Александр Грог - Время своих войн 3-4

— Все наготове, — говорит Сашка. — Сани в Рязани, хомуты в Москве на базаре, кони по всей России — жеребятами — жди, когда подрастут, да залечатся, поскольку половина с рождения хромает…

— Рассосредотачивается Россия! — одобряет Миша. — Чтоб все разом не накрыло медным тазом!

Не поймешь — всерьез или шутит, скорее шутит — образ держит.

Переводит разговор с кислого на сладкое.

— Мастак Седой! Негритосок навещает — зачастил. Что скажешь, если в самом деле забеременеют?

— Скажу — Господь второй шанс дал — вымолил у него себе продолжение, вот и выправляется жизнь, — назидательно произносит Сашка.

Миша — Беспредел, он же (по выражению Сашки) — «Дрозд–безбожник», даже не берется подтрунивать, как непременно бы сделал в другое время, говорит отвлеченно:

— Я вот тоже — тот самый осел, которому надо не о перспективах, а морковку перед носом вешать… — мысленно поминает Дарью, и тут же сам себя обрезает: — Все — амба! Шабаш! Наработались. Будем оладьи–блины разводить…

— Сковородки нет! — говорит Сашка, тем не менее, отложив топор, принимается чистую, как слеза, смолу обирать с рук опилками. Такое лучше делать сразу, пока не зачернилась, не вобрала в себя грязь.

Миша — Беспредел бросает на Сашку укоризненный, едва ли не презрительный взгляд, кулаком сбивает лопату с древка, снимает котелок с камней и пристраивает ее среди углей — накаливаться. Одновременно думая, что про бога с Сашки лучше лишнего не спрашивать и не спорить, когда зарывается, что та монашка, и очень хочется сказать, что «про шанс божьего зачатия».

«Послушай, Александрыч, — порой втолковывает Михаил, когда Сашка, обычно хладнокровный, чересчур «бушует за небесное»: — Ну, хорошо, ты говоришь — «Бог есть». Пусть есть, если тебе так хочется — мне все равно — не могу опровергнуть, не могу подтвердить, как и ты, кстати, а значит, это вопрос чьей–то веры, и исключительно, когда сильно приспичит. Мне не припекло, потому скажи, каким боком это должно меня затрагивать? Что ты опять взъелся? Ближайшая–то задача проста до чрезвычайности — прожить жизнь достойно! Соображаешь? Другие, отвлеченные, требую внести в раздел задач сомнительных, они нам не по характеру…»

И раз добавляет давно обдуманное, переиначенное со слов Седого, а тому, должно быть, доставшееся в наследство от Михея:

«Мне на этом свете бога не переспорить. Но начнут на том свете стыдить, так им и скажу: Что богатство — слой сажи на костре: ветерок, и сдуло, капель с неба, и вбило, или что вера ваша — пусть слово веское и любое злато переживет. Но суть человека, судить его надо не по вере, а по делам, к которым он сам себя приставил. Первая оценка — цена тех дел, нужны ли они были, вторая — как с этими делами справился…»

После того долго о Боге не спорят.

— Гуще замешивай!

Сашка вздрагивает и тут же падает, перекатывается. Михаил хватает лопату голой рукой — кидать на голос — потом узнает и удерживает руку на взмахе, возвращает на кострище, плюет на обожженные пальцы и захватывает мочку уха.

— Здравствуй, Седой! Что к нам?

— Да вот, сижу, слушаю…

— Давно?

— С осла, — врет Седой.

— Значит с Сашкиного, — не удерживается, чтобы не кусануть Миша — Дрозд.

— Как нашел? — удивляется Сашка.

— А хоть бы и по запаху. Шумите очень!

Все равно странно. Дрова правильные, дымок чистый, струйкой вверх, а дальше по кронам, но не выше их, растворяется там же, не низом, чтобы учуять. Места — черт ногу сломит. Раньше здесь можно было пройти берегом, вдоль реки, но с того времени, как развелись бобры, это превратилось в муку. Нарыли бесчисленных, переплетающихся канав в берегу, отдельных окон — все это заросло, скрылось с глаз. Чудо, если пройдешь сотню шагов и не ввалишься — а там уже можно сломить ногу или напороться пахом на отточенный зубами сук. Вряд ли так задумано, скорее всего, распробовали корней, да и сообразили, что хатки в таких местах делать не обязательно, можно прекрасно устроиться подкопавшись под берег, под сросшимися корнями. Как не крутись, все превращается в ловушки на человека. Чтобы обойти, приходится забирать широко, уже не берегом, а обходя бесчисленные маленькие озерки соединенные протоками, местами натыканые так плотно, что походят на виноградины прилепившиеся к основной кисти — речушке. А промеж, опять же соединенные между собой, выпуклые острова — добротные сухие, только сплошь скрытые густой зеленью. Если стороной забирать, так опять хорошо только знающему места — ходоку, новичок же, даже с самой путевой картой, проклянет все и вся на белом свете. Закается, что сунулся — дурак! — и, выбираясь, десяток клятв успеет дать, что больше сюда ни ногой. Да и старожил, нет–нет, а выйдет вместо намеченного озерка, где заметал сети и спрятал в берегу лодку, вдруг, не на Окуневец или Сомино, а к озеру Мертвячье, Хворному распадку или в саму Ешкину Гниль. Тогда говорят: «Лешак водит!» И если так, не спорь, поворачивай к дому, пробуй свое взять на следующий день. Бывает, опять не получится — никак к озеру не выйти. Тогда по третьему разу, но теперь, если вода теплая, на смех лешему вынимай из своих сетей тухлятину, бьющую в нос, расползающуюся в руках и оставляющуюся после себя на воде масляные разводы…

