Александр Фурман - Книга Фурмана. История одного присутствия. Часть I. Страна несходства

Фурман ненадолго закрыл рот и просто разглядывал в зеркале свое отвратительно бледное недовольное лицо. Праздник безнадежно испорчен, в кино со всеми не пошел, получил по роже… Он стал корчить приветливые улыбочки, примериваясь, с каким чувством можно было бы ударить по такому лицу.

Все же действие Соломона оставалось для него загадкой. Ведь сегодня был ОБЩИЙ, СВЯТОЙ ПРАЗДНИК! Какую же нужно иметь внутри подлость, какое грязное злорадство, чтобы в такой день унизить, изуродовать – и, главное, кого? – беззащитного, случайно подвернувшегося на дороге мальчишку! Да, его именно ИЗУРОДОВАЛИ, осквернили самые светлые его чувства! За что?! Неужели этот Соломон уже настолько озлобился, что выступает вообще против всего человеческого?! Он может считать, что его обидел директор школы, или милиционеры, которые его забирали, или какие-нибудь начальники в колонии – кто их знает, может, они и вправду сделали с ним что-то несправедливое… Пусть бы он им и мстил! Каждому. Это было бы понятно. Хотя конечно: если ударить по лицу, например, директора школы – сразу, небось, такой шухер поднимется!.. А милиционера?.. – Вот пусть бы попробовал!.. Трус!!!

Может, он просто решил на ком-то отыграться – все равно на ком? Вот, он вышел из колонии и загадал: восьмого ноября, в их праздник, ровно в девять тридцать, заверну за угол Оружейного и первому встречному дам в морду?.. Но ведь Соломон пропустил троих мальчишек, и только его, последнего… А если бы на месте Фурмана в тот момент оказался кто-то другой, старушка какая-нибудь, он бы и ее ударил? От такой скотины всего можно было ожидать, но дело было, конечно, не в этом.

Что же Соломон в нем такое увидел, что так быстро, не задумываясь, среагировал? Должна же быть какая-то причина?! Испуг?.. У других его не было, потому что они не знали Соломона в лицо… Фурман с ненавистью рассматривал в высоком зеркале маленького, жалкого, горящего черным огнем человечка.

Да, я пионер. Пусть и не «всем ребятам пример»… Все равно. Я верю в Революцию и в то, что когда-нибудь на всей Земле будет построен коммунизм. Верю в КРАСНОЕ ЗНАМЯ. И вот, перед лицом красного знамени со мною сделали такое… Что же мне делать?..

Убить себя? Это уж совсем было бы бессмысленно… И родные – они больше не выдержат…

Под этим красным знаменем люди погибали ради будущего – настоящие люди, герои. Не чета ему… Хотя он еще мальчик… Но ведь и дети совершали подвиги?.. Все они, отдавая свои жизни, верили, что люди больше никогда не будут делать подлостей и унижать друг друга. И вот то, что тогда для них было будущим, наступило. Можно даже считать, сегодня. И что же, для Бори Соломонова их кровь ничего не значит? Подохли себе, и подохли?.. Никто их не заставлял верить в какую-то ерунду, в пустые фантазии? Все было напрасно?.. Хорошо: во что же другое можно верить? В то, что, наоборот, все должны делать друг другу гадости? Встретил человека, сразу бей по морде – так, что ли?! Может, так и живут в колонии, откуда Соломон недавно вышел, но здесь-то пока еще другие законы!.. Здесь Советская власть! Он ведь не просто так, от нечего делать, дал кому-то по зубам на улице. Он именно нарочно плюнул в душу! Отметил праздник по-своему! Испохабил все!.. Чтобы показать, кто здесь настоящий хозяин, – вот зачем он это сделал! Мол, знамена ваши висят, а я вам всем плюю в харю!!!

Нет, тот, кто издевается над самым святым, это уже не «хулиган» и не обычная уличная шпана. Это по-другому называется. Это – ВРАГ. С такими они и боролись. И погибали… Таких на земле не должно быть. Их надо давить, без пощады! Это не люди!..

Откуда они вообще здесь берутся до сих пор?! Сколько уже лет прошло после всех испытаний?.. Ведь и Борька Соломонов – он же не родился бандитом! Он не беспризорник – у него есть свой дом, родители. Машина даже… Как же он с ними живет?.. Допустим, он сейчас входит в свою квартиру. Сегодня утром все еще должны быть дома… Странно: если их посылают за границу, поручают представлять там нашу страну, значит, они должны быть хорошими, проверенными людьми. Почему же у них вырос сын-уголовник? Да еще они его одевают в такую дорогую одежду… Может, хотят убедить, что на свободе лучше, чем в колонии?.. Ну, ладно. И что они там сейчас делают? Все сидят в большой комнате: отец в кресле, читает газету; мать за столом, пьет чай с эклерами, в маленькой вазочке красная икра, рядом – черная… М-да. Или просто на пустом столе пересчитывают деньги?.. Неужели и для них тоже 7 ноября – не праздник?.. А может, они вообще ни во что не верят? Только притворяются?.. Шпионы?! – Тьфу… И что он им говорит? «Здравствуйте, я сегодня дал одному пацану по морде в честь праздничка»? Или он тоже изображает, что все нормально?..

Да нет, все это чушь собачья, он, небось, и думать об этом забыл: тоже мне, событие…

Что ж, горько, конечно. Как же с такими людьми можно построить коммунизм? Непонятно. Сами-то они ведь не захотят изменяться? Тот же Соломон – да ему и так хорошо! Все его боятся, он – самый сильный… А сколько еще таких скотов! Что же их всех, расстреливать? Неплохо бы, конечно, – особенно некоторых… Но это слишком уж простой путь. Многие ведь не виноваты, что у них так жизнь сложилась: может, отец пил, или его вообще не было… Они просто не знают, что можно жить по-другому: не как звери, а по-человечески! Да, сложная жизнь…

Фурман вздохнул и вспомнил, как он, когда был маленький, сидел в туалете и придумывал, что у него есть волшебная спичка с тремя желаниями. Всемогущий и благородный – первым делом он хотел немедленно прекратить войну во Вьетнаме. Потом – чтобы на всей Земле сразу наступил коммунизм. Без войны. Ну, или совсем чуть-чуть – если без этого никак не обойтись… В последнем желании – «для себя» – он просил, чтобы никто из его близких не умер – по крайней мере, раньше, чем он сам.

Похоже, это все-таки была не волшебная, а самая обычная обгоревшая спичка. Война во Вьетнаме так и продолжается. Коммунизм… – Вот он за него сегодня и получил. И бабушка умерла…

– Сашка! Не надоело тебе весь день перед зеркалом торчать? – наконец забеспокоилась мама, в очередной раз проходя мимо Фурмана на кухню. – Ты с ума сошел? Чего ты там хочешь у себя разглядеть?

– Что-что… Может, у меня душа болит… – по-Бориному проворчал он.

– А-а! Ну, это другое дело! Тогда надо прополоскать хорошенько, и все пройдет.

– Что прополоскать?! – рассердился Фурман.

– Как что? Ты ведь сам сказал, у тебя душа болит?..

Несколько секунд Фурман, поджав губы, пытался сдержать смех, но – не получилось…

Со времен войны у фурмановского папы осталось несколько приятелей. На фронт папа попал рядовым студентом-добровольцем, а после ранения и контузии его направили на курсы военных переводчиков, где он и познакомился со своими будущими друзьями.

Всего их было четверо или пятеро, но наиболее близкие отношения у всех Фурманов сложились с семьей Спеваков – у них тоже было двое сыновей, одногодков с фурмановскими, причем старшего тоже звали Боря. Жили Спеваки в Кузьминках, далеком новом районе Москвы. Взрослые периодически перезванивались между собой, а встречи происходили по каким-нибудь большим праздникам, вроде 7 Ноября или Дня Победы. Несколько лет подряд обе семьи одновременно отдыхали в Паланге. В последней такой поездке, когда Фурманы были в половинном составе – без мамы и Бори – и претерпевали различные бедствия, тетя Инна Спевак взяла над ними шефство. Благодаря этому приятельские отношения младших мальчишек значительно укрепились.

Миша Спевак, или Мишель, как его насмешливо звали домашние, носил уродливые очки и слегка заикался. Он знал множество взрослых анекдотов и надрывных песенок, типа «Я был батальонный разведчик», которые слегка царапали слух Фурмана своей веселой непочтительностью к участникам Великой Отечественной войны. Авторство одной из песенок – уже не про войну, а про мальчика, который ковыряет в носу, – Миша упорно приписывал знаменитому русскому поэту Сергею Есенину. Поверить в такую ерунду Фурман никак не мог, но спорить было трудно. Еще Миша любил цитировать юмористические миниатюры с какой-то очень редкой пластинки писателя Феликса Кривина и частенько по разным поводам повторял одну и ту же фразу: «Бутылка была не винная…»

Вообще, у всех Спеваков речь была очень интеллигентно выстроенной, порой даже до занудства, и сплошь пронизана такой же утонченной иронией. Говорили они слегка в нос, растягивая слова и насмешливо кося глазами.

В Паланге Фурман узнал, что Миша уже регулярно покуривает. Его старшему брату Боре, студенту архитектурного института, курение было разрешено родителями, так сказать, официально – и Миша понемножку таскал у него хорошие сигареты. В Москве Фурману с приятелями доводилось пробовать и самые разные «бычки», и даже толстую коричневую кубинскую сигару, хотя затягиваться по-настоящему он не умел – так только, дыму в рот набирал. Но «за компанию» – отчего ж было и не подымить на природе с приятным человечком, как говаривал Миша… Если обстоятельства складывались удачно, они отпрашивались у тети Инны в небольшие походы, благо прекрасный палангский лес был рядом: брали с собой бутерброды, фляжку с водой или холодным чаем и, главное, несколько головок чеснока – «для укрепления здоровья» и отбития табачного запаха. Отправляясь знакомой дорожкой в сторону моря, они в какой-то момент сворачивали с нее и, если никого вокруг не было, усаживались на корнях ароматно шелушащихся сосен или же укрывались от посторонних глаз в старых полузасыпанных окопах, которые ветвились по всему прибрежному лесу, – когда-то, ближе к концу войны, здесь шли тяжелые бои. Фурмановский папа рассказывал, как он впервые в жизни увидел море – вдруг выехав на танке прямо на пустой балтийский пляж где-то под Кёнигсбергом, нынешним Калининградом…