Генри Миллер - Замри, как колибри. Новеллы

Человеку удалось проявить себя мыслителем; ему удалось проявить себя творцом; ему удалось проявить себя мечтателем. Но ему еще предстоит доказать (прежде всего самому себе), что он — до конца человек. Ибо какой смысл во всех великих религиях, во всех философиях, во всех науках, во всех искусствах, какой смысл в благородных идеалах (в свое время они перебывали у каждого народа), коль скоро они не служат во благо человеку? Где человек? Какое место занял он в ряду своих неисчислимых созданий? Если в делах человеческих нет Бога, сколько в них от самого человека?

Путешествовать по Европе — подарок для американца, ибо в нее входишь как в улей после долгих блужданий по открытой пустыне. На каждом шагу о себе заявляют непрерывные, непрестанные, неутомимые усилия существа по имени человек. Об этом свидетельствуют стены зданий, городские тротуары, пьедесталы памятников, сельские пейзажи, фабрики, музеи, библиотеки, школы, церкви, крепости — все, на что падает взгляд, к чему прикасаешься, что чувствуешь и ощущаешь. Это чувствуется даже в воздухе, которым дышишь. Везде заявляет о себе человек-строитель, человек-охотник, человек-воитель, человек — поклонник святынь, человек-любовник, человек — слагатель слов и музыки, человек — изобретатель самых утонченных и самых смертоносных эссенций, человек — хранитель и тюремщик себе подобных. Всюду человек, человек, человек: его труды, его свершения, его стремления, его надежды, его мечты, его утраты, его ослепления и предательства. Подчас он действовал во славу Господа, но куда чаще во благо Дьявола. И вот он, как всегда, пробивает себе дорогу то бегом, то ползком, преодолевая препятствия, проходя по трупам, угнетая слабых, следуя вперед, вперед, вперед — к невидимой цели. К будущему. Непременно к светлому будущему! Ни на минуту не прекращает он этого движения, каким бы славным или бесславным оно ни было. Что за бес в него вселился? Во имя чего эта пугающая, чудовищная решимость? Ради чего он трудится — ради того, чтобы мир стал лучше? О чем он радеет: о своих потомках или о себе самом? Что бы он ни ответил, все окажется ложью. Ему неведомо, отчего и во имя чего он борется. Он в клещах механизма, секрет которого вне пределов его понимания. Он движется вперед опустив голову, с закрытыми глазами, ибо приучен к этому с самого детства. Таков человек вообще: европейский, американский, советский, китайский, человек в любой стране, где есть культура и цивилизация. Со всем этим прогрессом он не продвинулся ни на дюйм. Он застрял на том же рубеже, на котором был пятьдесят или сто тысяч лет назад. Ему надо совершить лишь один прыжок (мысленный), и он освободится от рокового хода часовой стрелки. Но он не в состоянии. И не хочет. С немыслимым упрямством продолжает он отказываться поверить в самого себя, осознать всю меру своих возможностей, возвыситься до своего подлинного предназначения. Он по-прежнему предпочитает Утопию Реальности. Предпочитает верить, что вещи могут быть другими (иначе говоря, “лучшими”), а сам он останется таким же, как есть. Он умудрился изобрести целый набор злобных, скабрезных эпитетов для тех, кто думает и действует иначе, чем он сам, — другими словами, так же, как думал бы и действовал он, найдись у него отвага. Он творит себе врагов из ничего. Добровольно пускается в войну с призраками, которая, похоже, никогда не кончится. Хуже того, он ухитрился убедить самого себя, что это — единственно приемлемый путь. Будь это в его силах, он убедил бы в своей истинности и правоте и животный мир. И везде, где он появляется, он оставляет шрам на лице земли. Ныне он подумывает о том, чтобы обуздать ход небесных планет, и все ради того, чтобы продолжить свою мерзкую, призрачную работу. Да и зачем ему останавливаться? Почему бы не подвергнуть опустошению всю вселенную? Что способно его удержать? Дайте ему в руки достаточно длинную веревку, и, клянусь Богом, он это сделает. Сейчас он как раз на той стадии регрессивного развития, на которой приходит естественная уверенность в том, что он вправе разобрать вселенную по кирпичику и постепенно уничтожить, дабы доказать самому себе, что он может все. А доведись ему помыслить о ком-то могущественнее его самого, он не остановился бы и перед тем, чтобы столкнуть с трона небесного самого Создателя.

В этом необратимом движении к полному уничтожению наступит, похоже, момент во времени и пространстве, когда ему станет ясно как день, что он ровным счетом ничего не создал и не уничтожил. Тогда все, что он, по собственному убеждению, исказил, извратил, истребил, изничтожил, воскреснет, дабы предать его осмеянию. И он останется один в пустоте — конечным символом опустошенности и небытия. Его охватит такой страх, что и клацание собственного скелета будет для его слуха не громче стука игральных костей по столу.

И когда, вы думаете, наступит этот роковой час? Да хоть сегодня. И вообще — разве время так уж важно? Он уже изувечил и уничтожил миллиарды себе подобных, не говоря уж о зверях и птицах, или о микробах, или о тех подрывных мыслях, которых он боится еще больше, чем микробов. Что же, пусть себе шастает по всей вселенной, вооруженный своими острыми пыточными орудиями. Что такое, в конце концов, еще один миллион лет перед лицом самопознания? Время — это петля палача. Пусть себе растягивается и натягивается.

И вы все еще считаете, что художнику легче жить в Европе? Разумеется! Почему нет? В Европе, в Тимбукту, на острове Пасхи, в Патагонии, в Белуджистане… какая разница где? Везде, кроме того места, где вы находитесь. Такова логика сегодняшнего дня. Соберите свой слабый, многострадальный скелет, подставьте его чужим микробам, новым унижениям. Здесь вас до смерти замучила чесотка; там вас до смерти закусают комары. Итак, туда или сюда? Да куда угодно. Главное — знайте, что вы мученик и вам предстоит слагать напевы нездешней красоты. Когда ваш костер разгорится, они станут еще прекраснее. Ибо таков ваш удел, ваш жребий. Возблагодарите всеблагого Господа за то, что вы не такой, как другие. Дайте понять, что видите в этом достоинство, и вы получите еще больше ударов плетью, вас засекут до крови. А вам останется только подвывать и скрежетать зубами. Научитесь делать это как следует и, возможно, получите Нобелевскую премию. А когда наступит ваш черед держать речь перед Стокгольмской Королевской Академией, не забудьте, что одно из величайших благ цивилизации — электрический стул.

Но вернемся в Европу… Европа, когда обитаешь в ней мысленно, очень похожа на любое другое место на земле. Единственное отличие, пожалуй, в том, что в Европе все эти мысли знакомы, все они могут обрести выражение и время от времени за них можно даже пострадать. В Европе вы вольны думать что угодно. В Европе вы вольны быть кем угодно. Европа находится в процессе постоянного брожения. А где брожение постоянно, не так важно, наверху вы или внизу. Важно лишь сознавать, что это несравнимая плавильная печь духовных ценностей, а не атомная электростанция.

В биографической рапсодии “Наполеон”, где Эли Фору удалось заглянуть в святая святых европейской души, почувствовать ее незримые огни, ее отчаянные судороги, ее метеоритные озарения, ее неистребимую анархию, есть такое место:

“Не думаю, что Наполеон когда-либо называл идеальную цель, предполагающую веру в одну из базовых ценностей: справедливость, свободу, счастье, которым столь подвержено большинство. Он постоянно апеллировал к дремлющей в массах энергии, которую он будил с помощью самых жестких средств, к чувству чести, которое он стимулировал, к духу соперничества, которое он поощрял. В то же время социальный оптимизм популярных лидеров, оптимизм, выдвигающий перед народом метафизического или социального идола, предполагает немедленное отречение от их собственной свободы. Для того чтобы побудить людей поверить, сами эти лидеры принуждены уверовать в вещи, находящиеся за пределами их понимания и доступные всем; не прибегая к личному риску, к личному усилию, но всего лишь выдвигая определенный набор команд, преступая то, что обычно считается преступлением…”

Итак, еще раз стадо готово ускорить шаг. Подо всем этим брожением затаилось зловещее молчание, молчание хищного зверя в засаде. Европа готова к прыжку — но, очень может быть, в направлении, которого сегодня никто не подозревает. Сегодня она, внешне истощенная, явно разделенная, не имеющая ни вождя, ни отчетливо поставленной цели, кажется совершенно беспомощной. Ошибка, которую слишком часто совершают реалисты, заключается в том, что видимое отождествляется с действительным. Европа способна за одну ночь совершить головокружительный кульбит. Даже в теперешнем своем состоянии тревоги и озадаченности, в ощущении уязвленной гордости она сохраняет в себе достаточно энергии и достаточно равновесия, чтобы реализовать судьбоносные повороты. Не будем забывать, что все ярчайшие фигуры европейской истории (а их целая галактика) были личностями, мужчинами и женщинами, наделенными необычайным воображением. Это дар, проявившийся в святом Франциске так же ярко, как в Наполеоне, в Данте — так же ярко, как в Рабле, в маркизе де Саде — так же ярко, как в Жанне д`Арк. Дерзновение, вызвавшее к жизни великих святых, великих еретиков, великих ученых, великих философов, великих художников, великих поэтов “действия”, — непременный компонент европейской души. Без него Европы не существует.