Виталий Кравчук - Дело №888

Пока Говоров говорил, у меня возникло более сотни вопросов, из которых я решил задать только пару, оставив остальные на десерт.

– Борис Олегович, допустим, логика в ваших словах действительно начала появляться. Объясните мне, пожалуйста, еще раз, а то я что-то не понял, – вы все время говорите «мы», «мой круг общения», «богатые люди». Кого вы все-таки подразумеваете под этим «мы»: богатых людей Москвы, российских олигархов, партнеров по фонду, Березовского, Абрамовича или кого-то еще? В голове пока не укладывается, кто вы такие, сколько вас. Ни в один из кругов общения, известных мне, в том числе и в круг очень богатых и знаменитых людей, вы пока не вписываетесь, больше напоминаете членов какой-нибудь секты, которых сейчас немало развелось. Уж извините за откровенность. Доводилось и нам, простым адвокатам, общаться с олигархами, и даже, не поверите, защищать их, но ничего подобного я никогда не слышал.

– Когда я говорю «мы», – пояснил Говоров, – то имею в виду группу людей, являющихся учредителями фонда «Твори добро». Филиалы фонда имеются во многих странах. «Мы» – это узкий круг людей, так или иначе относящихся к фонду и ведущих его дела. По поводу сектантов. Вы где-нибудь видели сектантов, которые вместо выкачивания денег сами перечисляют людям огромные суммы, причем делают это открыто, у всех на виду? Мы же публичные люди, нас многие знают, о нас пишут, так что, думаю, на-счет секты вы зря.

– Хорошо, Борис Олегович, извините, с сектой я погорячился. Я не понимаю главного – как буду вас защищать. Исповедь и суд – это разные вещи. Если ваши друзья решили устроить вам исповедь, то исповедуйтесь, при чем здесь я? Кто будет слушать меня? Где будет проходить заседание, в какой церкви, на каком языке, в течение какого времени? Кроме того, на основании какого закона я должен вас защищать, если будут рассматриваться только вопросы морали, нравственности и веры? Какова процедура суда, исповеди или того мероприятия, которое будет происходить? Какого результата вы ждете? В чем, наконец, обвиняетесь, что такое «убийство Бога»? Поймите, мне известны только законы Российской Федерации, я могу оперировать только ими, а в религиозных вопросах я не силен и вряд ли могу быть помощником, тем более кодекса грехов по-моему не существует.

– Кодекс грехов существует, – уверенно сказал Говоров. – И вам он хорошо известен. Это Библия, или Священное Писание, если угодно. Я ответил на последний вопрос, отвечу и на предыдущие. Защищать меня вы сможете, потому что вы хороший адвокат, да и просто образованный человек. Любое дело так или иначе связано с вопросами морали и нравственности. Что касается неподготовленности в области религии и вопросах веры, то это дело поправимое. Еще достаточно времени на подготовку, пара месяцев изучения Писания – и будете отлично подкованы. Речь идет об ортодоксальных догматах и канонах христианской православной Церкви, известных в той или иной степени любому образованному российскому человеку. Суд, или исповедь, или мероприятие, как вы его назвали, будет происходить в одной из церквей на территории России. Займет это не более двух часов, производство будет вестись на русском языке. Процедура мероприятия будет напоминать обычное судебное заседание, где в роли подсудимого буду я, в роли прокурора, скорее всего, один из моих знакомых, в роли судьи – священник. А вы будете моим адвокатом, которого все будут слушать. Результат, которого я жду, – чтобы мне простили грехи, оправдали поступки и не заставили ничего в жизни исправлять.

– Ну что ж, – отметил я, – похоже, осталось узнать главное – в чем заключается обвинение.

– Да, это действительно главное, – многозначительно произнес Борис Олегович. – Прошу вас набраться терпения и еще чуть-чуть послушать меня. Я расскажу немного о себе, чтобы картина преступления была более полной и мы вместе поняли, почему и в чем меня обвиняют. Я родился и вырос в семье священника. Мой отец служил в церковном приходе небольшого городка на севере России. Впрочем, он жив, и до сих пор служит Богу в своем родном городке. Мы с ним очень редко общаемся. Мама родила меня довольно поздно, в тридцать пять, а поскольку я был первым ребенком, то роды были очень тяжелыми. Мама не смогла их перенести, скончалась, так и не увидев меня. В результате на отца в тридцать восемь лет вместе с счастьем рождения первенца обрушилась утрата любимой женщины. Трагедия была ужасной. Если вы хоть немного знакомы с традициями православных семей, то знаете, что рождение ребенка в семье священника из числа белого духовенства считается очень хорошим и светлым посланием от Господа. В семьях священнослужителей обычно много детей, что свидетельствует о Божьей благодати, спустившейся на батюшку и его супругу.

Говоров тяжело вздохнул, но поспешил продолжить.

– Мои родители по непонятным причинам долгое время не могли иметь детей, хотя очень хотели. Я знаю, что отец переживал по этому поводу, но виду не показывал, считая, наверное, что на все воля Божья. По моему личному убеждению, долгое отсутствие ребенка не позволило отцу продвинуться по иерархической церковной лестнице. Но отец не унывал, продолжая служить в городке, где все его знали, любили и уважали. Когда он узнал, что его жена, моя мама, все же забеременела, был невероятно счастлив. Позже он неоднократно об этом рассказывал. И вот представьте: я рождаюсь здоровым, крепким малышом, но своим рождением лишаю отца жены, а соответственно и дальнейшего возможного потомства. Отец оказывается в непростой ситуации: с одной стороны, на него сошла Божья благодать и наконец-то родился долгожданный ребенок, с другой стороны, Бог забрал жену, лишив сына матери.

Видимо, что-то в жизни отца было не так, раз заслужил такое испытание. Он продолжал служить Богу, но на небеса обиду затаил. И если с этой обидой он потом справился, то с обидой на прямого виновника смерти супруги вряд ли. Он обозлился на меня с самого рождения, как будто я был виноват, что так все сложилось.

Воспитанием моим отец занимался мало, посвящая все свободное время Богу. Он словно пытался показать, что, вопреки всем ударам судьбы, терпелив и преисполнен любви к Всевышнему и докажет это через молитвы. Поэтому с рождения меня нянчили служительницы прихода.

Отец был очень строг со мной, прививая с юных лет любовь к Богу. В семь лет я знал практически наизусть Евангелие, в восемь прочитал жития всех известных святых, а в девять участвовал в богослужениях. Думаю, не стоит говорить, что любой мой день начинался и заканчивался молитвой, а по воскресеньям я ходил в церковь. Я был лишен многих детских удовольствий, рос угрюмым и молчаливым. Зато много читал. Книги были для меня лучшими друзьями, в них я находил все: и игры, и приключения, и шалости. Дома была потрясающая библиотека, больше тысячи книг.

В пятнадцать лет, окончив помимо средней общеобразовательной еще и воскресную церковно-приходскую школу, я без труда поступил в областную духовную семинарию. При том, что конкурс туда составлял больше двадцати человек на место. Отец как-то даже подобрел ко мне и всячески поддерживал. Он говорил, что мое будущее обеспечено и по окончании семинарии я буду служить в его приходе, а со временем смогу заменить, уж он об этом позаботится. Наверное, так бы оно и было, потому что парень я был неглупый и со связями отца без дела бы не остался.

Но я не выдержал. Проучившись два года, я ушел из семинарии. Я не испугался сложностей обучения. Чтение молитв и псалмов, воздержание и соблюдение постов давались очень легко, я привык к этому с детства. Я не выдержал завистливых взглядов сокурсников и их отношения ко мне. Все они знали, что я сын городского батюшки и мне не придется сражаться за распределение после окончания семинарии. А сражения за хорошее распределение разворачивались такие, что мирянам и не снились. В ход шли все возможные грехи, которые, как нас учили, совершать нельзя. Алчность, ложь, зависть, подхалимство, гордыня – лишь небольшой перечень пороков, используемых учащимися, чтобы получить распределение не на Камчатку, а куда-нибудь поближе. Мне стало все это противно, стало жалко этих людей, и возникла апатия к Церкви. Подчеркиваю, к Церкви, но не к Богу. Стали противны церковные обряды, служащие церквей, прихожане. Тогда я понял, что пора уходить. Собрал немногочисленные вещи, взял немного скопленных денег и поехал в Москву. О своем решении я сказал отцу, чтобы это не выглядело бегством.

Тот день я помню очень хорошо. Отец был в бешенстве, никогда раньше не видел его таким. Он кричал на меня, оскорблял, постоянно повторял, что я не имею права так поступать. К вечеру он все же успокоился, опустился в кресло и тихо сказал: «Делай что хочешь, но сюда не возвращайся, обратно тебя не приму».

Утром я уехал. Уехал в неизвестность, в большой город, ничего не зная о его жизни и не имея гроша в кармане. Но как только поезд загудел, на душе стало невероятно легко, как будто я сбросил с плеч тяжелый ненужный крест, который нес все эти годы. Вместо него я взял с собой из прошлой жизни лишь маленький серебряный нательный крестик, надетый еще при рождении, соединивший меня с Богом, но не с Церковью. Потрясающее чувство легкости наполнило меня радостью и уверенностью. Я был молод, не боялся трудностей и был убежден, что смогу выжить в большом городе.