Вероника Батхен - Остров Рай

Отстранив караул, князь вошёл в императорские покои. Он улыбнулся, увидев, как вскочил из-за парты Александр, готовый рвануться навстречу, издать мальчишеский вопль «Ура! Дядя Серёжа приехал!!!» — и как подошёл к двери, чеканя шаг, оттягивая носок, как кивнул головой: bonjour, prince. Царская кровь, царственное величие… молодец мальчик! Волконский обнял императора, взъерошил мягкие кудри:

— Рад служить вашему величеству. Какие новости, Саша?

Вот дерзец! Ошеломлённый князь глядел на воспитанника, словно впервые видел, а тот явно наслаждался произведённым эффектом.

— Цитируем мятежника Пушкина? Эмигранта и бунтовщика Пушкина? Ай-яй-яй, Александр Николаевич, учили бы лучше Одоевцева или Жуковского. Откуда только взяли сие предерзостное творение?

Император вскинул голову:

— А кто может мне запретить? Я самодержец всея Руси, кого хочу, того и читаю.

Волконский посмотрел Александру в глаза, смотрел долго, пока отрок не опустил взгляд.

— Не сердитесь, Сергей Григорьевич, я учусь. Математику успеваю, фортификацию успеваю, латынь занудную тоже зубрю, как раб. Давеча прочитал, наконец, Шекспира, «Ричарда 3».

— Похвально. И что же вы вынесли из этого чтения?

Император слегка побледнел:

— Помните двух маленьких английских принцев, заточённых в Тауэре? Я невольно задумался об их судьбе…

— Что за мерихлюндии, Саша?! — почти искренне возмутился Волконский, — это декабрь вгоняет тебя в тоску. Скоро Рождество, будет праздник и ёлка с подарками. А весной переедем в Павловск, будем на яхте кататься, рыбу удить, на охоту мы с вами выберемся ваше Величество, маневры устроим…

— Обещаете?

— Честное княжеское! А сейчас давай глянем, что у тебя с учёбой.

Быстро проглядев тетрадки и устроив короткий экзамен отроку, князь Волконский откланялся. Он не раз задумывался, что ждёт юного императора, когда тот войдёт в возраст и станет опасен. Ходил слух, будто спешно овдовевший князь Оболенский намерен в будущем взять в жёны старшую из великих княжон, Марию, а за тем и принять помазание, но Волконский не хотел этому верить. Одно дело — прервать жизнь диктатора и тирана, ещё при жизни старшего брата прославившегося кровавыми подвигами, и совсем другое — казнить или держать в заточении ни в чём не повинного, благородного юношу. Если быть честным, императорские покои сильно смахивали на тюрьму. Хорошо, что коньяк в поставце ещё был — и бог с ней, с мятой. После обеда любой дворянин имеет право немного выпить.

…Карету резко тряхнуло. Кучер соскочил с козел и с бранью бросился вперёд. На брусчатке, чудом избежав копыт лошадей, лежала женщина. Князь Волконский выглянул в окошко — неужели бомбистка? Год назад злоумышленник покушался на самого Рылеева, но погиб при взрыве и сообщников не нашли. Нет… Кучер оттаскивал женщину, та плакала и протягивала какой-то конверт — скорее всего прошение. Волконский вышел из кареты принять бумагу, заплаканное с тонкими чертами лицо просительницы показалось ему знакомым. Графиня Воронцова, боже мой, что с ней стало. В карете он быстро вскрыл письмо — да, Елизавета Ксаверьевна в очередной раз просила о милости разделить судьбу мужа и отправиться в Сибирь вслед за ним. После скандальной выходки мадемуазель Шаховской, невесты и жёны упрямых монархистов словно сошли с ума — Дума удовлетворила более двадцати прошений и отклонила почти сто — под предлогом слабого здоровья женщин и малолетства детей.

Подле въезда на площадь, у шлагбаума топтался под зонтом сияющий как медный грош Прохор.

— Князь Сергей Григорьевич, радость! Сынок у вас, и Мария Николаевна живы. Доктор сказал, благополучные роды.

Князь перекрестился — год назад Мари потеряла ребёнка, и семейный врач не рекомендовал ей больше рожать. Слава богу, в этот раз обошлось.

— Вели заказать молебен. Всей челяди в доме выдай по рублю, и мужчинам по чарке водки. Да смотри, не скупись, знаю я тебя, эконома…

Словно камень с души спал. Посветлев лицом князь Волконский вошёл в здание Думы, и тотчас его перехватил лакей.

— Велено проводить в Бархатный кабинет!

Бархатный — потому что стены обиты зелёным тиснёным бархатом, и у двенадцати венских стульев бархатные, мягкие спинки. Всё-таки чутьё не подвело — беда стряслась и скорее всего немалая.

Все Сановники были в сборе. Беспокойный Рылеев, вечно всем недовольный Фон Визен, основательный Муравьёв, седой Тургенев… Волконский удивился — как они постарели за эти пять лет. Пылкие юноши, безусые поручики и корнеты выглядели тридцатилетними умудрёнными жизнью мужчинами. Подполковники и генералы, ветераны Отечественной войны, в одночасье превратились почти в стариков — беспощадно время прорезало лица морщинами, ожесточило глаза.

— Проходите, князь! Обойдёмся без церемоний.

Председательствовал по очереди (случайно ли?) сам Каховский. И к делу приступил безо всяких обиняков:

— Братья, печальная весть. Раскрыт заговор против свободы и равенства, против самой России. Бунтовщики хотели свергнуть законно избранное правительство, освободить якобы заключённого императора и восстановить в России самодержавную монархию. Был заключён союз с французскими эмигрантами и изменниками, негодяи хотели прикрыться именем высланных немок Романовых, тексты их прокламаций сочинял всем известный хулитель Пушкин.

Милорадович вздохнул с места:

— Говорил я вам, братья, не надо этого щелкопёра выпускать из России, а вы: свобода, свобода! Вот и освободили на свою голову.

Каховский коротко кивнул, соглашаясь, и продолжил:

— Благодаря чести и совести братьев, оставшихся верными Союзу Мира и Благоденствия мы узнали имена бунтовщиков и сумели выжечь язву в самом начале, до того, как она отравила столицу. Изменники схвачены, заперты в равелине и надеются на публичное слушанье, дабы огласить свои взгляды с трибуны. Я предлагаю — повесить.

— Кого повесить? — ехидно поинтересовался Рылеев.

— Подполковника Анненкова — руководителя и вдохновителя заговора, Иосифа Поджио, лейтенанта Завалишина, лейтенанта Арбузова и капитана Свистунова. Штабс-капитан Торсон дал показания и помог раскрыть обстоятельства дела, потому заслужил помилование. Есть возражения?

Испытующий взгляд Каховского был холоден как лёд. Но Муравьёв-Апостол стойко выдержал поединок:

— Я возражаю. Да, они оступились. Но оступились как мы когда-то, взыскуя славы и добра. Анненков всегда был романтичен и пылок, защищал угнетённых и рвался отстаивать справедливость. Он молод.

— Представьте братья, что было бы с нами, не поспей Милорадович на Сенатскую? Или поддайся я приступу лихорадки… по нам тогда петля плакала, — выступил Трубецкой, — я предлагаю Сибирь. Пожизненно, с лишением прав и титулов.

— Двадцать лет, — неожиданно возразил Оболенский, — это всё-таки наши братья. Есть возражения?

Один за другим Сановники качали головами и складывали пальцы особым знаком тайного общества. Двадцать лет за попытку декабрьского восстания. Князь Волконский остался последним. Каховский ждал. И Рылеев ждал. Как давным-давно на собрании Общества они ждали решения о восстании и цареубийстве.

— Я против! Я отказываюсь судить наших братьев за то, что однажды совершили мы сами. Я дворянин, офицер — против…

Дверь захлопнулась. Волконский отпустил карету и отправился домой пешком, под пронзительным невским ветром. Иполлит Муравьёв застрелился. Бестужев застрелился. И Кюхельбекер тоже. А ему остаётся жить — ради страны, ради детей, ради долга, однажды взваленного на плечи. «В России все равны» — Волконский улыбнулся, вспомнив давешнего солдата. Ради этого стоило выйти на площадь в обозначенный час. От Синода к Сенату. Да, князь?

«Упаси меня Зевс от царских милостей» — подумал прорицатель Кимир, обернувшись на шорох. Он был слеп, и мог только догадываться, откуда появится убийца. Ремеслу прорицателя обучила его ещё мать, злоязычная жрица Гекаты, тяжким посохом вколачивая в дитя премудрость. Много лет Кимир странствовал от полиса к полису, от дворца к дворцу и везде одинаково ловко сплетал туманное кружево предсказаний, так что и сам Гермес не различил бы в нём правды от вымысла. Но под старость размяк, потерял нюх, и однажды, подслушав болтовню двух рабов, посулил Эвримаху, царю Милета, чернокожего отпрыска от любимой жены. Ревнивый царь запер жену в башне, а предсказателя осыпал золотом, приблизил и обласкал. Шесть месяцев длилась райская жизнь, потом царица родила белокурую девочку, прекрасную словно Елена, и Кимир чудом успел убраться из дворца. Предсказатель собрался в Дельфы — помолиться и поразмышлять. Быть убитым за день пути до цели — что может быть обиднее?