Хавьер Сьерра - Хозяин музея Прадо и пророческие картины

Из того, что я прочитал, засидевшись допоздна в библиотеке, самое глубокое впечатление произвело на меня жизнеописание Джорджо Вазари — художника и биографа художников, современника гениев Ренессанса, — посвященное Рафаэлю и его прибытию в Рим. Именно пассажи Вазари убедили меня в существовании некой загадки Рафаэля. После того как дар Божественного ярко раскрылся во Флоренции Медичи, Браманте, друживший с Рафаэлем, привлек его к участию в грандиозном проекте по преображению Ватикана. В то время Рафаэлю исполнилось двадцать семь лет. В Риме Рафаэль, как пишет Вазари, «всячески обласканный папой Юлием, приступил в покое, где подписываются папские указы, к созданию истории с изображением богословов, согласующих богословие с философией и астрологией. На ней представлены мудрецы всего мира. В стороне стоят несколько астрологов, начертавших на особых табличках геометрические фигуры и письмена по всем правилам геометрии и астрологии и пересылающих таблички через посредство очень красивых ангелов евангелистам.

Бесспорно, автор описывал знаменитую фреску «Афинская школа». Рафаэль закончил ее в 1509 году, в то время, когда Микеланджело расписывал своды Сикстинской капеллы. И это произведение изобилует символами, наполненными тайным смыслом. Платон — одна из центральных фигур композиции — наделен точным портретным сходством с Леонардо да Винчи, которого Рафаэль безмерно почитал. Впрочем, себя художник также вписал в сценическое пространство в образе молодого человека в черной шапочке в группе справа. Рядом с ним стоят Заратустра, географ Клавдий Птолемей и знаменитые астрологи.

Это общеизвестный факт, ведь тот же Вазари сообщал, что Рафаэль писал «самого себя в зеркало», но мизансцена содержит еще одну маленькую тайну. Рядом с астрологом, наделенным чертами Рафаэля, находится великий математик Евклид, признанный отец геометрии, которого художник изобразил с лицом Браманте, своего почтенного учителя. Мудрец, склонившись над грифельной доской, выводит циркулем фигуры, объясняя теорему ученикам. На шитой золотом кайме вокруг горловины его туники можно различить четыре миниатюрных буквы: «RUSM». Ныне не вызывает сомнения, что таким образом художник поставил автограф. И это, хоть и может нам показаться странным, являлось дерзостью. Поясню подробнее. В XVI веке ни один художник, выполнявший заказы католической церкви, не имел права подписывать свои работы. Церковные власти, для которых создавались произведения искусства, ревностно следили за выполнением жесткого требования. Для того, по их словам, чтобы уберечь мастеров от греха гордыни.

И как же расшифровывается подпись «RUSM»? Очень просто. Это акроним, слово, составленное из начальных букв фразы: «Raphael Urbinas sua mani», то есть «Рафаэль Урбинский своей рукой [сделал]».

Новая информация повергла меня в задумчивость. Как она характеризовала великого Рафаэля? Я вдруг ясно осознал: создатель «Ла Перлы» имел врожденную склонность нарушать установленные правила. Он был мятежником. Человеком, кто по какой-то причине (и я намеревался выяснить эту причину) предпочитал иносказательно сообщать свои мысли средствами, которыми владел лучше всего, — живописью.

На следующий день, в понедельник, я открыл глаза чуть позже обычного. Пробудился с тяжелой головой и с ощущением, будто всю ночь проблуждал между старых масляных досок. Также я кое-что вспомнил, и меня осенила блестящая идея, не дававшая мне покоя. Разве не говорил доктор Фовел, что в Эскориале хранится список книги, которая послужила источником вдохновения шедевров Рафаэля и Леонардо? Взглянув в зеркало, я потер лицо. Почему бы мне не предпринять попытку получить ее в руки? В конце концов, книга находилась менее чем в пятидесяти километрах от Мадрида. Естественно, существовала вероятность, что мне ее просто не выдадут, но в любом случае я ничего не терял.

Я поспешно оделся, положил в холщовую сумку блокнот и верную фотокамеру и, перескакивая через ступеньки, спустился по лестнице общежития. Обстоятельства благоприятствовали мне. Своевременное знакомство с доктором Фовелом подарило идею потрясающей статьи — именно такого материала, который приняли бы с распростертыми объятиями в журнале, где я начал работать по вечерам. Кроме того, экзамены первого триместра остались позади, приближались рождественские каникулы, и перспектива прошвырнуться в Сьерру-де-Гуадарраму показалась мне в миллион раз соблазнительнее, чем отправиться на занятия в последнюю лекционную неделю года, торчать на факультете и думать исключительно о том, что скажет мне маэстро из Прадо на следующем свидании.

Помимо всех перечисленных условий, в задаче имелся дополнительный параметр — на заднем дворе общежития стояла моя новенькая машина, красный сверкающий трехдверный «Сеат-ибица», за последние недели почти не имевший возможности проветриться. Факт, что именно в тот момент в моем распоряжении в Мадриде оказалась машина, можно считать чудом. Я получил водительские права летом, но до начала зимы считал разумным держать автомобиль у родителей. И в декабре оказался у меня под рукой исключительно из практических соображений: в ближайшие дни я намеревался загрузить в салон одежду, книги и компьютер и отправиться домой на Рождество. Машина пыхтела, как паровоз. Всякий раз, когда я прогревал ее после ночных заморозков, она дымила, как теплостанции. Так что пробег, несомненно, пошел бы ей на пользу.

Итак, в понедельник все сложилось один к одному, чтобы я отправился на поиски «Apocalipsis nova». Однако мне следовало догадаться, что Марина тоже захочет поучаствовать в приключении. Да, ее звали Марина, и, откровенно говоря, я не посмел бы утверждать, что мы встречались. Но она мне очень нравилась!

Марина была чудесной девушкой. Двадцатилетняя зеленоглазая блондинка, нежная и очень милая. Она похитила мое сердце в тот знаменательный день в середине первого курса, когда я увидел, как она вела круглый стол по проблемам моды в актовом зале моего факультета. Конечно, я пришел на мероприятие по обязанности и стал слушать, как председательница с воодушевлением рассуждает о гламуре. Она рассказывала, что это слово имеет ирландское происхождение, именно так феи называли чары, преображавшие восприятие реальности. Я сразу понял, что нам есть о чем поговорить. И не ошибся.

Марина оказалась умной, бойкой на язык и очень кокетливой. Вскоре я узнал, что она была обладательницей самой обширной коллекции джинсов в Мадридском университете, а также готовилась стать членом олимпийской команды по плаванию. Но больше всего меня в ней подкупал бесконечный интерес ко всему, что так нравилось мне — от научной фантастики и космических исследований до истории Египта и тайн человеческого разума. Но я был лишь бледной тенью мужчины ее мечты, и несмотря на мои периодические робкие попытки продвинуться немного дальше в наших отношениях, она деликатно удерживала между нами дистанцию. Нежности — сколько угодно. Любовь — еще посмотрим. Причем у меня не имелось ни малейших оснований упрекать ее. И если в последние недели я пренебрегал машиной, поскольку был занят — сдавал экзамены и выполнял мелкие поручения редакции, — то к Марине тем более проявлял удручающее невнимание. Будучи студенткой второго курса фармацевтического отделения, она занималась в аудитории, находившейся в трехстах метрах от факультета информационных технологий, где учился я. Тем не менее в последнее время мы разговаривали только по телефону.

— Едешь в Эскориал? Сегодня?

От ее возгласа трубка завибрировала. У Марины вошло в привычку звонить мне до начала занятий. Она бралась за телефон, как только родители уходили на работу и Марина оставалась дома одна. «Мне нравится разговаривать с тобой», — часто признавалась она. Я это чувствовал, и был в восторге, и после завтрака нетерпеливо ждал ее звонка около будки, находившейся в холле общежития.

В понедельник утром, загрузив в сумку фотокамеры и приготовившись к отъезду, я поделился с Мариной своими планами.

— Да… Я так и сказал. Эскориал. Я надеялся встретиться с тобой сегодня, но кое-что случилось, — смущенно пробормотал я.

— Но это же превосходная мысль! Я поеду с тобой!

До сих пор Марине удавалось успешно маскировать свои истинные эмоции. Я всегда терялся в сомнениях, что именно вызывало у нее бурный всплеск чувств — моя скромная персона или то, о чем я ей рассказывал. Но в ту минуту мне хотелось поверить, что первый вариант — правильный. Может, мне изменил здравый смысл, но поскольку мы не виделись почти две недели, перспектива провести с Мариной весь день представилась мне приятным дополнением к повестке дня.

— Правда, я еду по делу, и оно может оказаться довольно скучным, — предупредил я. — Мне нужно посмотреть одну книгу в библиотеке монастыря для статьи…