Том Шарп - Уилт незнамо где

На сей раз Немезида приняла обличье несправедливо обиженной и жаждавшей мести пожилой женщины, жительницы Мелдрэм-Слокум. Всю свою трудовую карьеру, с тех пор, как сорок пять лет назад поступила в дом генерала Бэтглби и его супруги, Марта Мидоуз была для них всем — уборщицей, кухаркой, экономкой, незаменимой помощницей. Она верно служила старым господам, и их особняк был центром ее вселенной, однако пять лет назад генерал с женой погибли в автокатастрофе, произошедшей по вине пьяного шофера грузовика; поместье перешло к их племяннику Бобу Бэтглби, и жизнь сильно переменилась. Марта перестала быть, как любил говаривать генерал, «хранительницей нашего очага» — титулом этим она невероятно гордилась — и все чаще слышала в свой адрес другие слова, например — «чертова баба». Она терпела, не уходила. Хоть Боб Бэтглби и пьяница — алкаш, если начистоту, — но ей нужно заботиться о муже. Тот раньше тоже служил в Особняке, садовником, но затем пневмония, артрит — и все, прощай, работа. Без денег, понятно, не проживешь, а кроме Особняка, в Мелдрэме наняться некуда, вот Марта и терпела Боба в надежде, что подлец скоро упьется до смерти. А он не только не упился, но еще и завел шашни с Рут Ротткомб, женой местного члена парламента и теневого министра социальных преобразований. Из-за нее, мерзавки, Марту поменяли на филиппинскую служанку — смуглое лицо которой не столь явственно выражало недовольство «невинными забавами» парочки. Надо сказать, что и Марта держала свое мнение при себе, но все равно как-то утром Бэтглби, после особенно бурной пьянки, разозлился, распахнул заднюю дверь и выкинул во двор, в грязь, ее вещи, которые она сняла, переодеваясь в рабочую одежду. Кричал: старая сука, чтоб ты сдохла! Миссис Мидоуз ушла домой, разрываясь от ярости и желания поквитаться с обидчиком. День за днем она сидела у постели мужа — у бедняги недавно случился удар, и он лишился речи, — в мрачной решимости отомстить. Но действовать нужно очень, очень осторожно. Сначала Марта хотела обратиться за справедливостью к Бэтглби — богатым и уважаемым в графстве людям, но те, к сожалению, в большинстве своем принадлежали к другому поколению, нежели племянник генерала, и редко бывали в Особняке. Нет, рассчитывать можно только на себя. Прошло два бесполезных года, прежде чем Марта вспомнила о племяннике своего мужа, Берте Ферте. Парень, конечно, оторви да выбрось, но она всегда питала к нему слабость, снабжала деньгами, не рассчитывая на возврат, словом, была этому сорвиголове навроде матери. Берт не откажется помочь, особенно сейчас, когда лишился места на верфи в Барроу-ин-Фернесс. Она такое придумала, что скучать ему не придется.

— Как он вас назвал? — воскликнул Берт, выслушав рассказ Марты. — Убью скотину! Вот гад, так обозвать мою тетечку! Когда вы столько лет ухлопали на ихнюю семью! Богом клянусь, убью.

Но Марта лишь покачала головой:

— Убивать никого не нужно. Зачем? В тюрьму захотелось? У меня есть мыслишка получше.

Берт посмотрел вопросительно:

— Какая?

— Опозорить его на весь свет. Чтоб они с его козой сюда и носа показать не смели. Вот чего я хочу.

— А как это сделать? — спросил Берт. Он еще никогда не видел тетку в таком гневе.

— Я тебе вот что скажу: этот паскудник со своей сучкой Ротткомб занимаются очень нехорошими делишками, — сумрачно проговорила Марта.

— Какими?

— Сексом, — объявила миссис Мидоуз. — Ненормальным сексом. Она его связывает и… Нет, Берт, не буду рассказывать. Скажу только, что я у них видела: кнуты, капюшоны, наручники. Они у него заперты вместе с порнографией. Журналы, а в них фотографии маленьких мальчиков и еще кой-чего похуже. Жуть!

— Маленьких мальчиков? Это ж тюрьма!

— Там ему и место.

— Но… если он их запирает, как же вы их видели?

— А он однажды нализался до беспамятства и валялся в генеральской гардеробной, а шкаф был отперт, и ключ в замке. И вообще, будто я не знаю, где он прячет ключи, и запасные тоже. Он-то не знает, что я знаю, а я выведала: в сарае, на балке над старым трактором, которым давным-давно никто не пользуется, потому что он сломался. Вот туда он ключики и сует, видно, думает, что в таком месте никто искать не станет. А я из кухни видела. Там ключи от парадной и задней двери, и от кабинета, и от «рейндж-ровера», и от шкафа со всей пакостью. А теперь послушай, чего я от тебя хочу. Конечно, если ты согласен.

