Никита Балашов - Zelda. Книга о новых героях

Колдун внимательно посмотрел на Zeld’y, и вдруг почему-то резко запахло каким-то лекарством.

– Но это мы тебе простим, ты еще маленькая. Будет тебе меч, если поступишь в институт… – Голос колдуна уже расплывался.

– И какой ей меч – она на свет не реагирует. Вообще никакой реакции на свет. Что тут можно сказать… – Нет, это определенно другие голоса…

Zelda открыла глаза.

Хотя как открыла? Перед глазами полная темнота.

И это не игра в жмурки. Это просто темно. Просто ничего не видно. Совсем ничего. Третий день – ничего.

Как это объяснить? Да она ничего и не могла объяснить… Просто каждый раз, когда она открывала глаза, она плакала… Ей хотелось опять заснуть. Заснуть и снова что-то видеть. Снова быть зрячей.

Какой же мир – настоящий?

Есть люди, которых пугают слепые. Ну, слишком мнительные, что ли. Но Zeld’у, несмотря на то что она, как и все Раки, была мнительной, присутствие слепых рядом никогда не волновало. Вот если она встречала человека, особенно девушку, с родимым пятном на пол-лица – это да… Она потом, бывало, и спать не могла.

Но сейчас… Сейчас она жалела только о том, что не родилась слепой.

Тем, кто таким родился, наверное, проще…

Слезы покатились по щекам Zeld’ы. Она хотела закрыть лицо руками, но жуткая боль не дала возможности даже шевельнуться. Грудь сдавливало что-то очень твердое. Да, у нее же еще сломаны ребра…

Вчера на ее глазах была тугая повязка. Она надеялась, что вот ее снимут, и она увидит – хоть что-то…

Она очень не любила больницу. И сериалы «Клиника» или «Скорая помощь» не смотрела никогда – не хотела видеть эти больничные палаты. Но сейчас она была готова увидеть что угодно. Хоть самого злого врача со скальпелем. Хоть кулак этого Монарха. Хоть тридцать пять тысяч раз надпись «Поражение». Хоть то, как Славик целуется с этой сукой. Все что угодно…

Темно…

Темно было вчера – час, два, три, четыре, пять.

Позавчера – темно. Час, два, три, четыре…

Неееет! Это невозможно!

Теперь повязки не было, глаза ее были открыты – она это понимала. Но было точно так же темно…

В школе она изучала, что у слепых людей хорошо развиты другие органы чувств – обоняние, осязание, слух…

Непонятно, какой орган чувств работал сейчас, но она знала, что рядом с ней находятся три человека. Одна из них – мама. Двух других она точно не знает…

– Мама. Мамочка.

– Доча моя. – Она почувствовала, что рука мамы коснулась ее. – Ты как, Анечка? Как себя чувствуешь?

– Подождите, – вмешался грубый мужской голос. – Анна, вы можете говорить?

Это следователь. Нуржан или Наумет – как-то он представлялся ей… Он приходил позавчера, спрашивал о том, что же случилось.

Вообще Анна отлично помнила все, что было за последние три дня.

Сначала она помнит голоса вокруг нее. Потом ее куда-то тащили, везли, и каждое движение доставляло жуткую боль. Потом помнит запах, очень едкий запах йода или чего-то еще… Потом помнит жуткую вонь в палате, где она лежала, помнит, как разговаривала с какой-то теткой, и голос у этой тетки был жуткий, дребезжащий. Тетка все причитала: эх, как же мне теперь до Ростова-то добраться? Все украли, никого нету, муж узнает – убьет…

Потом помнит голос этого следователя – тоже мерзкий… Он все требовал рассказать, что да где. А она? Да что она помнит? Только клуб «Точка». Помнит Моню. Но как его назвать? Представился Сашей. А Саша ли? Меня ударил Моня.

Потом пыталась рассказать следователю о том, что такое Двар. Он еще возмущался: как искать в этом самом Дваре.

А потом приехала мама. Мама целый день плакала… Потом разговаривала с доктором, с одним, с другим, а потом пришла и говорила, что скоро все пройдет. Но мама врала… Zelda это чувствовала.

А потом, уже под вечер, приехали журналисты. Спрашивали – что, где? Она так мечтала когда-то попасть на экран телевизора. Но только не сейчас… Журналисты обещали, что не будут показывать ее лицо…

А потом был сон, прекрасный сон: как будто ничего не произошло. Но короткий. Очень короткий. Анюта проснулась, наверное, в полночь. Вокруг все храпели. Храпели долго, может быть, пять часов, может быть, семь – всю ночь храпели… Анюта плакала.

Где-то в коридоре шумели – наверное, кого-то привозили… Потом, после каждого шума, в палате воняло еще больше. А может, ей это только казалось.

Потом наступило утро – это она поняла потому, что шум в коридоре стал не такой хаотичный, дерганый, а ровный, даже спокойный… Потом ее кормили с ложечки какой-то кашей… Каждая ложка проходила с трудом – болело все.

Потом снова пришла мама, снова долго плакала, ругалась, грозилась подать в суд на всех: и на этого козла, и на этих губителей детских душ, и на Министерство образования – в общем, на всех. При этом мама была явно выпивши – она это чувствовала. Странно, мать ведь не пила, хотя… Да и ей самой очень хотелось напиться… Совсем, вусмерть.

Соседка по палате долго ходила вокруг нее и причитала: бедная девочка, бедная девочка…

Анюта очень хотела узнать, что же такое, но все, все молчали…

Хотя она и сама стала догадываться, что случилось. Врал ей доктор, когда говорил, что зрение скоро восстановится.

НЕЕЕЕЕЕЕТ! CRY CRY CRY, тысячу смайликов «cry»… Нет, никогда и ни за что…

И вот следователь пришел снова.

Снова с таким же жестким голосом.

И с еще более жестким вердиктом.

Дело, по-видимому, довести до конца не удастся. Да, тот самый Моня найден – следователь говорил с ним по телефону. И вовсе он не Александр, а самый настоящий Моня, Моисей… Да и не было его ни на какой сходке. Он вообще в Израиле живет, и ни с какой Анной Мальцевой никуда не уходил… Может, Анна его по фотографии опознает?

А как иначе? По приметам? Среднего роста, шатен, глаза карие, нос прямой – ну и так далее. Да по этим описаниям полсходки Двара можно смело за решетку…

Прокрутили видеозапись клуба. Нашли тот кадр, где она выходит с каким-то мужиком. Лица, конечно, не видно – но даже и без лица сразу ясно, что мужик тот на Моню не похож.

Видел ли кто-нибудь, как Анюта уходила с Моней? Нет, не было никого. А может, кто и видел – но где теперь их найти? Да и дело было в три утра – пьяные все были. Там можно и Анну с кем угодно перепутать, и Моню…

В общем, пока зрение не вернется, ничего не произойдет.

Статья-то серьезная: тяжкие телесные… Тут просто так ничего не решить. Сроком попахивает. А чтобы по такой статье осудить, эмоций мало – тут нужно четкое опознание.

Потом мать закатывала следователю истерику. Говорила, что дочь ее зрения лишилась, ей первую группу инвалидности оформлять нужно, а в милиции все гады проданные. Следователь пригрозил ей, что посадит на пятнадцать суток за оскорбление органов правопорядка. При ней составляли медицинский протокол. Перелом пяти ребер. Тяжелое сотрясение мозга, полная потеря зрения в результате сильного удара по голове. Но подозрения на изнасилование вроде нет. Вероятно, его кто-то спугнул, то ли цели у него такой не было…

Но от этого не легче.

Zeld’у куда-то повели, долго вертели – наверное, рентген, – осматривали, потом выдали: удар был нанесен тяжелым предметом, скорее всего камнем. Затем били ногами. Ударов немного. Удары неумелые. Просто ей не повезло… Обычно при таком раскладе столь серьезных последствий не бывает, даже сознание человек не всегда теряет. А может быть, это последствия какой-то скрытой родовой травмы, мало ли, кто знает…

А потом вели обратно, тихо, под руки. Она не могла быстро двигаться. И ей было страшно… Не за себя даже, а за тех, кто встречался ей в больничном коридоре. Идет человек, а навстречу она, ползущая, во всем белом, и ее ведут под руки, и взгляд у нее страшный – потому что его нет. И лицо у нее белое-белое, как у смерти…

Нет, она бы непременно убежала… Но некуда было ей бежать…

Ей казалось, что они шли очень долго. Может быть, ее по всем этажам провели, чтобы всех напугать, чтобы всем было страшно…

Но наконец знакомый запах. Странно – на каждом этаже больницы, да что там, даже в каждой палате запах свой, особый… Никогда она не задумывалась об этом…

Ее потихоньку ввели и усадили на кровать. Доктор говорит, все время лежать тоже вредно… Поэтому она сидела – и смотрела. А что было перед ней? Наверное, стена. А может быть, и нет. А рядом сидела мама…

Мама молчала – но Zelda все и так знала… Да, наверное, нужны деньги, много денег. А взять негде. Что же делать? Она знает. Дойдет до окна и прыгнет со своего третьего этажа головой вниз. Может, от удара головой зрение вернется. А может, и каюк…

А может, у нее духу не хватит.

Она не думала просить у мамы прощения. Наверное, даже была недовольна, что та приехала, ведь мать ничего не умеет делать – только причитать и ныть…

А зачем ей это нужно.

– Когда меня выпишут, известно?

– Доктор не говорит ничего. Может, через неделю… Но я думаю, лучше здесь пока полежать. Тут такие врачи, такой институт. А потом мы тебя домой перевезем. Я с сослуживицей говорила – у нее муж как раз лечился в хорошей больнице, раз такой случай, может, поможет устроить… Там профессор хороший принимает.