Дуровъ - Все схвачено

«Мигом» – фигура речи, а вот ведь и время случилось, когда можно лишний раз попытать Осу, порасспрашивать ее про того Гумбольдта, который предстал перед ним сегодня в рваном рассказе Джуниора, или про того, которого знала она – когда была маленькой, а Гумбольдт был уже пожилым. Да и когда он молодым был – Оса тоже может про него рассказать: в прошлом они успели побыть братом и сестрой, пока Гумбольдт не попал в заключение, отслеженный и отловленный друзьями из Конторы. И когда Оса стала уже теперешней – знаменитой и, увы, не слишком юной, он-то тоже был здесь и был – пожилым…

– Я скоро смогу стать летописцем вашей семьи, – сообщил он Осе. – Только летопись придется писать в жанре фантастики.

– Понятно… – Голос был тихий, и, казалось, что Оса говорит через силу.

Он, Легат, в чем-то провинился?..

Она только-только сидела с двумя завсегдатаями актерского кафе, легко смеялась, была явно довольной прошедшим вечером, охотно поехала с Легатом, хотя журналистка вполне могла сделать крюк и завернуть на Проспект Садовода. И Легата не надо было выдергивать после сытного ужина, трудного разговора и практически перед сном.

– Вы плохо себя чувствуете?

– Просто устала. Репетиция была – чистый облом. Считай, что день потерян… Хорошо, что к вашей жене поехала: потрепались, посмеялись, дело поделали, потом посидели в этой рыгаловке неплохо… Отошла. А сейчас опять навалилось…

– Жаль, – сказал цинично откровенный Легат, – а я хотел вам пару-тройку вопросов задать. Чуть-чуть не хватает, чтоб картинка целиком выстроилась.

– Картинка чего? Моей семьи?

Вот и голосок стал живее. Неприязнь появилась.

– Угадали. Я уже столько о вашей семье знаю и стольких знаю, что глупо и обидно тормозить. Прямо как мужик из анекдота или из притчи, который на спор Великую Реку по льду босиком перебегал…

Кинул камешек. Полюбопытствует?

– И что дальше?

Полюбопытствовала. Хороший знак.

– А дальше бежит он, бежит, уж за половину пути забежал, до того берега рукой подать, а ступни ко льду примерзают, жжет их – сил нет, каждый шаг чем дальше, тем мучительней… И не выдержал. Повернул назад, рванул изо всех силенок, домчался до берега и к тому, с кем поспорил: «Не могу, – говорит. – Ты выиграл!»

– А кто здесь я и кто вы? По аналогии…

– Кто вы? Ну, не знаю… Вы, наверно, Великая Река, которая мне, босому мужику, так холодом своим разум замутила, что пора назад бежать. Ан, не хочется. Привык до финала добегать.

Засмеялась. Коротко, но – все же.

– И чего вы еще не знаете про нашу семью? Кого обошли, кого допросили? Кроме меня. Ну и Гумбольдта, естественно…

– Его-то я меньше всех расспрашивал: не до того было. Хотя и его тоже. Дня два назад, по-моему… Черт, все смешалось!

– Там расспрашивали?

– Там.

– И как он там? Он сказал, когда последний раз уходил, что больше не вернется.

– Не соврал. К сожалению, жить ему не так уж и много осталось. Вы же помните, когда он умер, вы уже почти взрослой девочкой были. А еще и Джуниор…

– Кто это?

– Да он же. Гумбольдт. Только молодой. И другой.

– Тогда почему Джуниор, а не Гумбольдт?

– Потому что не Гумбольдт. Двух Гумбольдтов для одной семьи многовато. Младший сменил имя. Сначала просто назвался иначе и, в общем, логично назвался. А потом, видимо, сделал это официально.

– Они живут вместе? – в голосе Осы почуялось тревога.

– Пока да.

– Он говорил, что не хочет вмешиваться в жизнь… ну, в свою жизнь…

– Вы знали о его путешествиях в прошлое?

– Я не знала… То есть он говорил… мельком… не подробно… но я думала, что придумывает… Он вообще в последние два года каким-то странным был…

– Когда он говорил вам, что не хочет вмешиваться в свою жизнь?

– В последний раз, когда мы виделись. Недели две назад, что ли… Или чуть больше.

– Если честно, то по-черному врал вам.

– Подождите! А если Гумбольдт воспитывал своего юного двойника, то двойник-то вырос. Или не так?

– Или так. Вырос. Успешен. Поминает Гумбольдта добрым тихим словом. Зовется Джуниором. Удивляется, что вы исчезли из его жизни с тех пор, как уехали в Италию.

– Уехала. Точнее – улетела. Но я писала маме, отцу, Гумбольдту. Звонила. Я же не знала, что их стало двое…

– И до каких пор писали-звонили?

– Пока мама не умерла. Но я потом довольно быстро вернулась. И отца сама хоронила. Гумбольдт, кстати, помогал… А вообще-то, когда я вернулась, времени для общения у меня было с гулькин нос. Ну – Италия, это марка. Но марка-то сама по себе никому на фиг не нужна. Ее раскручивать надо… Оперной певицы из меня не вышло, голос маловат, а на эстраде я хорошо пошла. Сами знаете, чего я вам рассказываю…

Замолчала. И Легат молчал. Он ей информацию выдал, пусть теперь переварит ее.

Переварила быстро. Спросила:

– Выходит, у меня теперь другой братец есть? А кто он?

– Языковед. Доктор наук. Женат на женщине по имени Ассоль. Не в вашу ли честь жену подбирал?

– Откуда вы знаете, что я – Ассоль?

– Джуниор сказал. Его маленькую сводную сестру так звали. А дома называли Осой. Так? Отсюда псевдоним?

– Это уже не псевдоним. Это – имя. Я и по паспорту – Оса… Я бы хотела познакомиться с ним. Как это сделать?

– Попробуем, – набил себе цену Легат, хотя познакомить Осу с новообретенным сводным братцем – дело пустяковое. – Где-нибудь на той неделе, идет?

– На той неделе у меня гастроли за океаном. Целых пятнадцать дней. Семь городов…

– Вернетесь – познакомлю. Две недели раньше, две недели позже. Поживите пока с новой информацией. Думаю, она не сразу приживется.

– Да уж… – сказала Оса и умолкла.

Гумбольдт ушел на Набережную – пустую в этот не ранний час, проскочил ее мухой и через Птичье шоссе вывернул на Проспект Садовода.

– Здесь направо и сразу налево. Вот мой дом, – сказала Оса.

Во дворе дома было еще теснее, чем на улице.

– Вот мой подъезд, – сказала Оса. – Зайдете чайку попить?

– Оса, милая вы моя, сил у меня – ну никаких! В другой раз, ладно?

– Пусть будет другой раз, – согласилась она. Открыла дверь, правую ногу на асфальт поставила и вдруг замерла.

– Что-то не так? – обеспокоился Легат.

– Что-то не так, – согласилась она. – Понимаете, Легат, я уже четверть века, как похоронила Гумбольдта, а он воскрес, и теперь я боюсь, что он вернется.

– Вы его боитесь? – удивился Легат.

– Вы не поняли. Я не знаю, кто из них настоящий.

– Вы о ком?

– О Гумбольдте и о Джуниоре.

– Они оба настоящие.

– Они оба – один человек. Только раздвоившийся. Помните историю про Джекила и Хайда?

– Помню, конечно. Кто из них кто?

– Вы о ком?

– О Гумбольдте и Джуниоре.

– Странная параллель…

– Считаете? По-моему, ничего странного. Просто хочется понять: кто из них Хайд?..

– Говоря не столь литературно, кто из них Зло?

– Добро меня тоже интересует. Джекил и Хайд, Зло и Добро… Высокие понятия! А мне бы опустить их до уровня земных человечков. Я – женщина глупая и наивная. Мне надо потрогать, понюхать, понять. Сделать вывод. И жить дальше. А литературная ассоциация – это так, для красного словца. И чтоб вам, писателю, понятней было…

И вышла из машины, аккуратно прикрыв дверь. И пошла к подъезду. А хам Легат, даже не проводивший даму до подъезда и не заметивший собственного faux pas, ложного шага, крикнул вслед:

– Зло – Гумбольдт!.. Тут не только писателю, тут и голому ежу ясно.

Но Оса не услышала. Она уже вошла в подъезд, и дверь за ней громко хлопнула…

И Легат уехал домой, смятенно раздумывая, прав ли он в своем выборе, если Оса, которая знала обоих наизусть, не умела выбрать, кто Хайд.

А вопрос, похоже, интересный…

Надо подумать, всерьез подумать.

Тут как раз мобильник проснулся. Кому это не спится?

Оказалось – Полковник.

– Не разбудил?

– Пока нет, – осторожно сообщил Легат. – А что горит?

– Да ничего не горит. Есть пожелание.

– Я – одно большое ухо.

Полковник хохотнул.

– Так я прямо в ухо. Есть мнение, что не надо вам больше туда ходить…

– В смысле?

– В прямом. Забыли про тоннель. Забыли про Очкарика. И Диггера, кстати, побережем. А от своего обещания про Общество я не отрекаюсь, передай ему…

– А чье это решение?

Легат почувствовал, как что-то у него внутри отрывается и ухает вниз. Разом. Знакомое ощущение, хотя и редкое. Оно возникало, когда Легата били, фигурально выражаясь, кувалдой по голове. Типа – ошарашивали. Раз десять за минувшую жизнь – это, в общем, немного. Но памятно. Нынче – одиннадцатый.

– С самого верху, говорят.

– А что самому верху до нашего проекта?

– Не знаю. Я – человек служивый. Пожелание начальства – приказ для меня… Диггеру передай, чтоб звонил, не стеснялся…

Значит, точка? Значит, назад хода нет? Причем – буквально. Хотя и в переносном смысле – тоже… Поиграли-поиграли и выбросили заводную игрушку – там человечки в коробочке плясали и пели. Доплясали и допели. Наигрались, блин! А она-то – ручной работы, человечки в ней – как живые…