— Да я, тетечка Марта, для вас что угодно! Вы ж знаете.

Покидая дом тети, Берт в точности знал, что от него требуется.

— Ты поезжай не на своей машине, — наставляла Марта. — Не то будут неприятности. Возьми напрокат, что ли. Я денег-то дам.

Берт потряс головой:

— Не надо. У меня есть, и потом, я знаю, где взять машину, не беспокойтесь.

Уехал он очень довольный, полный восхищения родственницей. Ай да тетя Марта, ай да хитрюга! Значит, в четверг, так она сказала.

— Если чего изменится, я позвоню. Из автомата. Я слыхала, полицейские умеют выслеживать звонки из дома и всяких таких мест — чего они только не умеют, гадюки! Поэтому осторожность не помешает. Ладно, сделаешь это… — она посмотрела на стену, на календарь с котенком, — скажем, 7-го или 14-го или в любой другой четверг. Вот так.

— А почему обязательно в четверг? — спросил Берт.

— Потому что по четвергам они в загородном клубе играют в бридж. Сидят там заполночь, и он так напивается, что она с ним может делать чего захочет, и домой приезжают в четыре, а то и в пять утра. В общем, времени тебе хватит.

Берт проехал мимо Особняка, осмотрел шоссе за ним и покатил на север, следуя карте, которую дала тетя Марта. Ненадолго остановился у «Лилайн-Лодж», дома, где жили Ротткомбы, и подумал: нужно приехать сюда еще раз, чтобы получше запомнить дорогу. Причем даже для этого машину лучше одолжить у приятеля. Тетя Марта — мудрая женщина. Неприятности ни к чему.

А у Евы дела шли не ахти. Из-за всех событий она потом полночи не могла заснуть. После бурных объятий в аэропорту — дядя Уолли и тетя Джоан были так рады встрече с чертеняшками, — их всех отвезли к частному самолету с надписью «Иммельман Энтерпрайзис» на борту. Затем разрешили взлет, и они полетели на запад, в Уилму. Внизу сначала были сплошные реки и озера, а позже — горы и леса, на вид практически необитаемые. Девочки с жадным любопытством смотрели в иллюминаторы. Чтобы им было лучше видно, дядя Уолли резко снизился и выровнял машину чуть ли не у самой земли. Еву, которая не привыкла летать и впервые находилась в таком маленьком самолете, тошнило от страха. Но ничего, зато дети довольны, да и дяде Уолли приятно похвастаться своим мастерством.

— Это, конечно, не истребитель, на каких я летал в Англии, в Лейкенхите, — сказал он, — но аппарат хороший, маневренный, шустрый — старику вроде меня быстрей и ни к чему.

— Что за ерунда, пупсик, какой же ты старик! — воскликнула тетя Джоан. — Не люблю, когда ты так говоришь. Человеку столько, на сколько он себя чувствует. По мне, так ты, Уолли, очень даже молодой и бодрый. Кстати, Ева, а как Генри?

— Очень даже замечательно, — ответила Ева, с готовностью переходя на американский английский.

— Генри — отличный парень, — вмешался Уолли. — Все задатки великого человека, да, Ева, крошка? Девчонки, поди, гордятся папашей? Папа — профессор. Это, скажу я вам, что-то.

Пенелопе захотелось избавить дядю от иллюзий.

— Папе не хватает стержня, — объявила она. — И он слишком много пьет.

Уолли промолчал, но самолет на мгновение ухнул вниз.

— Мужик имеет право расслабиться после трудового дня, — произнес Уолли чуть погодя. — Я всегда это говорил, да, Джоани?

Улыбка тети Джоан подтвердила: дядя Уолли действительно всегда говорил именно это. Также в ее улыбке читалось осуждение.

— Вот курить я бросил, — продолжал Уолли. — Курение — верная смерть, это без вопросов. И представляете, с тех пор самочувствие — сто десять процентов!

— А папа, наоборот, снова начал, — сообщила Саманта. — Он курит трубку. Говорит, все ополчились против курения, а он никому не позволит себе указывать, что ему делать, а чего не делать.

Самолет снова нырнул.

— Правда? Так и говорит — никто ему не указ? — Уолли нервно глянул через плечо на Еву и Джоан. — Надо же! А по виду, в плане мужского естества он не шибко…

— Уолли! — прикрикнула тетя Джоан, и по тону было абсолютно ясно, что имеется в виду.

— А ты прекрати говорить об отце в таком тоне, — с той же твердостью в голосе приказала Ева Саманте.

— Черт, да я же ничего плохого… — забормотал Уолли. — Мужское естество — это в смысле… ну, выражение такое…

— Понятно, — перебила тетя Джоан. — Кстати, насчет твоего подружкам тоже особо не похвастаешься. И вообще, подобные остроты неуместны.

Дядя Уолли ничего не сказал. Какое-то время стояла тишина, а потом заговорила Джозефина: