Гай Эндор - Любовь и Ненависть

Позднее Вольтер отправил Руссо все свои произведения, увидевшие свет, некоторые работы в рукописи. Он обращался к нему не иначе как «мой учитель», а его критику смиренно, безропотно принимал. Руссо славился своей суровостью. Он никогда не одобрял творчества Вольтера. Порой он отвергал и лучшие его сочинения. Тем не менее Вольтер не утрачивал своего уважения к этому человеку. Он никак не мог или просто не хотел понять, что Руссо становился все более и более ревнивым к росшей славе Вольтера, к той славе, которая очень быстро затмила его собственную.

Когда Вольтер приехал в Брюссель, он навестил Руссо, пригласил его отобедать у себя и вместе поехать в театр. Но Руссо не сумел совладать со своими чувствами и, когда Вольтер начал вечернюю встречу с чтения своей только что написанной поэмы, «учитель» прервал его, заявив, что такая антирелигиозная поэзия его шокирует. Он назвал поэму богохульной, сурово отругав автора за нечестивость.

— Выходит, Вольтер рассердился на него? — поспешил предположить Жан-Жак.

— Нет, он пока еще не сердился, — ответил де Ла Мартиньер. — Он продолжал называть Руссо своим учителем. Когда все вернулись из театра, Руссо прочитал Вольтеру свою поэму «Письмо к потомкам», и Вольтер, не удержавшись, сказал то, что и требовалось: «Боюсь, это письмо никогда не доберется до своего места назначения!» Можете себе представить, как разъярился Руссо на своего ученика, который впервые осмелился покритиковать его?

Но даже это не сделало бы их непримиримыми врагами. В этом виновато желание Руссо отомстить Вольтеру за его остроумие. Несмотря на то что рукописные страницы поэмы Вольтера ходили повсюду, автор тут же отказался от нее, как только она была тайно напечатана. Такова была обычная процедура. Но на сей раз в руках властей оказались документы, дававшие им право на преследование Вольтера.

— Документы, полученные от Жана Батиста Руссо, — сказал Жан-Жак.

— Совершенно верно. Руссо повсюду распространял письма, в которых рассказывал, как Вольтер прочитал ему свою поэму и как гордился тем, что написал ее.

— Ну и что же случилось с Вольтером? — поинтересовался Жан-Жак.

— Не знаю. Ему приходилось какое-то время скрываться. Он был вынужден уехать из своего любимого Парижа. Но прятался ли он на территории Франции или же уехал за границу, мне неизвестно. Не знаю я и того, к какой чудовищной лести ему пришлось прибегнуть, чтобы заручиться поддержкой князей и разных министров, чтобы вновь обрести прежнее расположение государственных мужей и вернуться в Париж. Но я твердо знаю одно — он никогда не упускал возможности высмеять Руссо и Делал все, что мог, чтобы испортить его безупречную репутацию. — Месье де Ла Мартиньер встал со своего стула. — И вот теперь какая судьба! Вы спите в той комнате, где Жан Батист жил со своим другом графом де Люком, послом в Солере. Теперь только вы можете создать великие творения, чтобы в один прекрасный день люди могли сказать не «вот комната, где когда-то останавливался Жан Батист Руссо», а по-другому: «Это комната, в которой Жан-Жак Руссо когда-то останавливался. — Де Ла Мартиньер улыбнулся.

Но Жан-Жак уверенно кивнул, словно уже видел, что такой день наступит. Он чувствовал на себе груз величия.

— Почему бы и нет? — улыбаясь, спросил де Ла Мартиньер. — Когда-нибудь люди, произнося имя Руссо, не будут иметь в виду Жана Батиста, а только Жан-Жака. Все зависит от вас.

Руссо снова кивнул — его уже уносили вдаль грезы.

— А что произошло с Жаном Батистом? — спросил он наконец.

— Говорят, что он все еще живет в Брюсселе, и живет в крайне стесненных обстоятельствах. Его прежние патроны умерли. Теперь он находится в полной зависимости от одного богатого еврея и так этого стыдится, что никогда не входит в его дом, предварительно не убедившись, что на улице никто за ним не наблюдает… Как видите, Вольтер все перехватывает у него перед носом!

Руссо пожал плечами:

— Я несчастный человек!

Секретарь засмеялся:

— Вот посему я предостерегаю вас. Опасайтесь Вольтера! Не повторяйте судьбы, выпавшей Жану Батисту.

После этого месье де Ла Мартиньер, пожелав юноше спокойной ночи, вышел из комнаты, оставив его наедине со своими мечтами.

А какие это были фантазии!

Он лег в постель. Пальцами погасил пламя свечи. Но заснуть не мог.

Ему казалось, что в темноте его спальни сгрудились великие силы. Прежде всего сам Вольтер. Вольтер привел ему нового Бога, такого, о котором Жан-Жак прежде и мечтать не смел. Бога, которого не нужно было страшиться, как кальвинистского Бога[27], в которого его учили верить, когда он был еще ребенком. Или даже католического Бога, которого он получил, когда принял католичество в городе Турине. Это был Бог, которого можно было уважать и которым можно восхищаться. Бог, который никогда не будет таким жестоким, чтобы создавать нас такими, какие мы есть. Бог, который не станет карать нас адовым огнем за то, что мы верим во все, во что нас заставляют верить, или делаем то, что нас заставляют делать.

Руссо чувствовал себя гораздо лучше, обретя Бога Вольтера. Ибо на душе у него было уже немало грехов. Дикие сексуальные фантазии приводили его в восторг, и чем больше он пытался бороться с ними, тем легче подпадал под их очарование. Греховность и раскаяние текли вместе с кровью по его жилам, выбивая из него обещания измениться, обещания, которые он никогда не смог бы выполнить.

И протестантство, и католичество грозили ему адовым огнем, превращали его жизнь в сплошное мучение. Он чувствовал, как его загнали в ловушку между ними. Особенно он не мог забыть тот ужасный момент, когда предстал перед членами инквизиции[28] в Турине, которая должна была определить крепость веры нового прозелита[29] до того, как одобрить его принятие в лоно Католической церкви. Экзаменующий его монах заорал: «Твоя мать была кальвинисткой, еретичкой, разве не так?» Перепуганный насмерть Жан-Жак на несколько мгновений утратил дар речи. Его дорогая мать, которую он любил сильнее из-за того, что хранил ее образ только в своем воображении, ибо она умерла при родах, его дорогая мамочка, выходит, была самой отвратительной преступницей?

— Она и умерла кальвинисткой, еретичкой, разве не так? — продолжал орать разгневанный монах.

Страх заставил этого мальчишку (ему едва исполнилось шестнадцать) признать, что его мать на самом деле была кальвинисткой, еретичкой. У него не было иного выхода: либо умереть от голода на улицах Турина, либо воспользоваться гостеприимством этого города, дающего приют новообращенным. Да и умерла его мать кальвинисткой, еретичкой.

После тихого признания мальчика монах еще больше разозлился.

— Теперь ты понимаешь, что такое праведность, и должен знать: сейчас, в данный момент, твоя мать горит в глубинах ада. Еретиков поджаривают на огне, и они визжат от жуткой боли, которую им предстоит испытывать вечно. — Жан-Жак не знал, как ответить на такой каверзный вопрос. Он молчал, а инквизитор, распаляясь еще больше, все орал на него: — Как? Неужели ты не знаешь, что эта нераскаявшаяся, отлученная от Церкви еретичка горит сейчас в адовом пламени? Или ты намерен это отрицать?

Сдерживая тяжелые, горючие слезы, Жан-Жак с трудом вымолвил:

— Мне остается только молиться за то, чтобы она узрела истинный свет перед смертью и у Бога было время, чтобы простить ее.

Ошарашенный инквизитор несколько секунд неотрывно смотрел на дерзкого мальчишку, а потом неохотно кивнул, принял этот сомнительный ответ.

Зато теперь Жан-Жак чувствовал себя так, словно Вольтер вернул ему мать, словно он снял с него тяжкий груз. Но пройдут долгие годы до того, как Руссо отыщет свой безопасный путь к Богу Вольтера. Сначала он достигнет глубин католичества, потом вернется к кальвинизму. Но тем не менее всегда этот Бог Вольтера будет манить его, и наконец наступит время, когда он напишет «Исповедование веры савойского викария», где восторжествует религия Вольтера и его Бога. Концепция этого произведения почти ничем не будет отличаться от взглядов Вольтера в его поэме «За и против». Руссо так превосходно изложил свои мысли, что даже Вольтер воскликнул: «Я обязательно велю изготовить для моего экземпляра сафьяновый переплет». Ни теперь, ни позже Руссо не забывал о своей благодарности Вольтеру за того, созданного им Творца вселенной — такого справедливого, разумного. Такому Богу хотелось искренне верить. Это был Бог, который не выделял среди народов и стран своих любимчиков — он просто рассеял их по земле, чтобы они следовали своей, свойственной только им судьбе, чтобы познавали печаль и радость — все, с чем они могли столкнуться в жизни. Нет никогда Руссо не станет сожалеть о полученном от Вольтера великом даре. Он всегда будет ему благодарен за это.