Виль Липатов - Повесть без начала, сюжета и конца...

Произошло это, кажется, в среду, когда солнце пряталось по-зимнему рано, снег от блеска казался стеклянным и воздух звенел от тишины. На пятом или шестом километре к Нине Александровне пришло второе дыхание, тело сделалось легким, лыжи не скользили, а парили над лыжней. Нина Александровна, пригнувшись, скатилась с крутого берега и сразу же увидела мужа.

Сергей Вадимович в это время раздевался – на виду у холодного бесконечного пространства сбросил полушубок, пиджак, рубаху, брюки; оставшись в малиновых плавках, он лихо похлопал себя ладонями по груди и плечам и не на цыпочках, а всей ступней двинулся к проруби – поджарый, все еще загорелый, бугристый от вздувающихся мышц, несерьезный оттого, что на ходу ухал по-сычиному. Нину Александровну он заметил в ту секунду, когда, прижав руки к бедрам, солдатиком ухнул в воду.

– Ух, мамочка моя родимая! – тонко вскрикнул он. Нина Александровна широким лыжным шагом подбежала к проруби, остановившись, глядела на то, как Сергей Вадимович плавает среди острых льдинок и снежного масла. Он ухал, хохотал, крича почему-то: «Бережись!» – и Нина Александровна поняла, что Сергей Вадимович счастлив, и хохотала вместе с ним. А снежная бесконечность становилась розовой в лучах заходящего солнца, и, наверное, от этого все вокруг неожиданно показалось первобытным, диким – река, небо, тальники на берегу, сосняк за рекой и зазубренный горизонт. «Да, он счастлив! – продолжала думать Нина Александровна.– Почему же тогда у него открылась застарелая язва? Напряжен? Перерабатывает? Не дает стрессам выйти наружу?»

– Ух, бережись!

Почувствовав, что не надо ждать, когда Сергей Вадимович вылезет из проруби, Нина Александровна ласково кивнула мужу, откровенно стараясь казаться стройной, красивой, изящной, побежала дальше своим проторенным путем; она спиной чувствовала, что муж смотрит на нее, была рада этому, а взобравшись на крутое правобережье, радостно подумала о том, что ее теперешняя жизнь становится интересной и просто хорошей, и сразу со снисхождением вспомнила, как необычно и даже курьезно складывались теперь отношения между ней, Ниной Александровной, и директором школы Белобородовой.

…Всему поселку было известно, что Белобородова первая посоветовала Нине Александровне выйти замуж за нового главного механика сплавной конторы, много сделала для того, чтобы Нина Александровна сблизилась с забавным новичком, но та же самая Белобородова после свадьбы перестала называть преподавательницу математики ласковыми именами Нинуля или Нинка, когда они оставались наедине, а перешла на официальное «вы». Более того, именно директор школы Белобородова по прозвищу Скрипуля – так ее называли молодые учителя и учительницы – однажды употребила выражение «четвертая дама поселка», относящееся к Нине Александровне. Впрочем, это так и было, ибо Сергей Вадимович Ларин, главный механик одной из крупнейших сплавных контор области, считался четвертым по значению человеком в поселке: директор конторы, главный инженер, начальник производственно-технического отдела и главный механик. Конечно, в Таежном играли значительную роль председатель поселкового Совета, председатели двух артелей– «Профинтерн» и «1 Мая»,– но хозяином в поселке была сплавная контора, которой здесь принадлежало все: река и ее берега, автомобили и производственные здания, тротуары и склады, катера и штабеля леса, погрузочные краны и паром, электростанция и орсовский магазин, детские ясли и детский сад, поселковый клуб и небольшой кинотеатр, запасы дров и даже земля – огромная пустошь, по которой Нина Александровна бегала на лыжах.

Почтительность Скрипули к «четвертой даме поселка» достигла наконец таких масштабов, что она незаметно для учителей освободила Нину Александровну от занятий во вторую смену, оставив в неделю только три вечерних урока. Когда этот виртуозно-ловкий переход был завершен, Белобородова однажды заманила Нину Александровну в свой тесный и пропахший дымом кабинет, фамильярно, как в старые добрые времена, обняв ее за плечи, с игривостью в прокуренном голосе сказала:

– Замужним бабам скидка! Отдохните от второй смены годишко, Нинусь Александровна. Курить будешь?

– Не хочу.

– Молодец! Мужики не любят, когда от баб воняет табачищем.

Стены директорского кабинета были тесно завешаны чертежами, картами, схемами, шкафы ломились от старых классных журналов, на этих же шкафах стояли разнокалиберные глобусы, зеленое сукно стола было прожжено и залито химическими чернилами, и вообще кабинет был похож на Белобородову – деловую и энергичную, но неряшливую женщину. Вот и сейчас Скрипуля курила папиросу «Беломорканал», лихо закусив ее крепкими зубами, но сидела не на стуле, а на кончике стола, а пепел стряхивала на пол. Плечи у директрисы были прямые и широкие, как бы созданные для погон, подбородок с ямочкой был квадратным, глаза сквозь папиросный дым казались совсем темными.

– Садитесь, Нинусь Александровна! – пригласила директриса, на этот раз подчеркивая бывшую простоту их отношений только словом «Нинусь».– Садитесь, до урока еще пятнадцать минут…

Дело происходило в послеобеденное время, когда Нине Александровне предстоял один из трех в неделю вечерних уроков, и, наверное, именно по причине вечерних занятий Нина Александровна была одета наряднее, чем одевалась в утреннюю смену,– на ней была замшевая куртка в талию, короткая юбка, ноги обтягивали прозрачные, без блеска колготы телесного цвета. Наряд был почти праздничным, и Нина Александровна чувствовала себя уверенной, спокойной и неназойливой.

– Вы покрасивели, Нинусь Александровна,– негромко, без обычной лихости сказала Белобородова.– Я рада, очень рада за вас, так как больше всего на свете ненавижу неустроенных баб…

За окнами директорского кабинета прогромыхивал гусеницами идущий по улице трактор, через левую стенку просачивался беспокойный гул чем-то встревоженного класса, стол под Белобородовой поскрипывал, а Нина Александровна по-прежнему спокойно глядела на директрису, ожидая дальнейших слов и поступков. Нина Александровна и раньше ни капельки не робела перед Белобородовой, вела себя всегда подчеркнуто независимо, а на уроках, когда Скрипуля являлась с проверкой, умела не замечать ее присутствия. Сегодня Нина Александровна держалась точно так, как это случалось прежде, а вот Белобородова, раньше втайне потешающаяся над мнимой независимостью преподавательницы математики и поэтому подчеркнуто не замечающая ее гордо вздернутой головы, сейчас повела себя иначе. Белобородова осторожно, как бы боясь сделать лишнее движение, спустилась со стола, подойдя к окну, отодвинула тюлевую штору. Немного помолчав, она задумчиво сказала:

– Черт знает как вы холодны, Нина Александровна! – И вдруг резко повернулась.– Если бы вы знали, как я завидую вам, девчонкам рождения конца тридцатых годов!

Это была та самая неожиданность, из-за которой Нина Александровна любила и уважала директора, так как никогда не было дано знать, что скажет и сделает Белобородова, человек несомненно интересный, смелый и умный. Нина Александровна всегда с трудом скрывала восхищение Скрипулей, чтобы его не приняли за подхалимаж. Поэтому Нина Александровна сидела по-прежнему спокойная, уверенная в себе, красивая и действительно замкнуто-холодноватая.

– А может быть, в этом повинна математика,– задумчиво продолжала Белобородова, неторопливо отходя от окна.– Вот что недавно говорил академик Соболев на международном математическом конгрессе.– Подойдя к столу, Белобородова взяла книгу с закладкой между страницами, открыв, раздельно прочла: – «Математика – это реалистический, достаточно подробный и в то же время общий взгляд на вещи и явления. Этот ре-а-лизм обладает неотразимой притягательной силой в глазах молодежи…» Вот какая история, Нинусь Александровна!

Сама Скрипуля преподавала историю, знала предмет назубок, рассказывала так эмоционально, что ребята сидели неподвижно, но вот поди ж ты!… Нина Александровна невольно переменила позу – расслабила плечи и одну руку положила на открытое колено.

– А, была не была,– сказала она.– Давайте папиросу, Анна Ниловна.

– Вот это другое дело! – открыто обрадовалась Белобородова и ловко выхватила из пачки папиросу.– Плевали мы на самых распрекрасных мужиков!

Несколько минут они курили молча, с задумчивыми лицами, затем Белобородова, заговорщически улыбнувшись, сказала:

– А ловко вы окрутили добра молодца! В нашенское время… Молодец, Нинусь Александровна!

Нина Александровна тоже улыбнулась, немного подумав, ответила:

– Сергей Вадимович очень занятой человек. Ему тоже некогда…

– Конечно, конечно!

Пожалуй, только сейчас Нина Александровна, сделавшаяся «четвертой дамой» Таежного, впервые увидела Скрипулю в таком состоянии, которое мысленно назвала домашним. Белобородова была непривычно женственной, совсем не актерничала, то есть не сидела за столом в позе усталого, но лихого авиационного штурмана, не прищуривалась так, словно смотрела на далекую землю; в лице директора школы появилось много бабьего, деревенского, мужские волевые складки на лбу и переносице разгладились. Она задумчиво глядела на книгу с закладкой, и Нина Александровна подумала: «Специально готовилась к разговору… Что бы это могло значить?» А Белобородова негромко сказала: