Георгий Осипов - Конец января в Карфагене

— Нора! Хочешь карамельку?

— Я так хочу! Я все лето не кончала… — откликнулась Нора, вступая в игру и пританцовывая.

Карамелька была крохотная. Типа тех, что дают в «наливайке» вместо копеечной сдачи. Сермяга подобрал ее на автостоянке, когда подметал первые опавшие листья.

Нора спрятала конфету в карман брюк под больничным халатом.

— За такой подарок с меня причитается стихотворение, — сказала она, делая шаг назад.

— Брось, Норик, не паясничай, — читай как следует — доносится откуда-то голос старшей медсестры по фамилии Стахура, и «Норик» повинуется:

По телику пел «Щучий Рот». Ему предшествовал детский хор с песенкой «Кто пасется на лугу?»

Самойлов, засадивший с утра пораньше еврею из Машхлама двух Эмерсонов, был заслуженно пьян и проник в дом лишь для того, чтобы припрятать основной парнус (он выделил сам себе на дальнейший пропой чирик от общей вырученной за диски суммы).

«Так ты что же, выходит, у нас ревизионист?» — колокольным звоном прозвенел вопрос.

Самойлов хотел было матюкнуться в ответ, но вовремя сообразил, что этой идейной тетеньки уже тридцать лет нет в живых. Гневная фраза, словно ржавый трос, потащила за собой ворох полуистлевших подробностей.

Если это очередной сон? Это сон или ошибка. Допустим, он видел чьи-то похороны наяву, но в гробу лежал не Сермяга? Он мог вообще спутать с гробом обыкновенное корыто. Или ящик, с помощью которого жильцы дома номер шесть играют в «черную почту», нет, не так это называется — в «черную кассу». Он подслушал телефонный разговор о том, как чью-то сестру определили в пригородный дурдом «на всю оставшуюся жизнь», но речь шла не об Элеоноре Анатольевне, а совсем о другом человеке.

Нора позванивала ему вплоть до конца 90-х:

«Сэмми, мы теперь с тобою коллеги… не осталось ли у тебя лишних «колес»?

Да. Случались такие звонки. Ну и что с того? В Америке джанки доживают и до девяноста лет. На эту тему есть книга и документальный фильм, между прочим, Элеонора намного раньше начала свое «долгое путешествие в ночь», только и всего. Назад в Средневековье, минуя НЭП…

Самойлов чувствовал, что совсем зарапортовался, оправдывая свой неоправданно повышенный интерес к давно отошедшим от него людям. Он считал своим «средневековьем» середину 70-х, населенную героями легенд, юродивыми и привидениями.

Покамест Зайцев покупал в отделе у Аллы «любительскую» и возился со сдачей, Танага, уже войдя в ритм пьяного веселья, разыгрывал свою излюбленную провокацию перед старейшей продавщицей из рыбного. Настроив зайцевский VEF на «Коль Исраэль», он поставил приемник на шершавый мрамор прилавка, отодвинув кювету с килькой и мочеными яблоками. Развратно избоченясь, Танага с деланным благоговением прислушивался к языку, которого «сам демон не разберет». Лысоватый, артистичный, он замирал, жестом ладони призывая Софу Львовну оценить говор ее довоенной молодости. И она с блаженной улыбкой подчинялась, несмотря на толкотню посетителей. На ее сморщенных губах возникала улыбка. При каждом переливе Танага закатывал глаза с гурманскою миной. Софа Львовна улыбалась молча. Самойлов только сейчас понял, что в те мгновения они чудовищно напоминали ему дуэт Челентано с Луи Де Фюнесом.

12.09.2009

Заходил старый товарищ. Аккуратно попили-поели. Когда почти развезло, снова начали выяснять, кто же такой «Ходацкий»? Мол, если у Лавкрафта — Кадат, то у нас почему-то «Ходацкий», и какая между ними связь? Серьезная фигура этот «Ходáк», человек-иероглиф. Потом, спровадив приятеля, курил у окна, как инженер в старом кино, слушал, сейчас не вспомню что, — на улице пусто, как на шахматной доске, сверху на ветви деревьев (как они напоминают разжатые пальцы!) и светильники фонарей оседает клубами разбавленная тушь. Ночь. И тут я увидел — оно словно окликнуло меня — второе дерево. Это уже почти магический лес. Вернее, то, что от него осталось.

До рассвета отделывал поэму и, по-моему, довел ее до совершенства. И как будто прошло сто лет, а не день и ночь с копейками…

Точнее будет прописью — сегодня семнадцатое декабря. Занимался исключительно Шерли Джексон. Звонил еще раз, почти с того света Стоунз — у него пропал голос, он присутствует на одной с нами поверхности уже почти полупрозрачно, на две трети невидимый и невообразимый.

Пытался разыскать собак, но сегодня очень мрачный, временами дождливый и от этого совсем короткий день.

Выпил пива у ларька. В сумерках. Поразительная тишина, можно сказать, громогласная стоит последние дни. В вечерних окнах практически нет света, и это, похоже, уже навсегда, как и погода. Позвонил Зайденберг и зачем-то расспрашивал про книгу и фильм «Скорбь Сатаны» — чем они отличаются? Знакомые люди расплываются, словно одинокие бревна в речной воде, больше уж не сплывутся, не стукнутся. Возможно, это отчасти связано с тем, что каждый день что-нибудь пишу… Кагэбэшник Ковтун — по-русски — Глотатель. Был, точно был какой-то анекдот про этого хуйлыгу, но с кем его теперь восстановишь?!

Сегодня тридцать лет как обменяли питурика Буковского на масона Корвалана (не знаю, как правильно). Новости отсутствуют. Время движется порожняком, гремя пустыми вагонами.

Новости есть, их даже имеет смысл перечислить: умер Стоунз, умер защек Черкизов. Скорее всего нарежет и Уссыка (и появится повод разыграть Карлицу в духе Бруно из «Незнакомцев в поезде») — тогда и дадим кадр из Billion Dollar Brain с дохлой курочкой в кресле, чтобы поставить печать окончательного проклятья на его презренную судьбу (кадр так и не был вывешен. 31.IX.08).

Стоунз шагнул за горизонт… Ему, конечно, виднее, но по-моему — рановато.

Он еще раз (последний?) звонил мне в день отъезда (29.XII.), опять расспрашивал, какой Black Sabbath лучше. Голосом минерала или насекомого, крохотного обитателя лесных оврагов и впадин, с которыми мне так хотелось познакомиться в детстве, если случалось бывать в Подмосковье у родственников. Собственно, всего четыре раза.

Лишний раз осознал правильный выбор нашего призвания: «Осквернять и фальсифицировать». Вот два глагола, звучащих наиболее благородно в наше время. Сохранил брусочек коричневатой неживой древесины — щепку в память от той акации, что сегодня пропала с глаз у меня за окном. Это все, что оставалось до последних дней от Еврейского квартала через дорогу. Больное, полумертвое дерево. Теперь вместо него…

Кажется, наконец-то (сегодня утром) отыскал и зафиксировал достойное начало рассказа «И орел послушает» — очень хочу написать эту вещь.

Объявился Ди Блязио. Хитрит католик.

Умер человек, пять лет назад ремонтировавший мне окна. Пятьдесят один год, во сне — инфаркт. Военный летчик.

Новости ничтожней день ото дня — с тех пор, как Кремль «пощадил», то есть, капитулировал…

Ди Блязио навязал мне «Лед Зеппелин». Все-таки послушал — местами очень похоже и на Аллегрову и Гнатюка, да собственно, на любую поющую сволочь. Местами — ниже всякой критики. Развернул альбом («CoDa» называется) — в углу пробоина, круглая шершавая дырка — знак уценки. Внутри на фото — дыра как раз в горле их ударника. А он захлебнулся блевотиной. Так сказать, «сходил за хлебом».

Аль-азиф-азиф. Уссыку повезут в Москву. Будет панихида. Будут отпевать. «Ислам «решили «смикшировать и увести»… На каждый золотой дождик найдется болгарский зонтик. Всему свое время. Аль-азиф-азиф. Торопиться не надо. Аль-азиф-азиф.

«Оскверняя и фальсифицируя», мы отворяем ворота тем, кто должен вернуться, ворота в «правильное воскресенье».

Вечер, 22.00. Тревожная, но поправимая весть. Посмотрим. С сильнейшим интересом изучаю «До третьих петухов». И вдруг с абсолютной ясностью вспомнилось: Edgar Epson. Number Nineteen. И книга (временно) захлопнулась.

Зато некоторые двери распахнулись. Туда, где стояла урна с прахом. «Куда там Урну надо послать?» — Азизян имеет в виду Стоунза. Урна — одно из прозвищ покойного. Дверь открыта не до конца, но уже и не заперта.

Около шести вечера начали происходить необычные вещи со временем — примерно без четверти шесть часы стали. А в районе половины шестого я сел смотреть (утомился, захотелось отвлечься) «Леди Еву». Картина с перерывами длится 1 час 34 минуты. Повторяю, при просмотре возникали паузы — магнитофон старый и «выплевывает» кассету. Сейчас 18.52 (так сказал автоответчик), фильм не сокращенный — я проверял по метражу. Куда-то пропали приблизительно полчаса времени. Что часы (будильник в столовой) стоят, я заметил не сразу, но, судя по всему, они остановились, когда происходили необъяснимые сокращения фильма «Леди Ева» (с Барбарой Стенвик). Что можно добавить в таком случае? — Я не выпивал, не курил, нормально выспался. Я почувствовал что-то подозрительное лишь когда, как мне показалось, фильм закончился слишком рано. Пока все.