Грэм Грин - Сила и слава

– Папа приехал! – Сквозь москитную сетку на него глянуло испуганное худое лицо; его башмаки втоптали тишину в пол. Миссис Феллоуз съежилась за белым кисейным пологом. Он сказал:

– Рада меня видеть, Трикси? – И она быстро навела на лицо контуры боязливого радушия. Это было похоже на шуточную задачу: нарисуйте собаку одним росчерком, не отрывая мела от доски. Получается самая настоящая сосиска.

– Как приятно вернуться домой, – сказал капитан Феллоуз, искренне думая, что так оно и есть. Единственное, в чем он был убежден, так это в правильности своих эмоций – любви, радости, печали, ненависти. В решительный момент он всегда на высоте.

– Как дела в конторе – все хорошо?

– Прекрасно, – сказал Феллоуз. – Прекрасно.

– У меня был небольшой приступ лихорадки вчера.

– За тобой нужен уход. Теперь все наладится, – рассеянно проговорил он. – Теперь я дома. – И, весело увильнув от разговора о лихорадке, хлопнул в ладоши, громко рассмеялся. А она дрожала, лежа под пологом.

– Где Корал?

– Она там, с полицейским, – сказала миссис Феллоуз.

– Я думал, дочка меня встретит, – сказал он, бесцельно шагая по маленькой, неуютной комнате среди разбросанных распялок для обуви, и вдруг до него дошло. – С полицейским? С каким полицейским?

– Он пришел вчера вечером, и Корал позволила ему заночевать на веранде. Она говорит, он кого-то ищет.

– Вот странно! Ищет – здесь?

– Он не просто полицейский. Он офицер. Его люди остались в деревне. Так Корал говорит.

– Ты бы встала, – сказал он. – Понимаешь… Этим молодчикам нельзя доверять. – И добавил, не очень уверенно: – Она ведь еще ребенок.

– Но у меня был приступ, – простонала миссис Феллоуз. – Самочувствие ужасное.

– Все будет в порядке. Просто ты перегрелась на солнце. Не волнуйся – теперь я дома.

– Так болела голова. Ни читать не могла, ни шить. А тут еще этот человек…

Ужас всегда стоял у миссис Феллоуз за плечами; усилия, которые она прилагала, чтобы не оглядываться, измучили ее. Она только тогда могла смотреть в лицо своему страху, когда облекала его в конкретные формы – лихорадка, крысы, безработица. Реальная угроза – смерть на чужбине, с каждым годом подкрадывающаяся к ней все ближе и ближе, – была под запретом. Уложат вещи, уедут, а она будет лежать в большом склепе на кладбище, куда никто никогда не придет.

Он сказал:

– Что ж, надо пойти поговорить с этим полицейским. И, сев на кровать, положил руку ей на плечо. Кое-что общее у них все же было – что-то вроде застенчивости.

Он рассеянно проговорил:

– Этот итальяшка, секретарь хозяина, приказал…

– Что приказал?

– Долго жить. – Капитан Феллоуз почувствовал, как напряглось ее плечо; она отодвинулась от него к стене. Он коснулся запретного, и связующая их близость порвалась – он не понял почему. – Болит голова, милая?

– Пойди поговори с ним.

– Да, да. Сейчас пойду. – И не двинулся с места: дочь сама появилась в дверях.

Она стояла на пороге, очень серьезная, и глядела на них. Под ее взглядом, полным огромной ответственности за родителей, отец превратился в мальчишку, на которого нельзя положиться, мать – в призрак. Кажется, дунешь, и призрак исчезнет – нечто невесомое, пугливое. Корал была еще девочка лет тринадцати, а в этом возрасте мало чего боишься – не страшны ни старость, ни смерть, ни многие другие напасти: змеиный укус, лихорадка, крысы, дурной запах. Жизнь еще не добралась до нее; в этой девочке была ложная неуязвимость. Но она уже успела усохнуть – все было на месте и в то же время как бы только прочерчено тоненькой линией. Вот что делало с ребенком солнце – высушивало до костей. Золотой браслет на худеньком запястье был похож на замок, запирающий парусиновую дверцу, которую можно пробить кулаком. Она обратилась к отцу:

– Я сказала полицейскому, что ты вернулся.

– Да, да, – сказал капитан Фоллоуз. – Что ж ты не поцелуешь старика отца?

Церемонным шагом она перешла комнату и запечатлела традиционный поцелуй на его лбу – он почувствовал, что поцелуй безразличный. Не тем голова у нее была занята. Она сказала:

– Я говорила кухарке, что мама не выйдет к обеду.

– Ты бы попыталась встать, милая, – сказал капитан Феллоуз.

– Зачем? – спросила Корал.

– Ну, все-таки…

Корал сказала:

– Мне надо поговорить с тобой наедине. – Миссис Феллоуз шевельнулась под пологом – показать, что она еще здесь. Только бы знать, что Корал обставит как следует ее последний путь. Здравый смысл – качество ужасающее, она никогда не обладала им; ведь это здравый смысл говорит: «Мертвые не слышат», или: «Она уже ничего не чувствует», или: «Искусственные цветы практичнее».

– Я не понимаю, – чувствуя неловкость, сказал капитан Феллоуз, – почему маме нельзя знать.

– Она не встанет. Она только испугается.

У Корал – он уже привык к этому – на все имелся готовый ответ. Она всегда говорила обдуманно, всегда была готова ответить. Но иной раз ее ответы казались ему дикими… В их основе лежала только та жизнь, которую она знала, – жизнь здесь. Болота, стервятники в небе – и ни одного сверстника, если не считать деревенских ребятишек со вздутыми от глистов животами; они как нелюди – едят тину с берега. Говорят, дети сближают родителей, и, право, ему не хотелось оставаться с этой девочкой с глазу на глаз. Ее ответы могут завести его бог знает куда. Сквозь полог он нащупал украдкой руку жены, чтобы почувствовать себя увереннее. Эта девочка – чужая в их доме. Он сказал с наигранной шутливостью:

– Ты нас запугиваешь?

– По-моему, – вдумчиво проговорила девочка, – ты-то во всяком случае не испугаешься.

Он сказал, сдаваясь и сжимая руку жены:

– Ну что ж, милая, наша дочь, кажется, уже решила…

– Сначала поговори с полицейским. Я хочу, чтобы он ушел. Он мне не нравится.

– Конечно, пусть тогда уходит. – Капитан Феллоуз засмеялся глухим, неуверенным смешком.

– Так я ему и сказала. Говорю: вы пришли поздно, и мы не могли не предложить вам гамака на ночь. А теперь пусть уходит.

– Но он не послушался?

– Он сказал, что хочет поговорить с тобой.

– Это он здорово придумал, – сказал капитан Феллоуз. – Здорово придумал. – Ирония – его единственная защита, но ее не поняли. Здесь понятно только самое очевидное – например, алфавит, или арифметическое действие, или историческая дата. Он отпустил руку жены и следом за дочерью неохотно вышел на полуденное солнце. Полицейский офицер навытяжку стоял перед верандой: неподвижная оливкового цвета фигура. Он и шагу не сделал навстречу капитану Феллоузу.

– Ну-с, лейтенант? – весело сказал капитан Феллоуз. Ему вдруг пришло в голову, что с полицейским у Корал больше общего, чем с отцом.

– Я разыскиваю одного человека, – сказал лейтенант. – По имеющимся сведениям он должен находиться в этом районе.

– Не может он здесь быть.

– Ваша дочь говорит то же самое.

– Она все знает.

– Его разыскивают по тяжкому обвинению.

– Убийство?

– Нет. Государственная измена.

– О-о! Измена, – сказал капитан Феллоуз, сразу теряя всякий интерес. Измены теперь дело обычное, как мелкая кража в казармах.

– Он священник. Я полагаю, вы сразу сообщите нам, если увидите его. – Лейтенант помолчал. – Вы иностранец, живете под защитой наших законов. Мы надеемся, что вы должным образом отплатите нам за наше гостеприимство. Вы не католик?

– Нет.

– Так я могу полагаться на вас? – сказал лейтенант.

– Да.

Лейтенант стоял на солнце как маленький, темный, угрожающий вопросительный знак. Весь его вид говорил, что от иностранца он не примет даже предложения перейти в тень. Но от гамака-то он не отказался. Наверно, рассматривал это как реквизицию, подумал капитан Феллоуз.

– Стаканчик минеральной воды?

– Нет, нет, благодарю вас.

– Ну что ж, – сказал капитан Феллоуз. – Ничего другого я вам предложить не могу. Ведь так? Потребление алкогольных напитков – государственная измена.

Лейтенант вдруг круто повернулся, словно вид иностранцев претил ему, и зашагал по тропинке в деревню; его краги и кобура поблескивали на солнце. Мистер Феллоуз и Корал видели, как, отойдя на некоторое расстояние, лейтенант остановился и плюнул. Ему не хотелось показаться невоспитанным, и, только решив, что теперь уже никто не заметит, он облегчил душу, вложив в этот плевок всю свою ненависть и презрение к чужому образу жизни, к благополучию, прочности существования, терпимости и самодовольству.

– Не хотел бы я с таким столкнуться на узкой дорожке, – сказал капитан Феллоуз.

– Он, конечно, не верит нам.

– Они никому не верят.

– По-моему, – сказала Корал, – он почуял что-то неладное.

– Они везде это чуют.

– Понимаешь, я не позволила ему устроить здесь обыск.

– Почему? – спросил капитан Феллоуз и тут же легкомысленно перескочил на другое: – Как же ты это ухитрилась?