«Приведение охраняло Запад, — пишет историк и тут же противоречит сам себе: — Так сильные Вожди Ханские, Ногай и Телебуга, в 1285 году предприняв совершенно разрушить Венгерскую Державу и взяв с собой Князей Галицких, наполнили стремнины Карпатские трупами своих воинов, поскольку Русские были для них худыми путеводителями: где надлежало идти три дня, там Монголы скитались месяц; сделался голод, мор, и Телебуга возвратился (так пишет летописец) пеш, с одной женой и кобылой…», спасая лишь, согласно философии того времени — «мужчина должен жить ради трех вещей: есть мясо, сидеть на мясе и втыкать мясо в мясо» — самое ценное, включая собственное мясцо…

Любопытно не спасение Хана, а то что, едва ли не за 400 лет до подвига Сусанина (чей подвиг сегодня проституцией историков, назначенных оккупационной властью, объявлен несуществующим), группа, внедрившаяся в войско, осуществила операцию по канонам спецподразделений — «максимальный урон минимальными средствами». Так приведение ли охранило Запад в данном конкретном случае?

Учебник истории избирателен, но избирательность его составляют люди. Сколь подвигов равных подвигу спартанцев, погибших под Фермопилами, в русской истории? Несть им числа! Сколько безвестных, стоящих над честолюбием, выполняющих то, что ДОЛЖНО, так и не отправивших гонцов с поручением: «иди и скажи нашему народу, что мы умерли сражаясь»…

----

ВВОДНЫЕ (аналитический отдел)

«Российской ракетой–носителем «Космос» выведен с космодрома «Плесецк» на орбиту первый из пяти спутников SAR‑Lupe, способных формировать высококачественные радарные снимки для европейских членов НАТО. Запуск выполнен в рамках контракта Росавиакосмоса с фирмой OHB-System, заключенного в 2003 г.

OHB-System подготовила устройство, способное вести съемку Земли в ночное время и через облака. Аппаратура SAR‑Lupe имеет разрешение (0,5–1 м) и способна позиционировать видеокамеру в нужном направлении. Предполагается, что время от постановки задачи до передачи готового снимка на наземную станцию займет около 10 часов. Вся сеть SAR‑Lupe заработает в 2008 г.

На данный момент крупнейшей космической системой радиолокационной разведки Lacrosse, состоящей из девяти многотонных спутников, располагает национальное разведывательное управление США. В этом году была зафиксирована активизация старейшего аппарата Lacrosse‑2, запущенного в 1991‑м. Начиная с 1999 года, США способны отслеживать цели из космоса ночью, когда удалось запустить сверхсекретный спутник «Мисти‑2» (оптическая, электронная и радарная разведка). Девизом этой службы стало: «We own the night» — («Ночь — наша» или «Мы хозяева тьмы»)…»

В СССР исследования в области космической радиолокационной разведки велись с конца 1950‑х

В настоящее время в арсенале США свыше 400 действующих спутников–шпионов.

В арсенале России осталось 87 (или, по другим сведениям — 96) — половина из них не работает… у Китая — 35 спутников…»

(конец вводных)

----

Седой с инспекцией. Хотя все делают правильно, но все равно чуточку не по себе, пусть давно и прошли те «детские» времена, когда Седой мог в пух и прах разругать за срезанный боровик.

— Грибник? Какой–такой грибник?! Где ближняя дорога? Пешком, что ли, сюда притопал? Да за это время сто раз грибами бы заполнился!

И втолковывал:

— Захотелось боровика — выкрути аккуратно, лунку закрой и донеси до места, где проверить можно.

И никак не мог успокоиться.

— Тенью должны ходить — тенью! Кто–нибудь слышал, чтобы тень боровики ножом срезала? Что? Ахтеньки — червивый! Ах, брезгливые вы мои! Давно червей не лопали? Вот устрою вам переподготовку с поеданием личинок!