Матиас Мальзьё - Механика сердца

— В следующий раз я вот так же разобью о твою башку твое сердце со стрелками.

В классе все потешаются над кусочками скорлупы, застрявшими у меня в волосах. Во мне зреют мысли о мести. Феи моих грез улетучились. Теперь ненависть к Джо отнимает у меня почти столько же времени, сколько любовь к Мисс Акации.

Издевательства Джо продолжаются день за днем. Я стал для него игрушкой, на которой он вымещает свою злобу, а вместе с ней и свою тоску. Тщетно я лелею цветы воспоминаний о маленькой певице — им начинает не хватать солнца.

Мадлен из кожи вон лезет, стараясь меня утешить, но по-прежнему отказывается выслушивать рассказы о моих любовных горестях. У Артура почти не осталось воспоминаний в сумке, да и поет он все реже и реже.

В день моего рождения Анна и Луна ежегодно устраивают мне какой-нибудь сюрприз. Обычно он состоит в том, чтобы опрыскать Куннилингуса духами, но на сей раз Луна перестаралась с дозой. Хомячок судорожно дергается, застывает и падает бездыханным. При виде моего верного друга, неподвижно лежащего в клетке, меня пронзает острая боль. Из моей груди вырывается протяжное «ку-ку».

В утешение Луна дарит мне географический очерк об Андалузии. Ах, Андалузия… Если б знать наверняка, что Мисс Акация находится там, я бы тотчас помчался за нею следом!

Прошло уже четыре года с тех пор, как я встретил маленькую певицу, и почти три, как хожу в школу. Я по-прежнему ищу везде Мисс Акацию — и не нахожу Под гнетом времени мои воспоминания мало-помалу стираются, блекнут.

Накануне последнего школьного дня я ложусь в постель с горьким предчувствием. Заснуть никак не получается: мысль о том, что я собираюсь завтра сделать, не дает мне покоя. Ибо теперь все решено: я твердо намерен завоевать любовь маленькой певицы. А для этого требуется «сущий пустяк» — узнать, где в данный момент находится предмет моей страсти. И единственный человек, способный ответить на этот вопрос, — Джо. Я лежу в постели, глядя, как заря стирает ночные тени под звуки моего тиканья.

Сегодня 27 июня, мы стоим на школьном дворе, и над нами голубое небо, такое голубое, что легко представить себя где угодно, только не в Эдинбурге. Бессонная ночь обострила мое нервное возбуждение.

Я направляюсь прямо к Джо; решимость моя не знает границ. Но не успеваю я заговорить с ним, как он хватает меня за ворот рубашки и приподнимает. Мое сердце скрежещет, в нем вскипает ярость, пронзительно верещит кукушка. Джо призывает в свидетели учеников, толпой обступивших нас:

— А ну скидывай рубашку да покажи-ка нам, что у тебя в брюхе. Мы хотим посмотреть на эту штуковину, которая там тикает.

— Ага-а-а!!! — откликается толпа.

Джо рывком стаскивает с меня рубашку и вцепляется ногтями в мой циферблат.

— Как его открывают?

— Нужен ключ.

— Давай его сюда, свой ключ!

— У меня его нет, он дома… Лучше отпусти меня!

Он шурует в скважине ногтем мизинца, и циферблат в конце концов уступает силе.

— Ага, вот видишь, я и без ключа обошелся! Эй, кто хочет потрогать, что там внутри?

Ученики, которые ни разу со мной и словом не перемолвились, по очереди вертят туда-сюда мои стрелки или зубчатые колесики, даже не глядя мне в лицо. Какую же боль они мне причиняют! Кукушка, захлебываясь, безостановочно подает голос. А они хлопают в ладоши, гогочут. И весь двор хором подхватывает за моей кукушкой: «Ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку!»

И вот в это мгновение у меня в мозгу происходит какой-то сдвиг. Мечты, дремавшие там долгими годами, укрощенный гнев, обиды — все это вдруг устремляется наружу, и плотина вот-вот рухнет. Я уже не могу ничего сдержать.

— Где Мисс Акация?

— Я не расслышал, что ты сказал? — рявкает Джо, выкручивая мне руку.

— Где она? Говори, где? Мне все равно — здесь или в Андалузии, я ее найду, слышишь, найду!

Джо сбивает меня с ног и вдавливает в землю лицом вниз. Кукушка надрывается вовсю; внутри, в подвздошье, разгорается огненная боль, какая-то непонятная перемена происходит во мне. Каждые три секунды мое тело сотрясают жестокие судороги. Джо торжествующе переворачивает меня на спину.

— Значит, вот оно как, отбываешь в Андалузию? — спрашивает он, скрежеща зубами.

— Да, отбываю! Сегодня же!

В моих глазах сверкает ярость, в голосе звучит ярость, жестами движет ярость, я превратился в живой клинок, способный рассечь что угодно и кого угодно.

