превратить свою (и не только) жизнь в натуральный ад. Человек, пишущий тоскливую ахинею, тоже может оказаться каким угодно, в том числе ангелом, сошедшим с небес. То есть наши тексты вообще ничего не говорят о нас; вернее, одни говорят, и еще как, другие — говорят, привирая, третьи не говорят вообще ничего, четвертые неделю говорят, а потом нет, а потом снова да, и так далее, никакой закономерности, никакой твердой опоры, никаких правил, вообще.

Мне, человеку, с детства придающему чрезмерно большое значение всяческой словесности, очень легко было все это сформулировать, но чертовски трудно было понять — всем организмом понять, на уровне отмены соответствующих условных рефлексов, я имею в виду.

На этом этапе появляется большой соблазн сказать себе: «Судить можно только по делам», но и это неправда, потому что один человек настолько разнообразен в своих проявлениях, что вообще хрен чего поймешь, а другой кажется вполне последовательным (но это потому что я не все знаю), а третий последовательным не кажется, но много лет спустя вдруг видишь, что он таковым является (и в некоторых случаях ошибаешься, а в некоторых нет).

Короче, в какой-то момент накапливается критическая масса наблюдений, которая уже не позволяет непроизвольно составлять суждения по всякому поводу, всякому новому суждению предшествует небольшая заминка, ясное, мгновенное осознание собственной некомпетентности. И этого достаточно, чтобы уменьшить силу суждения (и энергию, затраченную на его составление и поддержание), а чего ж нам еще.

И вот тут-то честный мыслитель оказывается натурально у разбитого корыта, но от сказочной старухи отличается тем, что новое корыто ему без надобности, мы просто больше не будем стирать, дорогой, больше не будем стирать.

Мыслитель, понятно, перестает быть мыслителем. И в этот момент вдруг начинает знать все и молчать в тряпочку, поскольку знание, ясен пень, безмолвное, што ж с ним еще делать.

А теперь мне предстоит научиться продолжать что-то говорить (писать) и слушать (читать) — совершенно бескорыстно, ясно осознавая, что все это полная чепуха, сказанная (написанная) низачем, нипочему, просто так, потому что — ну, процесс, как мокрая глина под ногами чавкает, как эхо звуки повторяет, как ветер дует, все это вполне самодостаточные явления, никакого дополнительного смысла не требуется, природе виднее.

Литература — это особым образом организованная речь, речь — инструмент коммуникации, а потребность в коммуникации — следствие богооставленности. С момента разрыва непосредственного контакта с, условно говоря, Богом, описанного в мифах как изгнание из рая, человек неполон. В каждом из нас проделана черная дыра, которая требует наполнения и притягивает к себе все, что подвернется. Этот процесс притяжения, собственно, и есть коммуникация. По мере зарастания дыры нужда в коммуникации снижается, то есть на определенном этапе так называемой «святости» отшельничество — не подвиг, а нормальная бытовая потребность.

Таким образом, литература (как и все остальные способы коммуникации) — прямое следствие богооставленности, которая сама по себе — первопричина и фундамент всех человеческих страданий. Вот нам и ответ на поставленный вопрос.

И одновременно — прекрасная задача повышенной сложности.

Потому что использовать этот заточенный под страдание инструмент для описания прямо противоположного состояния — вот вызов и достойная цель. И не в литературе, понятно, дело, литература — это просто повод взяться за работу в том самом уникальном случае, когда труд действительно освобождает. Потому что речь используется не только для внешних, но и для внутренних коммуникаций, для непрерывного разговора с самим собой. Научаясь применять этот созданий страданием и для описания страдания инструмент по иному назначению, можно постепенно перепрограммировать себя самого. Ну и тех, кто мимо шел, если очень повезет.

У святого Петра целая связка ключей от рая. Это — один из многих. Не универсальный. Но некоторым вполне может подойти.

Многие авторы внезапно скисают, становятся косноязычны и неубедительны, когда берутся писать о любви. И проблемы тут не с языком, а с персональным опытом. Ну вот если я сейчас начну о работе на токарном станке повествовать — это же ужас что такое будет, максимум, что я напишу: «Токарь подошел к станку и начал работать», а потом растерянно закончу; «Токарь закончил работу и отошел от станка». Всё. И никакой словарный запас не поможет мне.

А поможет, скажем, профессиональная консультация токаря Васи, вместе мы соорудим что-то более-менее внятное, не безнадежно убогое, по крайней мере — при условии, что я очень постараюсь, выложусь, как никогда прежде, прыгну выше головы. Но гораздо более мудрым решением будет не писать про токарный станок вовсе. Пусть это делают искушенные.

Но если всякий готов спокойно признаться себе: «Да, я никогда не работал на токарном станке», — с любовью обстоит иначе. Все думают, что это с ними было. Все остальные верят им на слово. И отсутствие опыта (не постельного, уточняю я на всякий случай, а опыта любви) всплывает только тогда, когда текст уже написан.