Мейв Бинчи - Серебряная свадьба

Анна продолжала давать инструкции:

— Хорошо, положите обратно карандаш для бровей, как-никак, это уголь, и писать как следует он все равно не будет. А теперь напишите записку для Джо: «Звонила Анна. Анна Дойл». И все.

— Значит, он не сможет вам перезвонить? — В голосе сквозила озабоченность. Вполне возможно, что и эта женщина потратила дни, месяцы и даже годы, стараясь удовлетворить Джо Эша, все время боясь его потерять.

— Нет-нет. Я сегодня у родителей. И собираюсь остаться здесь на ночь. Можете передать ему это?

— А он знает, где вас найти?

— Да. Но сегодня звонить мне не стоит. Я постараюсь застать его в другой раз.

Когда она повесила трубку, ей пришлось опереться о столик, чтобы не упасть. Она вспомнила, как говорила родителям, что холл — совершенно неподходящее место для телефона. Холодно, неуютно, и слишком много людей снует вокруг. И вот теперь она благословляла их за то, что они ее не послушали.

На несколько мгновений Анна застыла у телефона — успокоиться было нелегко. Слегка придя в себя и собравшись с силами для общения с родителями, она вернулась в комнату. А поскольку отец с матерью ничего не ведали ни о ее любви, ни о ее боли, Анна просто сказала, что останется у них ночевать, если они не против, и весь остаток вечера они смогут обсуждать предстоящее празднество.

— Ты не должна просить разрешения остаться на ночь в собственном доме, — сказала мама, обрадованная и взволнованная, — я положу тебе в постель грелку; все комнаты в твоем распоряжении, ты всегда можешь приехать и выбрать ту, которая тебе больше по душе.

— Да, именно так я сегодня и поступлю. — Улыбка застыла на лице Анны.

Они уже разошлись по комнатам, когда позвонил Джо. Она шла к телефону совершенно спокойно.

— Она ушла, — сказал он.

— Ушла? — Голос Анны звучал отстраненно.

— Да. Это ерунда.

— Ну конечно!

— Тебе вовсе не из-за чего возмущаться и устраивать сцены.

— Да-да, разумеется. Джо, видимо, растерялся.

— И что же ты собираешься делать? — спросил он.

— Остаться сегодня здесь, как я уже сказала твоей подруге.

— Но ведь не навсегда?

— Нет, только на сегодняшнюю ночь.

— Значит… завтра вечером, после работы, ты придешь домой?

— Да, конечно. А вот ты собери, пожалуйста, к этому времени свои вещи.

— Анна, не надо драматизировать!

— Да нет, я совершенно спокойна. Сегодня ночью оставайся, конечно же, у меня. Ведь нет никакого смысла уходить прямо сейчас. Так что у тебя будет время на сборы до завтрашнего вечера. Договорились?

— Прекрати, Анна! Я люблю тебя, ты любишь меня, я тебя не обманываю.

— И я тебя не обманываю — насчет завтрашнего вечера, Джо. В самом деле. — И она повесила трубку.

Когда десять минут спустя он позвонил снова, она сама взяла трубку:

— Постарайся не быть занудой, Джо. Ты ведь не любишь, когда на тебя начинают давить и по двадцать раз спрашивают о вещах давно решенных. Ты терпеть не можешь таких людей и называешь их занудами.

— Послушай, нам надо поговорить…

— Завтра после работы. После того, как я приду с работы, ведь у тебя сейчас работы нет, не так ли? Мы договоримся, куда мне следует пересылать твою почту и как мне быть с записями на автоответчике, если они появятся.

— Но…

— Больше я не подойду к телефону, и тебе придется объясняться с моим отцом, а ты ведь всегда считал, что он обладает замечательной способностью говорить так, чтобы не сказать в конечном счете ничего.

И Анна возвратилась к родителям. Она заметила, что мать и отец удивлены продолжительностью ее телефонных переговоров.

— Извините, что заставила вас ждать, но я поссорилась с Джо Эшем, моим молодым человеком. С моей стороны было бы бестактно вываливать эти проблемы на вас, так что, если он опять позвонит, не подзывайте меня к телефону.

— И что, серьезная у вас ссора? — с надеждой спросила мама.

— Да, мамочка, радуйся, настолько серьезная, насколько это вообще возможно. Не исключено, что это — наша последняя ссора. А теперь давайте подумаем, чем мы будем кормить народ на вашем празднике.

И она рассказала им о замечательной женщине по имени Филиппа, у которой можно купить подешевле массу полезных вещей. Но мысли Анны были далеко. Она вспоминала те дни, когда все было так ново и восхитительно, когда каждое мгновение ее жизни было наполнено присутствием Джо.

Она сказала, что родителям предоставят несколько вариантов меню и они смогут выбрать наиболее подходящий. А потом придется написать письма с приглашениями для каждого гостя.

— Разве это не выдающееся событие в вашей жизни? Двадцать пять лет со дня свадьбы!

Она переводила взгляд с одного на другого, надеясь на поддержку. Дойлы умели создать в своем доме какое-то особое, уютное чувство семьи. Но, к удивлению и разочарованию Анны, в этот вечер все как-то не клеилось. Казалось, мать с отцом вовсе не уверены, что четверть столетия со дня бракосочетания — такое уж знаменательное событие. Пожалуй, впервые в жизни Анне так необходима была уверенность в том, что даже если ее собственный мир перевернется, Вселенная продолжит покоиться на своем неизменно прочном основании.

Но, может быть, она просто поддалась настроению, подобно тем поэтам, что верят в патетическом заблуждении, будто сама природа меняется в соответствии с их чувствами, и небеса становятся серыми, когда у них тоскливо на душе.

— Мы превратим этот день в чудный праздник, — говорила Анна родителям. — Он будет даже лучше, чем день вашей свадьбы, потому что все мы соберемся, чтобы отпраздновать это событие вместе с вами.

Она была вознаграждена двумя благодарными улыбками и поняла, наконец, что перед ней открывается перспектива провести скучное до тошноты лето, наполненное заботами о никому не нужном юбилее.

Брендан Дойл подошел к календарю, чтобы посмотреть, когда же в маленький городок, расположенный в двадцати милях от фермы, приедет со своими песнями Кристиан Мур. Это должно было произойти на следующей неделе, и Брендан очень хотел попасть на концерт.

Он обвел число на большом календаре, висевшем на стене в кухне. И вдруг, к собственному удивлению, обнаружил, что сегодня его день рождения. Брендан испытал настоящий шок, когда сообразил, что уже одиннадцать часов, а мысль о дне рождения только сейчас пришла ему в голову. В былые времена готовились к этой дате за несколько недель!

«Осталось всего три недели до дня рождения Брендана», — говорила мать всем, кто мог ее слышать.

В детстве он ненавидел это, всю суету вокруг дней рождения и прочих семейных праздников. Девчонки, конечно, были без ума, они обожали нарядные праздничные платья и разные украшения. Посторонних на тех праздниках не бывало; Брендан не мог припомнить ни одной настоящей вечеринки с гостями, другими детьми, играми и развлечениями; допускались только нарядно одетые члены семейства Дойлов, которым следовало чинно поглощать печенье, желе со взбитыми сливками и все прочее. Подарки же тщательно упаковывались и перевязывались ленточками с обязательной поздравительной открыткой, а потом аккуратно расставлялись на каминной полке. Непременно осуществлялось и торжественное фотографирование именинника, зачастую в нахлобученной на него бумажной шляпе. На другом снимке героя дня запечатлевали в окружении счастливого семейства. Фотографии хранились в альбоме и торжественно демонстрировались, когда появлялись какие-нибудь гости. Сначала — день рождения Брендана. Не правда ли, мальчик так вырос с прошлого года? Затем шли дни рождения Анны и Хелен. Гости смотрели и поздравляли маму. «Восхитительно, — говорили они, — вы столько делаете для своих детей. И как вам удается справляться с таким ворохом проблем?»

Мама никогда не догадывалась, как ненавидел Брендан все это. Как ненавидел петь, как ненавидел, когда она принималась хлопать в ладоши и выбегала в соседнюю комнату за фотоаппаратом, в то время как они пели «Веселому доброму другу».

Как он мечтал о том, чтобы они просто посидели все вместе, а не занимались какими-то дурацкими играми и выступлениями. Вместо праздника получался театр, и им приходилась разыгрывать дурацкий спектакль.

Вдобавок вся эта секретность. Не говорить тете Морин о новой софе. Почему? Мы не хотим, чтобы она знала, что софа — новая. Почему мы не хотим, чтобы она знала об этом? Видишь ли, ей не следует знать, что мы сильно потратились. А если она все же спросит о софе, надо отвечать: «О, софа, какие пустяки», — как будто тут и говорить не о чем.

Брендан не понимал этого. Им все время следовало что-то от кого-то скрывать. От своих близких, от товарищей по школе, от соседей, от Морин Бэрри — лучшей маминой подруги, от Фрэнка Куигли, который работал вместе с отцом и считался лучшим другом семьи. И в особенности от тех, из Ирландии. Нельзя было проговориться о чем-нибудь бабушке О'Хаган и ни словечка лишнего сказать в присутствии дедушки Дойла.