Арман Лану - Свидание в Брюгге

Будто достигла гавани.

В кишении толпы она не заметила ни Оливье, ни Робера.

— Да, — сказал Робер задумчиво. — Прав ты, Оливье. В конце концов каждый попадает в свой рай, рай, каким он его себе представляет.

И уже за последней рюмкой, в последний раз провозгласив тост в честь рождества Христова, Оливье сообщил, что Адриен Клюйтанс, он же — Рождественский Дед, явившийся Счастливой звезде и здесь сейчас танцующий, три месяца назад покинул больницу Марьякерке. И если он и навещает иногда Фернана, то это потому, что находится пока под наблюдением врачей и один день в неделю проводит в открытом отделении у Эгпарса.

Лимонно-желтое зимнее солнце отлакировало всю Фландрию, и белый настил похрустывал под шинами «аронды».

Водоемы покрылись льдом, и деревья, окаймлявшие их, нарядились в ледяные кружева. Машина по автостраде въехала в Брюгге. Город, одетый в пурпур, подцвеченный молодым солнцем, был очень хорош собой. Вокзал остался справа, машина въезжала в Брейгельхоф.

Домино поручили заботам Лидии, не пожелавшей покинуть Марьякерке, — девочка не привыкла к ночному бдению и очень устала. Родители пообещали дочке, что Рождественский Дед придет к ней в. Париже, и та безоговорочно поверила. А Оливье, тот уже в восемь утра отправился на службу.

Навстречу им из черного автомобиля вышел большой, как бы весь устремленный ввысь, человек. Это был Санлек, боевой товарищ Робера. Все тот же Санлек, хотя минуло уже семнадцать лет, только что в гражданском платье. Истый фламандец, фландрский великан, длинноногий, с огромными ступнями, обутыми в добротные ботинки, и с лицом, как у примитивов, которое, раз увидевши, невозможно потом забыть. Солидный у основания, кверху он сужался, заканчиваясь птичьим черепом, тонувшим в шапке-ушанке, которая невыгодно оттеняла черты лица: слишком впалые щеки и виски, вислый нос, маленькие, глубоко посаженные глаза.

— Друэн! Друэн!

Человек воевавший скорее назовет вас по фамилии, чем по имени. Санлек протянул Друэну руку, а тот привычным жестом подал левую; правая в кожаной перчатке, отметил про себя Санлек. Он не знал о ранении Робера. В последний раз они виделись в Аглене Верхнем, — после эпизода с коровой Робера перевели в другое место, — Санлек служил в том же полку, что и Друэн, в чине младшего лейтенанта.

Стараясь скрыть смущение, Санлек затараторил:

— Привет, старина! Как я рад! Я получил твою записку. — Он повернулся к даме и любезно осклабился — Вы, конечно, согласитесь позавтракать со мной?

— Нет, нет, — запротестовал Робер. — Мы тут всего на два-три часа.

— Неисправим! Как всегда, одна нога здесь, другая — там. Между прочим, я тебя видел по телевизору, и не один раз.

Слева развертывалась панорама Брюгге, словно из часовника, чудесным образом сохранившегося до наших дней, с зубчатыми колокольнями, с домами из красного кирпича. Жюльетта накинула на голову капюшон, еще плотнее закуталась в пушистый мех, высунув наружу лишь хорошенький носик.

— А где же вода?

Пока что они видели только наполовину замерзшую речушку, жавшуюся к земляному валу, опоясывавшему Старый город, и один из затворов, где бился опаловый поток.

— Каналы на правой стороне, — пояснил Санлек. — Я думаю, будет лучше, если мы оставим машины здесь. Погода хорошая.

В небе кружила стая диких гусей, еще не решившихся отправиться в далекое путешествие, инстинктом они выверяли свои возможности и возможности этой зимы, прикидывали, сколь долгим окажется путь и сколь тихой гавань.

Они кричали прямо над их головами.

— Все-таки здесь приятнее, чем в Марьякерке, — заметила Жюльетта.

Робер не ответил, но признательно сжал ей локоть. Жюльетта повисла у него на руке и покорно пошла рядом.

Санлек бодро вышагивал своими огромными ножищами — с такими ногами только на охоту ходить.

— Нам здорово повезло! Время еще только десять, да к тому же — рождество, да погода стоит прохладная. Туристов будет немного. Туристы — проклятье для Брюгге!

Они шли вдоль стен какого-то угрюмого сооружения, напоминавшего Марьякерке, хотя воздвигнутого гораздо позднее. Охряно-красный цвет кирпича, более густой и теплый в затененных местах, резко контрастировал с белизной снега.

— Это здание госпиталя Святого Иоанна.

— Муж Сюзи, наверное, здесь находился, — сказал Робер.

Он растолковал Санлеку, в чем дело.

— Ну нет, если так — то вряд ли. Его должны были доставить в главное здание, в центре города, по соседству с Мемлингом. При несчастных случаях обычно отвозят туда. А ты что, хорошо его знаешь?

— Да. Ты, между прочим, тоже. Потом как-нибудь объясню.

В присутствии Жюльетты, хотя утренняя прогулка вроде бы и умиротворила ее, Робер все-таки побоялся заводить разговор на опасную тему.

— Мосье Санлек, скажите, пожалуйста, почему ваш город называют «мертвый Брюгге», не справедливее ли будет величать его «увечным Брюгге», раз в нем так много больниц.

— Брюгге полон жизни. Разве вы не видите?

Солнце вбирало в себя лежащую перед ними улицу, и они двигались ему навстречу. Словно гигантское яблоко, оно выкатилось из сумеречного утра и, отряхивая с себя последние паутинки тумана, поднималось далеко за домами, за равниной, над четко вырисованными, будто тушью, деревьями. Улица Ж. Себрехта неожиданно выводила на Минневатер.

Пруд не весь замерз, со стороны Гента он соединялся с каналами, опоясывающими Старый Брюгге. Но трава, камыши и другая болотная растительность покрылись ледяной коркой. Над горбатым мостом возвышалась старинная башня — остаток крепостной стены, увенчанной остроконечной башенкой, — словно одинокая ладья на шахматной доске.

— Королева, — уточнил Санлек. — А это озеро Любви.

Озеро Любви отделяли от Королевы шлюзы. Вода здесь не поддавалась льду, она пела, когда ее выпускали на свободу, и лебеди, гордые и стройные, скользили по водной глади, изумрудно-зеленой от сверкавшего вокруг снега.

— Как здесь хорошо, Робер, дорогой. Мне так это было нужно!

Они перешли по мосту на другую сторону и через площадь Винограда — засеянный травой участок земли, — сейчас на нем лежали белые заплаты снега, — проследовали к мосту монастыря бегинок. Они сразу узнали его, потому что не однажды видели в кино и на афишах: эти три арки и непременные лебеди — некоторые спрятались в своих домиках на берегу, — средневековые постройки, ничуть не тронутые временем. Было безоблачно, тихо, и у них вдруг захватило дух: будто их отбросило на несколько веков назад и они очутились в средневековье. Мимо, сверкая эмалью, проехал велосипед; седок, человек в черной фуражке, почти уткнувшись носом в руль, вез на спине большущую деревянную лошадь, белую, в яблоках.

— Доброе утро, мосье Санлек! Вы что ж пропустили службу?

— Доброе утро, мосье Броэс. Вы еще спали, мосье Броэс, а я уже стоял в храме Спасителя.

Санлек верен себе: ранняя птаха. Далеко ударили в колокола, и содрогнувшийся воздух разнес по округе мелодичный звон. Колокола пели старую мелодию, и теперь их было не унять. В небе Брюгге словно поселился целый оркестр.

— На колокольне звонят, — сказал Санлек. — А в полдень, ровно в полдень, будет настоящий концерт. Да, но мы забыли про монастырь. Вы непременно должны туда заглянуть.

Они вошли во двор и как будто шагнули в прошлое. В это утро Бегингоф не был оживлен, как обычно. Под заостренной треугольной крышей монастыря пряталась крохотная колоколенка, настолько миниатюрная, что, казалось, она уместилась бы на ладони. В просветы между облезлыми деревьями виднелись приземистые дома, которые не лезли друг на дружку, а стояли в примерном порядке, одни белые, другие зеленые, чем-то отдаленно напоминая бретонские. Путешественники не спеша продолжали осмотр. За одним из окон с прозрачными стеклами сидела, оперевшись на подушечку, старушка, — из-под черного чепчика выбивались седые пряди; она посмотрела на гостей с тем любопытством, с каким все старушки мира, уже прожившие свою жизнь, смотрят на жизнь, которая идет рядом.

Жюльетта оставила своих спутников и шла впереди, помолодевшая на десять лет.

— А знаешь, кто этот тип из Марьякерке? — сказал Робер, воспользовавшись отсутствием Жюльетты, — Ван Вельде.

— Бреющий Полет! — воскликнул Санлек и сам удивился, что так быстро вспомнил прозвище. — Так вот, значит, кто! И он, ты говоришь, в сумасшедшем доме? — Санлек присвистнул и остановился.

Робер вынул из бумажника фотографию, которую он получил от Оливье: капрал Ван Вельде в зените своей военной славы.

— Да, действительно, это он. Прежде чем попасть в партизанский отряд, он служил у меня пулеметчиком во взводе. Упрямый осел.

— Значит, ты хорошо его знал?