Изображая собаку, обнюхивающую дерьмо, Джо наклоняется к моим часам. Весь двор разражается хохотом. Нет, это уж слишком! Схватив противника за шею, я рывком прижимаю его лицо к своим стрелкам. Джо сильно ударяется лбом о деревянный корпус моего сердца. Рукоплескания вдруг стихают. Я бью его о деревянный угол второй раз, третий. Внезапно мне чудится, будто время остановилось. Ах, как мне хотелось бы запечатлеть этот миг на фотоснимке! Первые вопли собравшихся разрезают тишину, когда первые брызги крови попадают на отглаженные рубашечки самых заядлых «болельщиков» в первых рядах. Но тут часовая стрелка вонзается в зрачок правого глаза Джо, и из орбиты хлещет кровавый фонтан. Теперь весь ужас Джо сосредоточен в его левом глазу, который созерцает потоки крови. Я ослабляю хватку, Джо визжит, точно пудель с отдавленной лапой. Кровь струится у него между пальцами, которыми он прикрыл рану. Я не чувствую ни малейшей жалости. Во дворе стоит мертвая, испуганная тишина.

Часы жгут мне грудь, я едва могу их коснуться. Джо больше не двигается. Может, умер? Мне, конечно, хотелось, чтобы он перестал вытирать ноги о мои мечты, но смерти я ему не желал. Меня охватывает страх. В небе дрожат гирлянды из капель крови. Школьники вокруг нас окаменели. Наверно, я убил Джо. Никогда бы не подумал, что буду бояться смерти Джо.

И я пускаюсь наутек — с ощущением, что за мной гонится весь класс. Карабкаюсь по левому столбу школьной ограды — с него можно попасть на крышу здания. От мысли о содеянном у меня кровь стынет в жилах. Мое сердце издает те же звуки, что и в миг встречи с маленькой певицей, когда я влюбился в этот розовый вихрь. С крыши мне видна вершина холма, пронзившая туман. О, Мадлен, я знаю, ты придешь в ярость…

Стайка перелетных птиц зависла в небе надо мной, словно решила передохнуть на перине облаков. Ах, мне бы ухватиться за их крылья, оторваться от земли и — пропади все пропадом; прощайте, механические злоключения моего сердца! Эй, вы, птицы, отнесите меня в объятия андалузки, я смогу найти к ней дорогу!

Увы, птицы в небесной выси слишком далеки от меня — так же далеки и недостижимы, как шоколад на верхней полке в кухне, как банки со слезным вином в погребе, как моя мечта отыскать маленькую певицу, ведь для этого необходимо одержать победу над Джо. А если я и впрямь его убил, это будет еще сложнее. Часы в груди причиняют мне все более острую боль. Мадлен, сегодня тебе предстоит трудная работа.

А пока надо попробовать повернуть время вспять. Я хватаюсь за часовую стрелку, еще теплую от крови, и рывком поворачиваю ее в обратном направлении.

Мои шестеренки скрипят, боль становится невыносимой. Но результат нулевой. Я слышу крики, они несутся снизу, со двора. Джо зажимает рукой правый глаз. Я слегка приободряюсь, слыша его жалобный собачий скулеж.

В дело вмешивается учитель, и я слышу, как ребята наперебой обвиняют меня. Их глаза обшаривают двор, точно радары. Я в панике скатываюсь с крыши на первое попавшееся дерево и, ободрав руки о сучья, грохаюсь наземь. От избытка адреналина я лечу как на крыльях; никогда еще ноги так быстро не несли меня на вершину холма.

— Ну, как там, в школе, все прошло хорошо? — спрашивает Мадлен, раскладывая покупки в кухонном шкафу.

— И да и нет, — бормочу я, дрожа от страха.

Она оборачивается, видит искореженную часовую стрелку и устремляет на меня суровый осуждающий взгляд:

— Ты опять видел маленькую певицу, не так ли? В прошлый раз, когда ты слушал ее пение, ты тоже пришел домой с изувеченным сердцем.

Мадлен говорит так, будто я продырявил парадные башмаки, играя в футбол.

Пока она орудует своими хитрыми инструментами, выправляя мою стрелку, я начинаю рассказывать ей о нашей схватке. При одном воспоминании об этом побоище мое сердце колотится как сумасшедшее.

— Ох, глупый мальчишка, что же ты натворил!

— А можно вернуться назад во времени, если открутить стрелки в обратную сторону?

— Нет, нельзя; ты только повредишь себе шестеренки, и это будет очень-очень больно, но ничего не изменит. Никому не дано вернуться к совершенным поступкам, даже с часами в сердце.

Я был готов к суровому наказанию за погубленный глаз Джо. Но Мадлен тщетно пытается изобразить гнев, ей это плохо удается. И если голос ее дрожит, то скорее от тревоги, нежели от ярости. Похоже, то, что я влюбился, кажется ей более страшным преступлением, чем то, что я выколол глаз хаму-однокласснику.