Аскольд Якубовский - Страстная седмица

3

Старуха прошла мимо спавшего сына, прямо в дверям. Распахнула их. Но тут ее выгнали сестры, дружно крича, что нахальна (это было явным преувеличением) и упряма, как осел (что было верно). Орали, что она мешает работать (в чем уже не было никаких сомнений).

Опытные сестры раскусили ее в один миг. Мария Семеновна Герасимова, бывший директор завода, кандидат экономических наук, была женщиной властной, с практическим складом ума. Такой родилась, но такой и могла стать. Да и как ей быть иной женщиной, когда и характер, и все, что она любила, а особенно время требовало стать деловитой, работящей, знавшей высшую математику и даже любившей ее. И напор, да, она имела, но и наращивала свой напор. Как же иначе? Правда, не всегда он срабатывал, вот и сейчас ее выгнали. Но было можно рассчитать, хоть бы и математически, когда снова ей начинать атаку на сестер. Во-первых, магическое число. Да, да, через семь-восемь больных, что привезут сюда, она войдет. И еще, когда ее выталкивали сестры, она увидела чайник с пляшущей крышкой. Сейчас они поедят, начнется пищеварение… Подобреют.

Старуха подсела к похрапывающему сыну и взяла его за руку. Ух, груба, тяжела, пахнет металлом. Она заговорила (Семен тотчас проснулся) не о внуке, она никогда не говорит о том, что ее волнует. Мария Семеновна стала расспрашивать о цехе, Чернове, Нифонте, всем заводе. Более говорила с собой — Семен («Тугодум, в отца, такой же толстый, рыхлый и сонный», — недовольно подумала она) отвечал медленно, словно не проснулся. Старуха же говорила быстро, не договаривала слов. Вопросы рождались в ней изобильно, затем каждый делился. «Это как цепная реакция», — неожиданно подумал Семен. Глядя на мать, он ощутил обычное в ее присутствии замедление времени. Виктор на это указывал, и верно. Оно и так ощущалось, даже если следить по числам. Любой разговор, сложный, психованный, она сводила к нескольким фразам, иной раз даже и словам. И раньше, когда Семен еще пацаном, потрясая пальцем, обвинял ее, что она плохо его воспитывает, мать отвечала:

— Пойди, нос прочисти.

Или спрашивала:

— Тебе сколько лет?

— Ну, одиннадцать, — насупясь, отвечал Семен.

И все, скандальный разговор кончался, хотя Семену минуту назад казалось, что он лишь начался, а уж часа за два-три он ей все выложит.

— Что парторг? — спросила старуха.

— Он, понимаешь, болеет гриппом и…

— Врет. В городе нет гриппа.

— Понимаешь, Руфин хвор, а его жена…

— Тоже партийцы! Что в столовой?

— Да рыбный день мы, наконец, отменили, и думаю…

— Что там за дело о 700 %?

— Это уже сложнее, и если все…

— Виляй!

И старуха поглядела на сына не только глазами, но плоским лицом своим. «Не повезло мне, — думал Семен, — мать сильная. А еще вопрос, должна ли женщина быть такой?» Семен хотел подробно растолковать 700-процентное дело. Но вовремя прикусил язык, ушел в остатки сонной мути, и сердце стало неприятно пощипывать: что там Виктор? Он почти со злостью глядел на старуху. Мать дернулась щекой, губы ее большого рта вдруг искривила судорога — она тоже подумала о Викторе. Но она справилась с собой.

— Забыла фамилию, — сказала она.

— Сиволдаев он…

— Изобретатель тот?

— Три авторских свидетельства, и думаю, что…

— Много?

— Чего? Ах, двадцать тысяч экономии в год, и директор его…

— Хороший рабочий?

— Может выточить на станке все на свете!

— Почему его зовут «Семьсот процентов»?

— Видишь ли, он…

— Его выработка?

— Ага, ему Нифонт самоуправством личную норму сделал, в два раза выше, а он…

— Опять 700 %?

— А ты откуда знаешь? — изумился Семен и тут же вспомнил, что у матери множество знакомых, и уж знает она о заводе побольше даже и его.

— А Нифонт на него и взъелся, он, понимаешь…

— Увольняет. Вот дурак-то!

— А я что говорю?

— Осел! Ваш «Семьсот процентов».

— Почему? — опешил Семен («Ах, Витька, Витька, зачем мы говорим не о том…»)

— К чему Нифонта дразнит?

— Директора поддержала и профорганизация, ничего, на следующих выборах мы…

— Пустое, — отвечала старуха и поглядела на часы.

«Десять минут, ввели пятерых. Полагаю, и для депутата, и для моего воинского звания… Черт побери! Мой внук, а Семен здесь торчит, как…»

— Ты просто пень! — вскрикнула она, грозно посмотрев на сына.

Тот испугался. В детстве ему немало перепадало, т. к. он был вторым сыном и выращивался с учетом ошибок с Иваном, первенцем, что был убит на войне.

— Ты здесь…

— Уже час! И понимаешь, я…

— Я имею право, — перебила его старуха. Поднялась. Оперлась на тросточку и огляделась. — А ты что прячешься? — обернулась она к мужу, сидевшему поодаль старику в шапочке пирожком. Он тотчас встал, подошел и сел рядом с Семеном. — Ждите, — сказала старуха и прошла в кабинет.

Как она и рассчитывала, сестры, усталые вдвойне — от работы и еды, — встретили ее мирно.

— Ждите здесь, — сказала сестра добродушно. — Врач здесь циркулирует.

— Жданье мое уже кончилось, милые, — заявила старуха. — В моем возрасте и минута на счету. (Удар тростью об пол).

Сестра зевнула и почесала голову. Обернулась к другим:

— Птица какая-то.

— А права-то у тебя есть? — спросила другая.

— Сколько угодно, — сказала старуха. — Я — депутат горсовета. (Еще удар тростью).

И старуха пошла искать врача. Сама. И надо бы спросить дорогу, но она была уверена, что найдет. И не ошиблась. Пройдя мимо ширм, за каждой из которых была поставлена обтянутая дерматином кушетка (на них лежали или сидели люди), она таки встретила врача.

Заславский шел объясниться с отцом парня. Неторопливо — он придумывал, что же сказать. Ничего доброго не придумалось, и он решил отправить отца домой в машине-«перевозке». «Велю ему прийти утром. Сменюсь, пусть другие объясняют. Да, так и скажу ему: утром».

Старуха налетела на задумавшегося врача. И вцепилась в его рукав.

— Доктор, я бабушка Виктора Герасимова.

Врача даже по сердцу ударило — от такой не отговоришься. Был он низенький, толстый, чрезвычайно рыжий и волосатый. Из его растительности ржавого цвета выставлялся только поблескивающий нос, длинный, да очки — за ними посверкивали рыжего оттенка глаза. «Будто у кота, Бог с ним», — подумала старуха. И крепко держала его. «Сила у нее в пальцах, — поразился врач. — Надеюсь, она не истеричка».

— Я — Герасимова, — втолковывала она. — Бабушка Виктора, депутат горсовета.

— Мадам Герасимова, — сказал он (надо было что-то говорить). — И вы бабушка вашего внука, Виктора Герасимова. Пройдемте-ка сюда.

Он завел старуху за ширму и усадил ее на кушетку. Пододвинул стул и сел на него. Старуха оглянулась — на подоконнике стояли пробирки, на скомканной простыне кровяные пятна. М-да, работенка у медиков. Нехорошо ей было здесь, и она ждала, что ей скажут.

— Виктор Семенович Герасимов, наладчик станков завода номер 16. Так?

— Он самый.

Врач набрал в себя воздух и произнес следующее:

— Мадам Герасимова, начну с самого приятного («ага, а потом гадости»): все переломы пустяковые, руки, ноги. Пустое! Плохо, что у парня проникающая рана в череп. (Старуха открыла рот). Рассказали гаишники, когда привезли его, что там столб на двух ногах, ну, а его древесная часть прикручена к опорам толстой проволокой. Рабочие проволоку-то закрутили, а концы оставили торчать. Будто нарочно, чтобы столб встретился с головой вашего внука.

— Так был низко! — воскликнула старуха. — Какой же дурак…

— Нет, так высоко подбросило внука с мотоцикла. Он ведь был выброшен из машины, об этом и акт составлен, и машину вам отдадут.

— Но Виктор же в терапии!

— Да, в интенсивной. А это совсем иное дело.

— То есть…

— Реанимация, — нежно прошептал врач. — Там должна быть работа нейрохирурга. Тем более что задеты дыхательные центры, по-моему.

Он замолчал и молчал долго, наклонив голову в полупоклоне к старухе, желая без слов выразить ей сочувствие.

— Дыхательный центр разрушен, из-за этого и сердце пошаливает. Я откровенен с вами. Я вас знаю по газетам, вы бывалый человек, всё видели.

— Да, видела я всякое, — подтвердила старуха. — А теперь должна увидеть внука.

— Но зачем? — испугался врач. — Вы ему ничем не поможете.

— Чтобы все понять, — сказала старуха. — Он у меня единственный, наследник моей фамилии. Покажите его.

Тут врач, разводя руками и словно бы ныряя головой, стал отказываться. И старался не встречаться с ней глазами: он уже побаивался старухи, ее напряженного взгляда. «Маньячка она, — соображал он. — И слаба. Еще, чего доброго, помрет здесь. Но поди, откажи».