Никколо Амманити - Я заберу тебя с собой

Он хотел это знать? Нет, не хотел, но он обернулся и снова спросил:

— Почему?

— Иначе и быть не могло. Ты ничего не понимаешь. Ты тупица.

«Не слушай ее. Она злая. Она сумасшедшая. Уходи. Не слушай ее».

— Но вы мне говорили, что я молодец. Вы мне обещали…

— Вот видишь, какой ты тупой? Или ты не знаешь, что обещания существуют для того, чтобы их нарушать?

Это была ведьма. С зелеными ввалившимися глазами в темных кругах, с заострившимся носом, растрепанными волосами…

«Ты злая ведьма».

— Неправда.

— Правда, правда, — произнесла Флора, роняя на пол шкурку банана.

Пьетро затряс головой.

— Вы это говорите потому, что вам плохо. Потому, что вас бросили, только поэтому вы такое говорите. Вы так не думаете на самом деле, я знаю.

Флора лежит на кровати. Она больше не злится на него. Если он вернется, она простит. Потому что так просто невыносимо. Мать Грациано сказала ей все это, только чтобы ранить, потому что она злая женщина. Это все неправда. Неправда, что Грациано женился. Он вернется. Скоро. Она знает. И все будет по-прежнему. Потому что без него она ничего не может, все потеряло смысл. Одеваться по утрам. Работать. Ухаживать за мамой. Спать. Жить. Все потеряло для нее смысл. Она зовет его каждую ночь. Она может вернуть его. Она знает, что может вернуть его. Мысленно. Если у нее получается говорить с матерью, находящейся где-то в другом мире, с ним, который всего-навсего на другом берегу океана, это будет просто. Она просит, чтобы он немедленно вернулся. Грациано, возвращайся ко мне.

Флора открыла рот, показывая ряд желтых зубов, и прошипела:

— Тихо! Знаешь, почему перевели Пьерини? Потому что, во-первых, если его уберут, мне же лучше. Я больше не хочу его видеть. Они не могут его выгнать, он может разнести всю их чертову школу. Неплохо бы было. Они боятся. Знаешь, что он мне сделал? Он сжег мою машину. Маленький подарочек за то, что я его заложила. А теперь хочешь знать, почему тебя оставили на второй год? Я тебе объясню. Потому что ты недостаточно взрослый, ты инфантилен. Погоди… Как там сказала замдиректора? Трудный ребенок из проблемной семьи, испытывающий сложности с интеграцией в школьный коллектив. Другими словами, потому что ты безответный. Робкий. Не общаешься с другими. Ты не такой, как они. Потому что твой отец алкоголик, склонный к насилию, а мать нервнобольная, напичканная лекарствами, а твой брат — дурак, которого три раза оставляли на второй год. И ты станешь таким же, как они. Вот что я тебе скажу, выкинь из головы мысли про лицей, выкинь из головы университет. Осознай сначала, кто ты, сначала научись жить нормально. Ты бесхребетный. Тебя оставили на второй год за то, что ты позволяешь другим делать с собой то, чего сам не хочешь.

«А Глория заставила меня прийти сюда…»

— Ты не хотел лезть в школу, сколько раз ты это говорил в кабинете директора? И каждый раз, повторяя это, ты себе же делал хуже, ты показывал, какой ты слабый и незрелый. — Она перевела дух, презрительно поглядела на него и добавила: — Ты такой же, как я. Ты ничего не стоишь. Я не могу тебя спасти. Я не хочу тебя спасать. На тебя всем наплевать, потому что ты безотве…

Мгновение.

Проклятое мгновение.

Проклятое мгновение, когда хвастун решил пройтись по парапету.

Проклятое мгновение, когда ты кидаешь камень с моста.

Проклятое мгновение, когда ты наклоняешься за сигаретами, а подняв голову, видишь перед собой через лобовое стекло тело, распластанное на зебре.

Проклятое мгновение, которое не вернуть.

Проклятое мгновение, способное переломить твою жизнь.

Проклятое мгновение, когда Пьетро ответил, поставив ногу на провод, и потянул, и магнитофон упал в воду с тихим…

Плюх!

Из рубильника рядом со счетчиком послышался сухой треск.

В ванной воцарилась темнота.

Флора поднялась с воплем, то ли оттого, что решила, будто ее ударило током, то ли неосознанно, в любом случае, она встала, мгновение балансировала на одной ноге, потом еще мгновение, а в следующее осознала, что сейчас упадет, и повалилась назад, в темноту, раскинув руки.

Бум!

Она почувствовала сильный удар в основание затылка. Резкий удар, от которого вздрогнула челюсть и вся голова.

Угол.

