Януш Вишневский - Интимная теория относительности

Сочельник (бдение). Несколько часов возвышенной сопричастности, ощущение безопасности, высшая степень волнения при причащении Святых Тайн, подарки, упоение при пении колядок. Большинство из нас только раз в году и поют. Причем именно колядки и именно в Сочельник. Музыка и пение способствуют вырабатыванию гормона счастья (допамина), активизируя так называемую дорожку вознаграждения — несколько миллиардов нейронов в среднем отделе мозга. Эта область активна также, когда мы утоляем голод, жажду, сексуальное влечение. Подарки? В повседневной жизни мы четко разграничиваем понятия «мое» и «твое». За это отвечает опять-таки гормон стресса кортизол, который у нас практически не вырабатывается при наличии «сочельнико-вогодопамина». Сочельник — это, главным образом, эмоции, на которых мы прежде всего сосредоточены. Они, ни эмоции, для нас важнее всего. Возможно, поэтому в Соченьник молятся немногие, и ничего парадоксального тут нет.

Однажды сравнили активность мозга у верующих при чтении молитв и при чтении нерелигиозных текстов. Было точно установлено, что при чтении молитв активность мозга гораздо выше, причем лишь в отделе, связанном с рациональным мышлением, а не с чувствами. Религия — в большей степени вопрос рассудка, чем эмоций. В период Сочельника — тоже.

Котла я читаю подобные отчеты «нейротеологов», я вспоминаю ту девочку, маленькую сумасбродку, бегущую через улицу к елке, и радуюсь тому, что поэт может правдиво описать человека, а лаборант нет…

«Завтра я бы хотела начать не только новый год, я бы хотела начать новую жизнь. С тобой. Скоро так и будет. Подождешь?» Эти слова он услышал ровно пять лет назад. В новогодний вечер, примерно в восемнадцать тридцать. Она их прошептала ему на ухо, когда они лежали обнаженные, прижавшись друг к другу, в его спальне. Ему было тридцать два года, он готов был ее ждать, а слово «скоро» для него все еще означало несколько месяцев. Он помнит, что взял тогда ее руку, лежавшую на его груди и начал растроганно целовать. В тот момент зазвонил мобильный телефон. Она встала, оделась и поехала на Краковское Предместье забрать мужа из ресторана, в котором он провожал старый год с контрольным советом своей фирмы.

Вот уже пять лет он встречает Новый год по одной и той же схеме. Утром с работы звонит матери в Познань, поздравляет ее и врет, что праздник отметит с друзьями. У нет всегда заготовлено одно женское имя, чтобы без дрожи в голосе ответить матери на вопрос: «А с кем ты идешь?» и, предупреждая следующий, добавить: «Это новая сослуживица, не замужем».

Уже два года — зная, что мать будет с полуночи до четырех утра названивать всем его подругам — он выискивает в телефонной книге названия варшавских клубов и ресторанов, которые наверняка находятся «вне зоны действия сети». Вернувшись около трех по полудни, накрывает праздничный стол, принимает ванну, меняет постельное белье и надевает голубую рубашку. Открывает бутылку красного вина, выключает телефон и ждет. И когда она приезжает в пять с минутами, он уже в должной мере «подготовлен» алкогольным наркозом. Войдя, она целует его и протягивает бутылку шампанского. Потом они садятся за стол друг напротив друга. Молчат. То есть она болтает о всякой ерунде, а он сдерживает нарастающую агрессию. Около шести она встает и приносит из кухни шампанское.

В восемнадцать ноль-ноль они поздравляют друг друга с Новым годом. «Смена даты в полночь, — так она ему сказала, — это просто договоренность физиков и астрономов». Она нежно его обнимает, каждый год желает одного и того же, говорит что-то о новом начале и благодарит за то, «что он ждет». Когда он хочет что-то сказать, поцелуем затыкает ему рот. Как будто не хочет выслушивать его поправлении. Он снимаете нее платье, расстегивает лифчик и относит ее в спальню. В постели следит, бы не испортить ее элегантную праздничную прическу. Потом она встает, одевается, едет к семи в ресторан на Краковском Предместье и в полночь, установленную физиками и астрономами, поздравляет с Новым годом другого мужчину, своего мужа. А он тем временем, в эту «другую полночь», выпивает остатки шампанского из бутылки, которая стоит у кровати в спальне, борется с собой, чтобы не позвонить ей, пишет очередную эсэмэску, которую не отправляет, и начинает — как и каждый год, около двух ночи — составлять список новогодних решений.

За окнами гаснут последние фейерверки, мать уже перестала названивать, соседи за стеной — уже просто приглушенный шум. Новый год. Время обещаний и веры в то, что с утра все начнется заново, станет лучше и счастливее.

Достаточно поддаться магии начала, установленного физиками и астрономами, обнулить счетчик и составить список клятв и обещаний, которые мы все равно не исполним. Первую сигарету закурим сразу после новогоднего обеда, в середине января перестанем верить, что к концу года бегло заговорим по-английски, похудение отложим до «лучших времен» — летнего отпуска. До тех пор и так все об этих обещаниях забудут. И тем не менее в эту особенную, новогоднюю ночь нам неизменно кажется, что начинается не только новый год — новым станет все. В эту ночь мы проведем психологически и переучет, исповедаемся перед самими собой, отпустим себе грехи и пообещаем, что с утра будем лучше и добрее. В основном к себе самим.

Он тоже в это верит. Так же, как и в ее новогоднее «скоро», впервые прозвучавшее пять лет назад. Из ящика тумбочки он достает помятую тетрадь и записывает свои решения. «Забыть о ней!» Десять раз. Для верности. Как в декалоге. Он листает страницы тетради, перечитывает обещания

прошлого года. «Забыть о ней» — без восклицательного знака и только пять раз…

Марчин не любит, когда его называют Мартином. Ему семнадцать лет, он живет с родителями на девятом этаже в блочном доме в Рюссельхайме, в самом рабочем из рабочих поселков близ Франкфурта. Встает утром в шесть, чтобы успеть на занятия в гимназию в другом городке около Франкфурта, где нет, никогда не было и никогда не будет никаких блочных домов. Его отец, если не работает в этот день во вторую смену — на конвейере «Опеля», — или не собирается в третью, ездит на родительские собрания, облачаясь по этому случаю в свой лучший костюм. Марчин неизменно первый ученик в классе, и отец, вернувшись с родительского собрания, заходит в комнату сына, садится на диван-кровать, смотрит на него и ничего не говорит. Марчин знает, что в этот момент отец гордится им, и точно знает, что отец хотел бы

ему сказать, если б сумел найти слова. А отец, посидев пару минут, вдруг встает, крепко обнимает его, после чего идет на кухню и достает из холодильника три пива. Две бутылки ставит перед собой, из одной аккуратно наливает в стакан и протягивает Ане, матери Марчина.

Как-то раз после родительского собрания Аня сказала мужу, что хорошо было бы поехать в «настоящий отпуск». Она правда очень рада, что он — немец — тоже любит Xeль, но вот дети… «Хорошо было бы хоть разочек отдохнуть как-то иначе». Она знает, это очень дорого, но у Марчина в школе все после каникул такие истории рассказывают… Отец не дал ей договорить. Он не любил слушать, о чем рассказывают ребята в школе у Марчина.

Она взяла дополнительные дежурства в больнице, он целый год брал ночные смены. Двадцатого декабря они сели на самолет во Франкфурте и полетели в Таиланд, на остров Пхукет. Если бы Аню тогда спросили, как она представляет себе рай, она ответила бы, что чувствует себя в раю на террасе перед их бунгало, в Као-Лак, на холме, плавно спускающемся к океану.

Весь первый день она фотографировала и писала открытки в Польшу. В Сочельник вечером они пошли на пляж и прогуливались вдоль моря, дожидаясь первой звезды. Марчин держал сестру за руку, и они с ней то и дело забегали в воду. В ресторане за праздничным ужином преломили облатку. Когда потом все вернулись в номер, Юстинка запрыгала от радости, обнаружив подарки под искусственной елочкой — такие елочки служащие отеля во время утренней уборки поставили в каждый апартамент. Больше всего она обрадовалась кукле, которую ей подарил Марчин.

Когда родилась Юстинка, М арчи ну было тринадцать лет. И всели тринадцать лет он был единственным ребенком. Родители, особенно Аня, опасались, что подросток не примирится с внезапным вторжением в свой мир кого-то, кто отодвинет его на задний план. Они ошиблись. Марчин просто боготворил «свою принцессу», а она не могла уснуть, пока брат не поцелует ее перед сном. В детском саду все знали, что Юстинку забирает только Марчин…

На второй день праздника, утром, около десяти тридцати Аня в домашнем халате пила утренний кофе на террасе и смотрела, как ее дети спускаются по крутой лестнице к гостиничному бассейну. Внезапно они остановились, поговорили о чем-то, Марчин повернулся и побежал вверх. Сначала она услышала, как открывается дверь, затем сын, запыхавшись, сказал: