Дина Бакулина - Андерсен-Кафе

Лене — туристическая путёвка в Венецию;

Валентине — мультиварка и красивые настенные часы.

Мне заботливая Муза преподнесла огромный шоколадный торт. А Андерсену, который вдохновлял Романтиков на создание произведений о себе самом, Муза Андреевна испекла многослойный печёночный торт. В нём несколько слоев: слой печёнки, слой яблок, слой морковки и так далее. Странно конечно, но Андерсен воспринял торт целиком: он с удовольствием ел даже яблоки и морковку, — наверное, потому, что они тоже пропитались печёнкой.

Затем все рассыпались в благодарностях друг другу. Муза поблагодарила всех участников конкурса за то, что они так быстро и охотно откликнулись на её призыв, и за то, что писали свои произведения «от души и от полноты сердца» — это её собственные выражения. Меня Муза поблагодарила, за то, что я познакомила её с писателем Чернышевским и за то, что поддержала идею конкурса. А Романтики поблагодарили Музу за доброе отношение и хорошие призы. В общем, несмотря на все нюансы, вечер удался.

Мы с Романтиками договорились встретиться завтра, чтобы по выражению нашего капитана, то есть Валентины, «всё это безобразие как следует отметить». Муза посетовала, что не сможет присоединиться к нам, но заверила, что соскучиться мы без неё всё же не успеем. Я в этом нисколько не сомневалась, поэтому с лёгким сердцем попрощалась с нашим славным спонсором. Ну а мы, Романтики, завтра снова встречаемся.

Прямо не знаю, как это мне удалось прожить без Романтиков так долго — почти целый день! Я скучала без них, — сама себе удивлялась, и всё же скучала. Андерсен тоже скучал. Он безвылазно сидел в кафе и ждал возвращения своей подружки: хозяева Клавы уехали в гости и увезли собачку с собой.

А вечером в кафе нахлынули Романтики.

Мы расторопно накрыли стол и принялись обсуждать вчерашний провальный спектакль. От этих воспоминаний нам сначала стало грустно, а потом смешно. Потом мы решили вслух прочитать наши конкурсные сочинения, — каждый читал своё собственное. Когда кто-то читает, полагается слушать внимательно, во время чтения нельзя ничего ни есть, ни пить, — такие правила сразу же установила Валентина. Правила разумные, поэтому все беспрекословно подчинились, ели и пили в перерывах между чтением. А когда последний выступающий убрал рукопись и сел на место, Валентина глубокомысленно заявила, что хотя все сочинения вышли разными, но что-то их объединяет, — что-то ещё, кроме главного героя, Андерсена.

Лена робко заметила, что общая черта в этих сочинениях одна: у каждого из авторов разбито сердце. И хотя Лена говорила негромко, её почему-то все услышали. И все с ней согласились.

Однако Валентине отчего-то захотелось поспорить, и она начала искать кого-нибудь, кто бы мог опровергнуть мнение Лены. Ей хотелось найти среди Романтиков такого человека, у которого никогда не разбивалось сердце. Всем, сидящим за столом, затея Валентины показалось безнадёжной, но поэтесса-капитан не сдавалась. Она долго размышляла, а потом неожиданно приободрилась и, указав на меня рукой, торжественно произнесла:

— Люба! Вот у кого, кажется, не разбито сердце!

Все как по команде перестали есть, пить и разговаривать и уставились в мою сторону.

— У меня?!. — переспросила я в недоумении и задумалась над словами Валентины. За столом воцарилась непривычная для сегодняшнего вечера напряжённая и даже звенящая тишина…

— Видите ли, видите ли, друзья, — не совсем уверенно начала я размышлять вслух. — Однажды я познакомилась с одной немолодой, но на удивление обаятельной женщиной, дети у которой давно выросли, есть уже несколько внуков и внучек… По образованию она — филолог, лингвист, живёт в одном из чудесных старинных русских городов… Условно назову эту женщину Ольгой Петровной. Ну так вот, однажды мы с Ольгой Петровной разговорились, и как-то незаметно для нас обеих разговор стал очень доверительным. Я почувствовала такое расположение к этой женщине, что взяла да и рассказала ей одну очень грустную историю из своего детства. А Ольга Петровна слушала-слушала мой рассказ, и вдруг ей стало не в шутку плохо: она всей душой сопереживала моему рассказу, разволновалась, расстроилась, — вот у неё и схватило сердце. Ольга Петровна не хотела обнаруживать своего волнения — она сидела в прежней позе и только её лицо заметно покраснело. А я так увлеклась своим рассказом, что продолжала говорить и говорить, и даже не замечала, что причинила этой чуткой женщине такое страдание. Вскоре, сославшись на головную боль, Ольга Петровна пошла в соседнюю комнату, чтобы отлежаться… И тут-то до меня с необыкновенной ясностью дошло, почему лицо Ольги Петровны неожиданно покраснело и почему у неё разболелась голова. Я поняла, что из-за моего грустного рассказа эта пожилая женщина могла сильно заболеть, а то и умереть, ведь её сердце, уже ослабленное болезнями, могло не выдержать такого сильного напряжения. Я стала изо всех сил молиться за неё, просить, чтобы она выздоровела… К счастью, Ольга Петровна и в самом деле поправилась — ей стало лучше в тот же день. Но я эту историю запомнила! В тот день я дала себе слово никогда и никому не рассказывать о моём разбитом сердце, — пусть даже такие сострадательные и чуткие люди, как Ольга Петровна, встречаются на жизненном пути очень редко. И я берегу память об этой важной для меня встрече: благодаря поразительному сочувствию Ольги Петровны, моё разбитое сердце в тот момент согрелось. И мне радостно думать, что такие сострадательные люди живут рядом с нами.

Закончив свой бесхитростный рассказ, я оглядела собравшихся.

По-моему, всем стало немного грустно, все как-то притихли… Но что же мне оставалось делать? Ведь если бы я соврала, сказав, что у меня — единственной из всех присутствующих — никогда не разбивалось сердце, между нами могло возникнуть прочное отчуждение. К тому же Романтики наверняка почувствовали бы неправду, — а это было бы ещё хуже.

Воцарившееся за столом унылое молчание, как всегда, нарушила Валентина:

— Так! — сказала она властно, приподнялась с места и энергично начала разливать вино по бокалам. — Так! — повторила она, решительно рубанув рукой воздух, что, видимо, означало «хватит печалиться!»

— Люба, твой рассказ нам понравился! Да. Он пришёлся к месту. И всё-таки… Всё-таки… Друзья, мы собрались здесь совсем не поэтому! А мы здесь именно потому, что когда мы вместе, наши бедные разбитые сердца отогреваются и оттаивают. Кто-нибудь со мной не согласен? — спросила она тоном, не допускающим возражений.

Народ оживился, радостно зашумел: кто потянулся к бокалу, кто снова принялся за позабытый салат.

— Верно, Валентина! Несогласных вон! На мороз! — раздалось сразу несколько голосов. Впрочем, мороза, как вы понимаете, никакого не было — июнь в разгаре. Позволив нам немного перекусить, Валентина, подняв вверх руку, словно школьница, попросила слова.

— Друзья! Друзья! Хватит есть! И пить тоже хватит! — она запнулась и неожиданно глухо и раскатисто захохотала: — Ха-ха-ха!.. У меня есть тост! Нет. Не тост. У меня есть стихотворение! Оно новое. Оно — для вас. Ну, готовы, наконец, слушать?!

— Готовы, готовы! — поддержало её несколько голосов. Мы любим Валентину, а потому, послушно отложив в сторону вилки, ложки и бокалы, приготовились слушать новое стихотворение. Валентина дождалась полной тишины и начала читать:

Отчего так сердцу больно?

Ты же склеено. Не плачь!

Во дворе грустит ребёнок,

Уронивший в речку мяч.

Посмотри, как он горюет!

Сердце цело, а грустит.

А твоё — давно разбито!

Почему тогда болит?

Не понятно. Не логично.

Против правил. Ни к чему.

Значит, всё-таки живое?

Что же надобно ему?

А ему нужна свобода

От убийственных страстей

И ещё душа родная,

Чтоб дышалось веселей.

Склеенное, а трепещет!

И разбито, а живёт!

Слышит, чувствует и видит,

И поможет, и поймёт.

Эй вы! Склеенные души,

Да разбитые сердца!

Соберемся вместе! Дружно!

Грянем песню без конца!

Так, что в доме станет жарко,

Так, что даже за окном,

Обалдев, умолкнут птицы,

Потому, что мы поём!

Что за странное собранье?!

Тот хромой, тот без сапог,

У того — четыре внука,

Тот, бедняга, одинок…

Почему собрались вместе?

Вместе, за одним столом?

А у нас сердца разбиты!

Отогрелись и поём!

Валентина закончила читать. Мы зааплодировали, — сначала вразнобой, а потом дружно, громко, в такт. А потом вдруг с места встал Евгений. Это всех удивило: он очень редко выступает, особенно «соло». Правда, после его удачной, выручившей всех, реплики в спектакле, он даже выглядеть стал увереннее. Итак, Евгений привстал с места и заявил: