Валерий Алексеев - Три юных пажа

— Вы никогда не слышали о морошке? — оживился Сева. — Ну, это же замечательная ягода, на болотах растет. Румяная такая, а как поспеет — желтеет и светится.

— Уж прямо светится, — насмешливо сказала Альбина.

— Уверяю вас, как фонарик! Ужасно пристрастился я к этой морошке. Там озеро такое замшелое, берега зыблются, и от морошки желтым-желто. Целыми днями хожу и ем, как журавль. Совсем стал дикий… А первого сентября вхожу в класс — на доске написано глажы. Сначала я не обратил внимания, так они принялись везде писать это слово. И на столе, и на сиденье стула, и на портфеле моем, и даже у меня на спине. Заколебали, как теперь говорят.

— А что, оно неприличное?

— Да нет, обычное местное словечко. И очень точное… я бы сказал, даже красивое: их едят, а они глядят.

— Ну, ну, и что же дальше? — быстро спросила Альбина. Она усмотрела здесь намек на свое рязанское прошлое.

— А дальше — стал я потихоньку сходить с ума. Дошло до того, что в глаза ученикам смотреть не могу. А они всё это быстро улавливают. Сидят две девчушки за первой партой, смотрят на меня не мигая и шепчут: глажы, глажы…

— А вы?

— А я дергаюсь.

— Странно, — сказала Альбина и засмеялась. — Очень странно. Но теперь-то прошло?

— Уж если рассказываю — значит, прошло, — ответил Сева. — Другой, наверно, бзик появился: свято место пусто не бывает.

Тут тихо скрипнула дверь, и оба они обернулись. Вспыхнул яркий свет.

— Сумерничаете? — спросил Лутовкин. Он стоял в дверях с суровым оскорбленным лицом. — Сева, а тебя к телефону.

— Кто? — удивился Сева и встал. — Кому я понадобился?

Лутовкин пожал плечами.

Когда Сева вышел, Лутовкин тут же подсел к столу и сделал первый заход.

— Три юных пажа покидали, — пропел он вкрадчивым голосом, — навеки свой берег родной, они так ужасно рыдали, стоял оглушительный вой…

Аля потушила вторую сигарету. Держа третью в руке, она внимательно и сосредоточенно слушала Лутовкина.

— Люблю белокурыя косы, — грассируя под Вертинского, пел Лутовкин, — так первый, рыдая, сказал, но я не хочу, чтоб вопросы мне каждый дурак задавал… Аленька, это вы мне испохабили солонку? Отчаянный вы человек. Или ссор не боитесь?

Усмехнувшись, Аля закурила и, вскинув голову, выпустила дым из ноздрей. С этим всё было понятно, с этим она знала, как себя вести.

— А-лень-ка! — ласково продолжал Лутовкин. — Вся така маленька… Я вас буду Аленькой звать, не возражаете?

— Слащавых мужиков не терплю, — сказала Аля.

Лутовкин был несколько обескуражен, но не терял бодрости духа. Он отступил и перегруппировал ряды.

— Второй повторял беспрерывно: я чёрныя косы люблю, смотреть на блондинок противно, за что и муки терплю…

— Жена ваша блондинка? — спросила Аля.

Лутовкин остановился.

— При чем тут жена? — с горечью сказал он. — Ну, при чем тут жена? Я вам такие песни пою, а вы сквернословите…

— Жене своей и пойте, — насмешливо сказала Аля.

— А для жены у меня другие песни, — не сдавался Лутовкин. — И попрошу не лезть со своим маникюром в мои семейные дела.

— Ну, ладно, ладно, — Аля протянула руку и потрепала Лутовкина по голове — снисходительно, как мать великовозрастного баловня-сына. — Ладно, разошелся. За стол скоро сядем?

Лутовкин хотел что-то сказать, но обернулся и увидел стоящего в дверях Севу.

— Да, незадача, — озабоченно проговорил Сева.

— А что такое? — с живостью спросил Лутовкин.

— Да братец мой ключи куда-то подевал, войти не может, из автомата звонил. А мама заснула, наверно. Схожу, посмотрю.

— Надо же! — вздохнул Лутовкин. — Это ж надо!

— Так что вот, — сказал Сева, обращаясь к Альбине. — Прошу меня извинить.

— Жалко, — ответила она. — Только разговорились.

— Нет-нет, — поспешно возразил Сева, — я не прощаюсь. Сбегаю и вернусь. Здесь рядом. Я даже плащ не возьму.

— Давай, — откликнулся Лутовкин. — Непременно. Одна нога здесь, другая уже там.

Когда хлопнула входная дверь, Лутовкин медленно повернулся к Але.

— Что это вы меня так… просвечиваете? — спросил он после паузы. — Аж знобит.

— Рубашка у вас красивая, — сказала Аля, морща нос.

Лутовкин был польщен.

— М-да? — сказал он, просияв, и потрогал кармашки. — Может быть, на ты перейдем… по такому случаю?

— Давай перейдем, — согласилась Аля. — Он что, действительно доцент, твой приятель?

— Нет, — недовольно ответил Лутовкин. — А какое это имеет значение… скажем, для нас с тобой?

— Ну, как же, — сказала Аля. — Никому не расскажешь, что у тебя знакомый доцент: пальцами будут показывать. Вот, скажут, путается со всякой швалью.

Лутовкин насупился.

— Между прочим, этот человек здесь случайно, — промолвил он. — И, по-видимому, не вернется.

— Вернется, — морща нос, ответила Аля.

Тут в кухню осторожно заглянули Олег и Женя.

— Стало как будто просторнее, — жизнерадостно сказал Олег, — или мне показалось?

— Все свои, — с гордостью ответил Лутовкин. — Без возвращенцев.

— Как же это тебе удалось?

— Братишка у него смышленый, — охотно пояснил Лутовкин. — Теперь не выпустит. Но, говорит, если вы мне его подпоили, приду кости ломать.

— Он такой, — подтвердил Олег. — Я его руку знаю.

— А что мы, собственно, теснимся в подсобном помещении? — проговорил Лутовкин и встал. — Пожалуйте к столу.

В большой комнате уютно горел торшер, шторы были плотно задернуты, на столе, кроме багульника, коньяка и «Сахры», расставлены были тарелки с бутербродами и вскрытыми консервными банками. Имелся даже аккуратно нарезанный вареный язык.

— Как много всего! — пропела Женя. — И откуда берётся?

— Однако приборчиков пять, — сказал Олег.

— Камуфляж, камуфляж, — радостно ответил Лутовкин. — Видимость плюрализма.

Расселись: Борис и Аля справа, Олег и Женя слева.

— И плащик оставил, — заметил Олег, оглянувшись. — А может, все-таки подождать?

— Исключено, — заверил Лутовкин. — Хотя…

Он трагически посмотрел на Алю.

— Хотя высказывались и другие мнения.

Запрокинув голову, Аля захохотала. У нее были прекрасные зубы.

— Что с тобой, радость моя? — спросила Женя.

— Ничего, сейчас пройдет, — сказал Олег. — Это у нее от плюрализма.

Однако Аля продолжала смеяться.

— Аленька, — капризно проговорил Лутовкин, — может, поделишься с нами? Вместе и посмеемся.

— Глажы, — сказала Аля сквозь смех.

— Не понял. — Лутовкин самолюбиво поджал губы.

— У тебя желтые бесстыжие глажы, — смеясь, пояснила Аля.

— Тем более не понимаю. — Лутовкин обиделся. — Я же не обсуждаю твои дефекты…

— А у меня их нет, — сказала Аля.

— Девушка, ты распоясалась, — строго заметила Женя. — Тебя, оказывается, в приличный дом нельзя привести.

Олег постучал вилкой о бутылку, требуя тишины. Тишина воцарилась.

— Ну, что ж, друзья и примкнувшие к ним подруги, — сказал Олег значительным голосом. — Мы долго ждали этой минуты и наконец дождались. Но радоваться я не вижу причины: от нас ушел последний, можно сказать, хороший человек…

— Да будет пухом земля… — перебил его Лутовкин.

— Я не туда хотел, — недовольно сказал Олег.

— А я туда! — вскричал Лутовкин. — Да будет пухом земля под его нетвердыми шагами! Выпьем за наивных людей.

— Все мы были когда-то наивными… — сказала Женя и с удовольствием выпила «Сахры». — Люблю сладкие вина, — добавила она, облизывая губы.

— Да и сейчас временами, — Лутовкин посмотрел на Алю со значением, — как идиоты, верим во что-то хорошее; ждем чего-то, надеемся: вдруг обломится…

Аля снова захохотала.

И в эту минуту зашипел дверной звонок.

— Обломилось, — язвительно проговорила Женя.

— Главное для здоровья что? — сказал Олег и предусмотрительно выпил. — Главное — не прерывать акта.

Лутовкин сидел вполоборота к двери и терзал свою бороду пальцами.

Тишина, снова звонок.

— Боря, не открывай, — сказала Женя. — У нас инвентаризация.

— Ну, нет, — возразил Олег. — Мы так не можем. Как не открыть властям, ты что? Верно, Бабурин?

— Ай, помолчите, — грубо сказал Лутовкин.

Он напряженно прислушивался.

— Нет, вроде бы пронесло.

Но тут снова зажужжал зуммер, и лицо Лутовкина исказилось.

— С-сучий настырник, — сказал он, встал и вышел в прихожую.

— Может, хозяйка? — предположила Аля и наморщила нос. — Как ее, кстати, зовут?

— Кстати Надежда, — сказал Олег. — Нет, у Надежды особый звонок, я знаю. Вот так: тилинь-дилинь, тилинь-дилинь…

— Ты что раззвонился? — одернула его Женя. — Вон… — она кивнула на Алю, — из-за нее всё. Сидит и радуется.