Дина Бакулина - Андерсен-Кафе

— За кем? — опешила баба Люба.

— За котом, — исправилась я.

— А, за Бурым-то. Конечно, конечно, позабочусь, ты не переживай. Он его, вроде как дитя своё на руках нёс, аж изменился сам-то. Я уж Петю давно таким не видала. Вроде как он снова, живой, а не мумия какая. Эх, жисть, — сокрушенно вздохнула Любовь Матвеевна. — Хожу, слежу за Петей, словно сыщик какой, а толку-то, толку… — она досадливо махнула рукой.

— Вы только не забудьте позаботиться о коте, баба Люба, — снова отчаянно попросила я. — Плохо мне без него. Только бы не пропал. Деньги на еду сейчас принесу, — спохватилась я.

— Пока не надо. Не беспокойся даже. С Бурым твоим всё в порядке будет, — заверила меня баба Люба.

— Как он там, в новой обстановке, без меня?.. Целую неделю! — сокрушалась я.

— Да что ты, Люба?!. Коту-то и нужно, чтоб сыт был да в тепле, — успокаивала меня баба Люба. — Да ты разве не видела, как твой кот к Пете льнул? Видно, что за хозяина признал.

— Нет, Андерсен к нему из жалости пошёл, — сказала я уверенно. — Пожалел он его.

— Андерсен, это который Бурый? Кот твой, так? — для полной уверенности переспросила соседка.

— Да, — ответила я грустно.

— Ну, ты чудная, Люба. Ты зачем о коте, как о человеке, думаешь? — немножко рассердилась баба Люба.

— Потому что он и есть почти человек, причём родной. Для меня, по крайней мере, — осторожно прибавила я.

— Кот, Люба, так он и есть кот, — назидательно сказала соседка. — Хотя твой Бурый, кажется, и правда, хороший, ласковый, — тут её голос потеплел.

Видимо, заметив на моем лице несогласное выражение, Любовь Матвеевна неожиданно улыбнулась.

— Чудная ты Любочка, чудная. Сейчас таких нет, — подытожила она.

— Вы, просто… его совсем не знаете! — крикнула я ей вдогонку. Баба Люба только головой покачала.

Честно говоря, мне уже очень хотелось домой. И есть хотелось невероятно. Двукратное чаепитие с пряниками только раззадорило аппетит. Постоянно вспоминалось, что дома, в холодильнике, меня ждут не дождутся вкусные куриные котлетки с чесноком. Кроме того, завтра выходной, а это значит, что утром я — надеюсь! — отправлюсь на дачу.

Тут я вспомнила, что нужно ещё кое-что доделать. Я выбрала самый яркий зелёный маркер, вытащила из блокнота лист в мелкую клеточку и написала на нём крупными буквами: «Если П.И. вернётся, не забыть отдать ему паспорт!!!» Надпись я завершила тремя большими восклицательными знаками. Я положила листок на стол, быстро машинально перечитала и… вздрогнула. «Если вернётся», — гласила записка. «Значит, может не вернуться!..» — мелькнуло у меня в голове. Об этом я, честно говоря, совсем забыла. Я ненадолго задумалась. «Впрочем, он попал в хорошие руки», — успокоила я себя. Конечно, правильнее было бы сказать, «в хорошие лапы», — ведь речь идёт об Андерсене.

— Домой, домой, — сказала я себе. И, наконец-то, со спокойной совестью, направилась к выходу.

Выходные прошли как обычно. Погода не подвела: ни одной капли дождя за два дня — да ещё и не слишком жарко. Впрочем, насколько я помню, июнь вообще не самый жаркий месяц.

У нас на даче, в садоводстве, возле дома стоит круглый зелёный переносной стол. Его высокие ножки, примерно на локоть вкопаны в землю. Чтобы не улетел. Стол-то лёгкий, сделан из пластмассы. В середине стола водружён огромный, яркий, с морем и пальмами, зонт. За зелёным столом мы обычно завтракаем, — если погода позволяет, конечно. Правда, я редко бываю на даче. А папа живёт там обычно уже с середины мая.

Но зелёный стол мне нравится не только из-за зонта с пальмами. Он широкий, поместительный, — за ним так удобно писать, заниматься переводами, разложив стопки словарей и справочников… В прошлом я несколько лет работала в неком институте, преподавала английский. Мне иногда кажется, что каждый третий в нашем городе — учитель, а каждый второй из них преподаёт английский язык. И, по крайней мере, каждый второй наш житель этот язык или уже знает в совершенстве, или успешно его изучает. Но это, конечно, моя собственная, доморощенная статистика…

Как известно, когда-то давно, в XIX веке, одним из признаков образованности была способность говорить по-французски. А сейчас вот неприлично не знать английский. Есть ли в этом подлинная, а не искусственно привитая надобность, я, конечно, не знаю. Да и в сущности — какая мне разница?..

Что же касается меня, то я время от времени занимаюсь английским — и не только ради приличия. Меня очаровывает мелодика этого языка. Она мне подходит по душе. У английского, конечно, есть свои недостатки. Грамматика, например. И, тонкий английский юмор. Иногда он настолько тонок, что я его просто не улавливаю. Но что же тут поделаешь?.. Как поётся в старинной английской песенке: «Если ты купил яйца, значит, купил и скорлупу».

А ещё я иногда пишу маленькие рассказы о светлых Ангелах. И с этим я тоже ничего не могу поделать. Знаете, как это обычно начинается?.. Вот сижу я, например, вечером на диване — и вдруг ни с того ни с сего мне в голову приходит фраза: «А в пещере было темно…» Сначала я слышу только одну эту фразу, но почему-то мне не хочется её терять. Я мысленно присматриваюсь к этой тёмной пещере, и вдруг в её глубине начинают слабо вырисовываться контуры героев. А когда вход в пещеру приоткрывается и туда проникает дневной свет, их образы становятся совсем отчётливыми. И, наконец, наступает момент, когда я вижу их точно под ярким солнцем…

А почему рассказы именно об Ангелах? Попробую объяснить. Мне как-то довелось прочитать книгу святителя Игнатия (Брянчанинова) «Слово о смерти». В ней он в частности рассуждает о природе и свойствах этих загадочных существ — Ангелов Небесных. Глубокие мысли серьёзного богослова восхитили меня. А что за дивный у него стиль!.. Словом, тема меня зацепила.

Мои рассказы ничем не похожи на богословские рассуждения. Очень простые истории. Но почему-то иногда, будто помимо моей воли, в них залетают два-три прекрасных Ангела. И, признаться, я бываю очень рада гостям. Но если Светлым Ангелам некогда со мной возиться, то и рассказ мой не только не пишется, но даже и не придумывается.

А знаете, о ком мне хотелось бы сейчас написать? Вы не поверите. О моем буром коте, Андерсене. Жаль, что я рисовать не умею, я бы его нарисовала. Это была бы, что называется, «картина маслом». Он бы сидел в центре, в царственной позе, как лев. Мордой повернулся бы к нам, шерсть переливалась бы на солнце. Уши были бы настороженно подняты, как будто он внимательно слушает, а взгляд умный, спокойный. А вокруг была бы изображена только светло-зелёная трава. Но цвет должен быть насыщенный, не бледный. На этом фоне бурый окрас Андерсена должен хорошо смотреться. Знаете, а он на самом деле такой и есть, Андерсен, — умный, внимательный, красивый… Только в жизни мне не приходилось видеть его в окружении свежей зелёной травы. В городе, во дворе, где он гуляет, травы что-то не очень много. А у той, что есть, очень уж запылённый вид, — для картины не годится. По крайней мере, не для той, которую я себе представила.

Всё время его вспоминаю, Андерсена. Взяла бы его на дачу на выходные. Может, уселся бы он тут, рядышком, на траве, смотрел бы на меня своими умными глазами, слушал, ушами пошевеливал. Нет, скорей всего, он охотиться пошёл бы. Здесь мышей, видимо-невидимо. Даже не верится, что Андерсен с его утончённой натурой, может иногда превращаться в хищника. И как только в нём всё это вместе уживается? Загадка.

Так я обычно и провожу свои летние выходные: на даче, за зелёным столом с пальмами. Вы, наверное, решили что я «ботаник», заучка? Честно говоря, есть немного. Но я же не только перевожу чужие и сочиняю свои рассказы, — ещё я время от времени посещаю разные конференции. Впрочем, это кажется из той же оперы… Вспомнила! — я же цветы выращиваю на даче, гладиолусы! И у меня есть грядка с луком и петрушкой!

Если приедете в гости, сами всё увидите. Кстати, я могу прочитать вам пару-тройку своих рассказов. Они коротенькие. По три странички примерно.

Хорошо всё-таки, что сейчас вечерами светло! И время за разговорами летит незаметно. Но всё равно, пора собираться домой. Завтра на работу.

В понедельник, открывая входную дверь в «Лавку», я даже удивилась: дверь поддалась непривычно легко. Но потом я всё поняла: прошлой ночью некому было охотиться, некому загромождать мою дорогу дохлыми мышами. Отсутствие привычных, аккуратно сложенных мышиных трупов, неожиданно расстроило меня. Дальше — ещё хуже. Когда я включила свет в зале, мне показалось, что перегорела по крайней мере половина лампочек. Помещение у нас старое и очень обширное, через окна свет попадает только в большой зал, да и в нём, по крайней мере, два угла остаются недостаточно освященными. Такая уж планировка. А уж о двух кладовках и маленьком складе и говорить не приходится: они вовсе без окон.