Олег Рой - Нелепая привычка жить

Так было и на этот раз. Разбудили его яркий солнечный свет и веселый гомон воробьев. Он всегда спал с незашторенными и приоткрытыми окнами, даже зимой. А уж когда было тепло, и вовсе норовил распахнуть их настежь. Лана, супруга, этого терпеть не могла. Ей тяжело было уснуть при свете, и даже в полном мраке она надевала на глаза специальную маску. И сквозняков она не выносила, окна при ней всегда были закрытыми. «Зачем глотать пыль и слушать этот шум, когда в доме кондиционер?» — возмущалась супруга. А Малахову вечно казалось, что в комнате душно и кондиционер не спасает от духоты… Решили проблему только разные спальни. Во время последнего ремонта специально для Виталия переделали бывшую детскую. Именно в ней, один на широченной кровати, он и проснулся в то утро. На часах восемь пятьдесят семь. Сна ни в одном глазу. Зато очень хотелось кофе. Вот бы кто-нибудь подал его в постель… Виталий усмехнулся про себя, вспомнив кого-то из сатириков: «Хотите кофе в постель? Нет ничего проще! Встаньте, сварите кофе, налейте в чашку, отнесите в спальню, потом ложитесь — и пейте себе на здоровье!» Может, горничную нанять, чтобы кофе по утрам подавала? Этакую длинноногую мулаточку в белом фартучке, мини-платьице, кружевной наколке на голове и чулочках на широкой резинке… Он попытался представить себе такую горничную, но воображение вместо знойной мулатки почему-то нарисовало русую официантку из любимого кафе. Малахов снова усмехнулся и отправился в свою ванную. У них с Ланой были не только разные спальни, но и разные ванные комнаты. Супруге необходимы были джакузи, живые цветы, зеркальная стена и чуть не с полдюжины шкафчиков, битком забитых всевозможными женскими вещичками. Виталию же вполне хватало душевой кабины, пары полок для умывальных принадлежностей да небольшого комода, где хранились чистые полотенца.

На душе опять было как-то сумрачно. Но не из-за вчерашнего происшествия в казино, нет. Безграничное удивление на лице нелепо погибшего мальчика, оброненный «наган», женщина в красном платье, перешагивающая через мертвое тело, — солнечным утром все это уже казалось не более чем неприятным сном или кадрами из просмотренного накануне фильма. Несколько дней назад Виталий, пока ехал на деловую встречу, то и дело застревая в пробках, слушал по радио интервью с каким-то психологом. Ученый муж очень возмущался «культом темы насилия» в книгах, кинофильмах и компьютерных играх. По его мнению, это привело к тому, что «человеческая жизнь резко обесценилась». Люди стали столь же безразлично относиться к смерти в реальном мире, как относятся к ней в выдуманном. И, вернувшись мыслями к трагедии в саду казино, Малахов неохотно признал, что психолог, пожалуй, прав. Воспоминания о вчерашнем не вызывали в душе никаких эмоций, кроме досады и желания поскорее забыть. Малахов так и поступил. Принимая контрастный душ, он уже размышлял о планах на выходные и с сожалением признавал, что ему вообще ничего не хочется. Не хочется никуда идти, не хочется никого видеть, ни с кем говорить… И делать ничего не хочется. Вообще.

Он выключил воду и вышел из душевой кабины. Большое зеркало, вмонтированное в противоположную стену, запотело. Виталий мазнул по нему ладонью и посмотрел на свое распаренное, недовольное, мокроволосое отражение.

— Ну чего тебе надо? — спросил он. — У тебя все есть. И даже больше, много больше. Ну скажи мне на милость, что тебе не так?

Но отражение ничего не ответило…

Виталий Малахов был родом из ПГТ — поселка городского типа в Калужской области, носившего загадочное название Товарково. По местным меркам — райцентр на берегу красавицы Угры, с собственным заводом, семью магазинами, почтой, рынком и медпунктом. По столичным же — богом забытое захолустье с населением всего-то двенадцать тысяч человек, о котором москвичи и слыхом не слыхали.

«Элитным жильем» в родном поселке считались блочные пятиэтажки, появившиеся где-то на рубеже шестидесятых и семидесятых годов. Виталий отлично помнил, как пацанами они тайком пробирались на стройку, прячась от сторожей, затевали интереснейшие игры, с упоением лазили по лабиринтам полуготовых стен и подвалов, баловались со стройматериалами, кидались всем, что под руку попадется, и плавили в старых консервных банках обломки свинцовых решеток. Серебристый металл пузырился, превращаясь в однородную массу, его, обжигаясь, выливали в заранее подготовленные в песке ямки, и получались разные фигурки — солдатики, пушки, пистолеты. А потом стройка заканчивалась, и в дом въезжали счастливые новоселы. Но таких было немного. Большинство товарчан обитало в двухэтажных деревянных бараках с удобствами во дворе, выстроенных в первые годы советской власти, если не раньше, или в собственных, совсем уж деревенских домишках. Именно такой дом — бревенчатый, рубленый, с русской печкой — был и у Малаховых. Застекленная терраса, где летом было хорошо, а зимой невообразимо холодно, небольшая кухонька, горница, маленькая мамкина спальня и две даже не комнаты, а просто закутка, отгороженных от горницы только выцветшими ситцевыми занавесками. Тот, что побольше, принадлежал деду и бабке, в меньшем провел первые семнадцать лет своей жизни Виталий. Закуток был настолько тесным, что в нем едва помещалась узкая железная кровать с пружинной сеткой и потускневшими шариками на спинке да сбитое дедом из сосновых обрубков подобие прикроватной тумбочки. Уроки Малахов делал в горнице, за единственным столом, который в обычные дни был покрыт цветастой клеенкой, а в праздники застилался белой скатертью с бахромой.

Жили в Товаркове просто. Днем по будням работали — кто на местном заводе, кто в близлежащих совхозах, кто в Калуге, до которой нужно было добираться сорок минут по разбитой дороге на старом дребезжащем автобусе. Вечерами и в выходные тоже работали, только на себя — практически у каждой семьи имелся сад и огород. Многие держали скотину: иногда коров и поросят, чаще коз и птицу. Мужики ловили в Угре рыбу — летом с берега, зимой в проруби. Все товарчане, от мала до велика, ходили по грибы и по ягоды в щедрые окрестные леса, ведрами приносили землянику, лисички, малину, грузди, опята, подберезовики с подосиновиками, а если повезет и год выдастся удачный — то и белые. Кто-то сдавал это богатство в «Центросоюз», кто-то вез на рынок в Калугу или Москву, но большинство запасались на зиму. С июня по ноябрь — от первой земляники до последних яблок, когда варили варенье и гнали самогонку — сахару было не достать. Летом, во время засолки огурцов и грибов, были перебои и с солью. Поэтому и то и другое, а заодно и еще что-нибудь, что повезло достать — крупу там или макароны, — норовили запасти заранее, в огромных пятидесятикилограммовых мешках, которые ставили поближе к печке, чтобы содержимое не отсырело. Остальные припасы хранили в погребе. Все было, разумеется, свое, покупать картошку или капусту никому и в голову не приходило. В местные магазины ходили в основном за бакалеей, спиртным да сигаретами, больше там ничего особо и не было. А перед праздниками или когда хотелось чего-нибудь вкусненького, выбирались в Москву на электричках, прозванных «колбасными», поскольку затаривались в столице преимущественно сосисками, сыром да колбасой. В Товаркове, как и во всех других мелких населенных пунктах, находившихся дальше ста верст от Москвы, такие вещи были настоящими деликатесами. Маленький Виталька до страсти любил сосиски и вареную колбасу — «Докторскую» за два тридцать и в особенности «Любительскую» за два девяносто. Но отведать такого лакомства удавалось нечасто…

Растеревшись докрасна мягчайшим махровым полотенцем и закутавшись в любимый халат, купленный во время очередной поездки во Францию, Малахов покинул свою ванную и спустился на первый этаж, в просторную кухню-столовую. Этим помещением Светлана особенно гордилась, после ремонта постоянно таскала сюда гостей, заставляла восхищаться дизайнерскими решениями, сыпала модными словечками: «эргономичность», «элементы хай-тека», «тенденция к модерну-минимализму». Виталий лишь усмехался. Для него главным всегда было удобство. Пользоваться такой кухней было, конечно, не в пример лучше, чем колоть дрова, готовить в русской печи или на керосинке, ведрами таская воду из колонки, что торчала от них за три дома. В основном готовила бабка, и доставка воды была святой обязанностью маленького Виталика.

Жили они тогда вчетвером — он, мамка Зина да дед с бабкой. Мать работала учетчицей на заводе, бабка Вера Кузьминична целыми днями хлопотала по хозяйству — у Малаховых был большой огород и сад с яблонями и вишнями, еще в придачу козы и куры. Оттого на столе у них были козье молоко и яйца, а в сарае держалась стойкая вонь от куриного помета, настолько едкая, что щипало глаза.

Деду Степану Тихоновичу повезло вернуться с фронта даже не раненным, но в середине пятидесятых его, работавшего взрывником на карьере, где добывали щебень, контузило случайно отлетевшим осколком. С тех пор он оглох на правое ухо и все время разговаривал так громко, точно старался перекричать шум падающей породы. Зина была у них поздним ребенком — к тому моменту, как они стали бабкой и дедом, оба старших Малахова уже вышли на пенсию.