Если бы она положила на дно ванны те пластиковые цветы, которые видела в Орбано, за двадцать тысяч лир штука (слишком дорого, цветы-то некрасивые), может, она бы не умерла, хотя, возможно, и они бы ее не спасли. После трех часов, которые она неподвижно пролежала в воде, ноги задубели.

Она опять лежала в ванне.

Ладонью она коснулась затылка. И не понимала. Она чувствовала, что волосы у нее в чем-то мокром. И чувствовала, что края раны распухли. Она сунула в рану палец и почувствовала, что она глубокая. Удар был очень сильным.

Она не понимала. Ей не было больно. Совершенно.

Она попыталась подняться. Еще раз.

Почему ей не больно, но она не может встать? Наоборот, она чувствовала, как медленно погружается в воду. Вот в чем дело — руки и ноги не слушаются.

«Может, и мама чувствовала что-то подобное… нет, это мягкое, не жесткое, как у мамы… я медленно погружаюсь… вода пахнет солью и металлом… пахнет кровью».

Вода дошла ей до рта.

«Я не могу так просто умереть так нельзя мама мама кто будет ухаживать за мамой если не будет твоей доченьки твоей Фло и сейчас я уже частично убита частью мамы.

Мама! Мама! Я умираю! Мама!»

Леденящий душу вопль, брызги воды, глухой удар о ванну.

Пьетро закрыл глаза, вдохнул и не закричал, но бросился из ванной в поисках двери и пробежал мимо, не заметив ее. Везде было темно. Он оказался в кухне. Дверь. Он открыл ее. Горячий удушливый запах экскрементов ударил в нос. Сделав пару шагов, он ткнулся в преграду, в барьер, что-то металлическое, что-то, что было ему выше головы, и замер, раскрыв рот, над жестким телом, над тельцем, хрипевшим и сопевшим, и он начал брыкаться и отбиваться и орать, как эпилептик и, перепрыгнув через это нечто, рванул назад, ударяясь об углы и наткнувшись на подставку для телефона, и наконец увидел входную дверь, повернул ручку и стрелой полетел вниз по лестнице.

Она дышала носом.

Все остальное было под водой.

Глаза ее были открыты. Вода была горячей. И горькой на вкус. Перед глазами вертелись красные круги. И они становились все шире и шире, вихрь и шум, глухой шум в ушах, рев самолета, летящего с Ямайки, и в нем Грациано, возвращающийся к ней. «Потому что я его позвала и тут холм и он вертится и тут мама и папа и Пьетро и Пьетро и зачем я Флора Палмьери родившаяся в Неаполе и маленький мальчик с рыжими волосами и Грациано играет и приходят коалы большие серебристые коалы и так легко всего легче на свете идти за ними по ту сторону холма».

Видение вызвало у нее последний спазм, улыбку, и, когда она наконец смирилась с происходящим, вихрь отпустил ее.

Приоткрыв рот, скрестив за головой руки, Пьетро смотрел на звезды.

Он их не различал. Но знал, что среди них есть Полярная звезда, звезда моряков, и она ярче других, хотя сегодня ночью все они светили ярко.

Сердце его успокоилось, в желудке больше не урчало, в голове все улеглось, и он расслабился и уже почти задремал на пляже. Глория была рядом. И уже какое-то время она не шевелилось. Должно быть, спала.

Они находились здесь уже больше шести часов, в отчаянии по сто раз принимались обсуждать произошедшее, задавались одними и теми же вопросами, думали, что делать, но наконец утомление взяло верх, и теперь Пьетро чувствовал себя просто смертельно усталым, обессиленным и ему не хотелось думать.

Ему хотелось так и лежать тут, на горячем песке, смотреть в небо, и так всю оставшуюся жизнь. Но это было непросто, потому что сидевший в нем крошка-психолог вдруг оживился и спросил: «Ну, как вы себя чувствуете после убийства собственной учительницы итальянского?»

Он не знал, что ответить, но мог сказать, что после убийства другого человеческого существа не умирают, тело продолжает работать и голова тоже, но не так, как раньше. Да, с того самого мгновения и до самой смерти жизнь его будет делиться на до и после. Как с Рождеством Христовым. Только в его случае это до и после смерти Палмьери. Он поглядел на часы. Два часа двадцать минут, 19 июня, первый день после Ф. П.

Он убил ее током.

Без всякой причины. А если причина и имелась, Пьетро не знал ее, не хотел ее знать, она была заперта в глубинах его души, и извлечь ее оттуда могла лишь сокрушительная сила, сила, способная обратить его в безумца, в убийцу, в чудовище.

Нет, он не знал, почему убил ее.

«Она говорила тебе ужасные вещи про тебя и твою семью».

Да, но он убил не поэтому.